Петр оказался чмошником. У него имелось два пути — либо налечь на учебу, либо пытаться пробиться в авторитетные хулиганы. А он просто на всё забил, оставшись изгоем.

А в девятнадцатом Великая война закончилась — и появилась возможность уехать. Максим почувствовал: что-то тут неправильно. А! Гражданская война! Имя Деникина Петр просто не знал. Про Колчака слышал, что красные его с песнями гоняли по Сибири. А ведь в его мире Деникин чуть Москву не взял. Конечно, может, интернетные любители белогвардейцев и преувеличивали их крутизну. Могли привирать и большевистские газеты этого мира, преуменьшая неудачи. Но Максим помнил: в его истории белые уж точно дошли до середины России. Как социолог, написавший к тому же курсовую на тему распространения слухов, он понимал — замолчать такое просто невозможно. А, у красных, вроде, проводилась кампания: "Все на борьбу с Деникиным!". И в школе ведь наверняка вели какую-нибудь пропаганда. Про идеократическое общество Максим учил и сдавал...

Получается — большевики в этом мире легко всех раскатали? Да, они ехали в эмиграцию через Финляндскую социалистическую республику! Кажется, с независимостью у финнов вышел облом.

А дальше что? В Париже папа устроился в какое-то эмигрантское издательство. Поучал он там гроши. А Петр... Он проявил себя во всей красе. Учился в каком-то эмигрантском учебном заведении под громким названием "университет". Причем обратившись к этой теме, Максим ощутил в памяти Петра одну только скуку. То есть, парень просто делал вид, что учится, потому что иначе бы пришлось идти работать. А делать он ничего не умел. Так что пришлось бы стать местным "таджиком" — подметать улицы или пахать на стройке. Кстати, относились французы к русским эмигрантам примерно так же, как у Питере — к таджикам. Даже "скинихеды" имелись. Только тут это была "золотая молодежь" с националистическими прибабахами. Русских они считали предателями, из-за которых, дескать, не победили в войне. Хотя сами, суки, на фронте не были. Петру пару раз били морду — говорил-то он с сильным акцентом.

Но тут в башке вдруг как выстрел прозвучал. Вать машу! Война! Максим как-то не обратил внимания на это. Ну, закончилась она позже, что дальше-то? А до тридцать девятого ещё дожить надо. А тут все остались при своих. И состояние было — "ни мира, ни войны". А ведь это значило, что война может возобновиться! Совсем гнило. Максим и в российской армии служить не хотел. А уж во французской, да ещё на большой войне, где шансов сложить голову будет гораздо больше, чем хочется. Валить надо! А куда? В Америку? Ага, а там через шесть лет будет Великая депрессия. Кто первым окажется в анусе? Эмигранты. Так что думать надо. Хотя есть проблемы и более насущные.

Для начала стоит закончить вечер воспоминаний. Как он попал в больницу? А вот просто. Шел по улице — и вдруг в глазах темно. А дальше — понятно. Подобрали, да отправили в какую-нибудь больницу для бедных. Точно! Красный крест на головном уборе медсестры. Максим как-то заинтересовался, почему на аптеках крест зеленого цвета. И выяснил — красный крест означает БЕСПЛАТНУЮ медицинскую помощь. А в это время никаких социалок ещё нет.

А что дальше? Хоть это и цинично звучит, но хорошо, что петиной мамы уже нет. Мать не обманешь. Отец... От Петра повеяло какой-то смесью раздражения и неприязни. Но разбираться Максим не стал. Сам-то этот тип хорош... Поглядим на местности. Подруга? Подруги нет. Как и особенных друзей. Приятелей много, но им-то, по большому счету, наплевать.

А вот что делать? Коптить небо Максим не хотел. К тому же он привык к финансовой самостоятельности. Только вот ни черта он не умеет. Его профессия отметалась сразу. Сейчас социологией никто не занимается. И правильно. Максим прекрасно знал её цену. К примеру, его конторе заказы поступали на темы, явно сляпанные по западным лекалам, без всякого учета российской специфики. Выполняли работники своеобразно — проводя исследования, в основном, среди знакомых, а то и вовсе высасывая их из пальца.

