Была ли я Терезой для Хлои?

Мои мысли вернулись к Грэхему, который шел ко мне с двумя керамическими тарелками с тортом. Очевидно, праздник был слишком высокого класса для бумажных тарелок.

— Шоколадный. — Он подмигнул. — Твой любимый.

Мне не хватило смелости сказать, почему у меня пропал аппетит. Даже шоколад не сможет прогнать тревогу, появившуюся от осознания, что я была потенциальной разлучницей. Поэтому я глотала куски торта, пока мы стояли вместе и смотрели, как Хлоя открывает подарки.

Один час и кучи оберточной бумаги спустя мне нужно было отойти в туалет. Я не пила ничего, кроме воды и кофе без кофеина, так как алкоголь был под вопросом. Грэхем собирал какую-то игрушку для Хлои и не заметил, как я отошла.

Окно из ванной наверху открывало мне прекрасный вид на Грэхема, показывающего Хлое как ездить на «кузнечике» [30]. Во мне было столько противоречий, что мое сердце сжалось, когда я увидела личико Хлои — точную копию лица Грэхема. Мешала ли я идеальной сказке этой девочки о жизни под одной крышей с обоими родителями?

Потом я посмотрела на него. Мужчина, которого я люблю, даже не был уверен, люблю ли я его. Я хотела его для себя. И от этого чувствовала себя виноватой. Я была уверена, если бы захотела детей, он был бы единственным, кого я бы хотела видеть в роли отца.

Я отвела взгляд от них и села на унитаз. Посмотрев на трусики, я тут же увидела его. Ярко-красный. У меня начались месячные. Грудь болезненно сдавило.

Я ждала, что почувствую облегчение, но все было наоборот — полное разочарование. Это открыло мне правду, которую я не осознавала до этого момента: я хотела ребенка от него, даже если была не готова. Потому что я любила его. Вместо облегчения, кровь символизировала потерю чего-то, чего я хотела, но даже не осознавала.

К счастью, мое платье было темного цвета, и я взяла с собой в сумочке пару сменных трусиков и тампон, просто на всякий случай. Я вышла из ванной с меньшей надеждой, чем входила туда, зная, что сегодня мне придется рассказать об этом Грэхему.

Я ненадолго остановилась возле свадебной фотографии Лиама и Женевьевы. Взглянув в глаза Лиама на фото, я прошептала ему: «Парень, после тебя остался такой бардак. Надеюсь, ты в лучшем месте».

Если до этого я думала, что у меня плохой день, стало совершенно ясно, что худшее еще впереди, когда увидела, кто ждет меня у лестницы.

— Женевьева.

— На пару слов, Сорайя, отойдем? — Не дав мне ответить, она показала мне следовать за ней и направилась к стеклянным дверям. Я чувствовала себя эмоционально вымотанной от того, что выяснилось в ванной, а она была последним человеком, с которым мне хотелось говорить в этот момент. Но я последовала за ней, как послушный щенок. Она закрыла двери за нами.

— Присядь. — Она указала на коричневый кожаный диван. В отличие от яркого и просторного дома, эта часть была темной и мужской. Встроенные шкафы вдоль стен и массивный стол из вишневого дерева с другой стороны комнаты. Женевьева прошла за стол и открыла шкаф. Она достала красивую бутылку с напитком и два стакана, наполнила их янтарной жидкостью и один предложила мне.

— Нет, спасибо.

— Возьми. Тебе понадобится. — Ее натянутая улыбка сочилась больше злобой, чем добротой.

К черту. Нет больше причин воздерживаться. Я взяла стакан и выпила половину одним глотком. Жидкость прожгла путь по моему горлу до самого желудка.

— Я подумала, настало время поговорить нам как женщина с женщиной.

— И так как ты завела меня в эту комнату, предполагаю, ты хочешь поговорить о чем-то, что Грэхем не должен услышать.

— Правильно. Некоторые вещи лучше держать между женщинами.

— Ну, дерзай, Женевьева. — Я расположилась на диване. — Высказывай любые сучьи мысли, чтобы все мы могли двигаться дальше.

— Ладно, не буду ходить вокруг да около. — Она сделала глоток из своего стакана. — Я хочу, чтобы ты перестала трахаться с отцом моей дочери.

— Извини?

