Кстати, в статье было приведено высказывание одного из лидеров GRM[20]:

— Пусть только французские империалисты сунутся! Мы им устроим вторую Ирландию!

Между тем веселье только начиналось. Максим в своём времени удивлялся — как в ряду всяких несогласных могут стоять бок о бок националисты-лимовнцы и упертые либералы-западники. Он полагал, что это признак общего безумия политической жизни на постсоветском пространстве. Но оказалось — он глубоко заблуждался, это общая тенденция. Вот Франция 1924 года, в которой политический расклад просто классический — просто хоть в учебник политологии. Да и политические силы — не митинговые болтунишки. Но...

Красных поддержали их самые непримиримые враги — военные-"ястребы" и примкнувшие к ним последовательные германофобы. То есть те, кто главной задачей видел возобновление войны с Германией и доведение её до победного конца. Речь у них шла не об Эльзасе и Лотарингии, а о том, чтобы размазать Второй рейх в тонкий блин...

Так вот, эти ребята тоже выступали за скорейшее свертывание военной операции и за то, чтобы как можно быстрее договориться с Ломбардией. А самое лучшее — вообще это государство признать. При том, что Франция СССР не признала.

Хотя, Эмиль пояснил:

— Они со своей точки зрения правы. Лезть в Италию — это означает ввязаться черт знает во что. Милитаристы-то не дураки. Они прекрасно помнят испанскую герилью при Наполеоне[21]. Современные британские события заставляют относиться очень серьёзно к тому что такое может повториться и в Италии. Тем более, что немцам не так трудно будет подбрасывать Муссолини через Австрию оружие и снаряжение. А ведь как с этим бороться? Как наполеоновские солдаты — тотальным террором? Так это в колониях так можно. А если в Италии — народ не поймет. А если это и во Францию переместится...

— А может?

— Вполне. ФКП против терроризма. Но ведь мы за Итальянцев не отвечаем. А теперь погляди с другой стороны. Если именно Франция подбросит Муссолини сырьё — то есть возможность привязать к себе мощнейший промышленный регион. Который будет не лишним при войне с Германией. Россия далеко, а Франция рядом. Буржуи верят, что всех и всё можно купить. Муссолини тоже. Остальная Италия им абсолютно ни к чему. А то, что у Ломбардии красные знамёна — так буржуи считают себя самыми хитрыми. Дескать, они потом как-нибудь эту территорию подчинят. Но ещё вопрос — кто кого перехитрит...

Максим не стал даром терять времени. Точнее, не стала терять времени Ирина. У неё проявился мощный талант продюсера. Наверное, это от папы-бизнесмена. Так что девушка подсуетилась — и в помещении ФКП была развернута выставка снимков Максима под названием "Непокорная Ломбардия". Она имела успех, чему способствовало то, что на открытии фалангисты попытались устроить драку — и в очередной раз получили по зубам. Нет, это явно были какие-то специально созданные мальчики для битья.

Но более всего успеху выставки способствовало явление культурной жизни. В Париж из СССР привезли фильм Эйзенштейна "Собкор". До этого данную фамилию тут никто не знал.

Сюжет картины показался Максиму примитивным. Где-то в Польше местные недобитые враги Советской власти при поддержке империалистов устраивают провокацию — солдаты в красноармейской форме устраивают резню в небольшом городке. Это должно стать поводом для открытия военных действий против СССР. Империалисты точно не назывались — но понятно было, что это англичане и французы. Но доблестный корреспондент РОСТА ценой жизни добывает материал, разоблачающий провокацию.

Может, в это время более сложные сюжеты и не нужны. К тому же — это всё-таки был Эйзенштейн! Сцены с резней впечатляли. Не настолько круто, как катящаяся коляска по Потемкинской лестнице, но тоже неслабо. Да и погони со стрельбой тоже имелись. Но самое главное — это был финал. Рукопись ложится на стол, сквозь этот кадр всплывают руки линотиписта, набирающего текст — печатная машина, махающая "крыльями" — пачки газет, которые грузят на поезда и самолеты — а потом их читает прогрессивная общественность всего мира. И врагам остается только утереться.