— Какую часть ты не поняла?

— У тебя нет никаких прав говорить мне, что делать.

— А вот тут ты ошибаешься. Твои действия имеют прямое влияние на мою дочь. Она заслуживает семью.

— То, что Грэхем со мной, никак не влияет на Хлою.

— Конечно, влияет. Ты ведешь себя эгоистично.

— Я веду себя эгоистично? Ты спала с лучшим другом Грэхема и не говорила ему, что он отец Хлои, целых четыре года, чтобы твой муж не бросил тебя. И я тут эгоистка.

— Мы говорим не обо мне.

— Черта с два, не о тебе. Ты только хочешь увести от меня Грэхема, чтобы снова вцепиться в него своими когтями. Это не имеет ничего общего с благополучием твоей дочери.

Она преувеличенно вздохнула.

— Ты не поймешь, Сорайя. Ты не мать.

В тот момент я почувствовала это. Бурление эмоций, прорывающихся наружу. Сначала случившееся в ванной, а теперь ее не очень тонкое напоминание.

— Нет. Я не мать.

— Это шанс для Хлои иметь семью. У нас с Грэхемом много общего. У нас похожий бизнес, мы вертимся в одинаковых социальных кругах и у нас общий ребенок.

— Он тебя не любит.

Женевьева рассмеялась.

— Ты же не можешь быть такой наивной, правда? Верить какой-то нелепой фигне про то, что любовь все победит.

— Нет, но…

— Мы очень совместимы, и я мать его ребенка. Если ты исчезнешь, через несколько недель я уже снова буду отсасывать ему под его столом, а он напрочь забудет о твоем существовании.

Я вздрогнула. Так как я была в чрезвычайно эмоциональном состоянии, перед глазами возник образ Женевьевы под столом Грэхема, и это ощущалось так, будто меня физически ударили. Она улыбалась как волчица, только что увидевшая глупую овечку. А потом добила:

— Мы трахались прямо на этом диване, на котором ты сидишь. Это был его кабинет как-никак. Единственная комната, которую я оставила в том же виде, после того как все закончилось. Она напоминала мне о нем. — Она пожала плечами и допила напиток.

— Если ты думаешь, что Грэхем вернется к тебе после того, что ты с ним сделала, ты никогда его на самом деле не знала.

— Скажи мне, Сорайя. Кто единственная женщина в жизни Грэхема, которую он ценит больше, чем кого-либо?

— Его бабушка.

— И он все еще оплакивает смерть своей матери спустя более десяти лет. Ты можешь честно сказать мне, что семья не значит для него всё? — Она встала. — Он забудет тебя. Но он не сможет не просыпаться в том же доме, что и его дочь, каждый день.

— Как ты себя чувствуешь?

Я застрял на сорок пять минут, разговаривая с Брэтом Аллэндейлом о работе, и теперь нашел Сорайю во дворе, наблюдающую за закатом над водой. Обернул руки вокруг ее талии и встал позади нее.

— Все хорошо.

Не задумываясь, я погладил пальцами ее плоский живот. По двору все еще бродили люди, поэтому я понизил голос:

— Мысль о том, что мой ребенок, возможно, растет внутри тебя, внутри этого прекрасного тела, это что-то невероятное.

— Грэхем…

— Я знаю. Ты думаешь, что не готова. Но я думаю, ты будешь прекрасной мамой. Насколько это тебя напугает, если я признаюсь, что часть меня надеется, что ты беременна? Таким образом, у тебя не останется выбора, кроме как быть со мной. — Я убрал ее волосы в сторону и поцеловал в шею.

— Могу я кое-что спросить?

— Что угодно.

— Если бы я была беременна, ты бы захотел растить ребенка вместе?

— Конечно, почему ты вообще спрашиваешь?

— Не знаю. Просто устала и на эмоциях, наверное. Это был длинный день.

— Ну, тогда давай увезем тебя отсюда поскорее. В любом случае, ты скоро не сможешь держаться на ногах.

Когда солнце полностью село, я решил, что пора уходить. Я видел, как Хлоя дважды зевала, и казалось, она больше не протянет. Она сидела за детским столиком с другой девочкой, делая что-то из розового пластилина «Плей До». Я притянул маленький стульчик для Сорайи, подмигнув ей, и мы оба сели.