Это производило впечатление. Максим уже понял: в этом времени позиция "я сам по себе" популярностью не пользуется. Тут надо было принадлежать к команде. И вот показывали эдакую чисто конкретную команду, в которой работают смелые ребята в косухах (В фильме эти куртки мелькали то и дело). И ведь не за бабки работают, а жизнь кладут на это. Герой фильмы воспринимался строго по Ницше: "человек, которому есть ЗАЧЕМ жить, выдержит любое КАК." В общем, эдакий романтический герой, альтернатива буржуазному свинству.

Последнее было немаловажным, это выходило за рамки коммунистического "силового поля". Дело-то в том, что до Великой войны Франция давала миру 90% всех кинофильмов. Но после четырнадцатого года темп снизили, не до того было. Зато за океаном широко разросся Голливуд, который стал печь картины с американским размахом. Впрочем, и до войны такие звезды как Макс Линдер стали явно предпочитать Америку. А теперь против Чарли Чаплина, Дугласа Фербенкска и Мэри Пикфорд у французов вообще ничего не имелось.

В общем, молодые французские киношники стали яростно обличать коммерческое кино. Дескать, это ленты для дебилов, на которых буржуи стригут бабло. А надо... С этим имелись проблемы. Пытались лепить авангард, но, честно говоря, он был интересен только авторам. А тут появляется Эйзенштейн, который с авангардистскими залепухами, но, тем не менее, фильм доступен для среднего зрителя...

Помогли и "буржуазные" критики, которые, понятное дело, подняли вокруг картины истерику — вплоть до требований её запретить. Смешнее всего были попытки профессионального разбора, в которых утверждалось, что "Эйзенштейн снимает не по правилам". В общем, всё шло к тому, чтобы картина стала культовой, хотя здесь этого слова пока что не знали. Максим думал — интересно, а "Потемкина"-то Эйзенштейн снимет? И если снимет — то этот фильм что наделает?

Но картина-то была о РОСТА. Так что Максим как-то быстро и без мыла влез в тусовку разной там богемы. А это значит, что возможностей снимать появилось выше крыши. А Максим был не жадным, за большими гонорарами не гонялся. В данной среде это ценили — потому что идей у ребят было куда больше, чем денег. Имелась с этом и обратная сторона. Было понятно, что в приличное общество ему а ближайшее время путь закрыт. Буржуи откровенно опасались красных.

Самое смешное, что вообще-то Максим пока что не имел дела непосредственно РОСТА. В парижском представительстве агентства он и бывал-то пару раз. Впрочем, это, как оказалось, временно. Он смутно догадывался, что это не просто медиа-холдинг. Но Эмиль от прямых вопросов уходил. Впрочем, Максим не слишком-то и рвался что-либо об этом узнавать. Российские большевики и в этом мире были явно той ещё компанией.

Какой питерский интеллигент не бывал в Израиле! Максим, хоть и к питерским, и интеллигентам относился условно, тоже сумел в этой стране побывать. Ну, подвернулась у подруги возможность смотаться задешево. Почему бы и нет?

Так что Максим, стоя у фальшборта, с интересом смотрел на грязно-желтые коробки домов Яффы на фоне восхода.

Как он тут оказался? Так по работе. Эмиль получил задание написать материал о коммунах-кибуцах, где свили гнездо ну очень левые сионисты. А с Эмилем Максим уже сработался. Тем более, что в данной командировке приветствовалось знание русского языка. Кстати, перед поездкой Максим спросил журналиста:

— Я вот только не понимаю — почему послали тебя, а не какого-нибудь еврея?

— Кто ж его знает, но просили, чтобы прибыл именно я. Радует, что даже в такой глухомани о тебе знают...