Так что на подначки друзей: "а как успехи в торговле Родиной?", он отвечал:

— Если западники хотят что-то узнать о нас таким образом — флаг им в руки и барабан на шею. Разве что попробовать стать фотографом? Местная техника, конечно, аховая, но нужда научит. Может, "лейку" изобрести? Да нет, вроде, принцип уже известен, а значит — запатентован. Просто узкопленочный аппарат очень долго до ума доводили, чуть ли не десять лет. Да и то не довели. Нормальным фотиком стала только "Лейка-2". Хотя с этим стоит разобраться. А аппарат в любом случае надо приобрести. Без него Максим просто не представлял жизни.

А может, фантастические романы начать писать? Тогда нужно основательно засесть за французский. Не для русских же эмигрантов сочинять. В русских издательствах наверняка не протолкаться от писателей.

Размышления Максима прервал доктор — довольно молодой мужик в круглых очках в железной оправе, которые пока ещё не назывались "ленноновскими".

— Ну, как мы себя чувствуем?

— Вроде бы, нормально.

Доктор быстро осмотрел Максима.

— Да, на первый взгляд всё нормально. У вас раньше такое случалось.

— А что со мной было?

— По словам тех, кто вызвал карету "скорой помощи"[5], вы шли по улице и вдруг потеряли сознание. В таком виде вас и доставили. Утро было утром.

— А сейчас?

— Пять часов пополудни. Разное может случиться. Вот что, попробуйте встать.

Максим попробовал. Только теперь он обнаружил, что одет в белье, которое видел только в кино.

— Голова не кружится.

— Нет, всё отлично.

— Странно. Но, вообще-то, человек — механизм недостаточно изученный. Вам бы стоило полежать пару дней.

— А можно я пойду домой?

— Дело ваше.

Доктор явно был даже рад. Оно понятно. Наверняка в этой больнице дефицит свободных коек.

— Но всё-таки лучше, чтобы за вами кто-нибудь приехал.

— У нас нет телефона.

— Хорошо. Сейчас вам принесут вашу одежду. Ценные вещи получите у старшей сестры.

О! Если есть ценные вещи, то это уже не так плохо.

Вскоре принесли шмотки. Ими оказалась рубашка, которая расстегивалась только до середины, видавший довольно потрепанный светло-коричневый костюмЮ такая же шляпа и порядком стоптанные туфли. Да уж, явно не мальчик-мажор.

Ценные вещи оказались двенадцатью франками и двадцатью сантимами. Интересно, а откуда у него не такие деньги? Но этого Максим уточнять не стал.

Возле места старшей сестры висело зеркало, примерно поясное. Максим глянул в него. А парень-то симпатичный. "Высокодуховный", как называл такой тип мужчин Максим. А вот с физической подготовкой у Петра явно было не в порядке. Максим-то занимался кикбоксингом. Особых успехов не достиг, но докапываться на улице к нему не стоило.

И ведь это не есть хорошо. Потому что у данного тела нет ни силы, ни, что главное — отработанной моторики. А мозги-то помнят... Вот решишь дать кому-нибудь в рыло — и выйдет сплошной позор. Но кикбоксинг — это ведь "французский бокс". Он сейчас очень даже распространен. То есть тренера найти не проблема. А кость-то у Петра широкая, мышцы можно быстро нарастить.

Другое дело — деньги нужны. Тут тебе не Санкт-Петербургский государственный университет, бесплатных секций нету.

До дома Максим добрался быстро, на метро. Он вместе с отцом жил на улице Бурсье. Центр. Но только в центре, кроме роскошных квартир есть ещё и мансарды. В которых зимой, кстати, очень холодно. В одной из таких мансард, в двухкомнатной квартире и жили Холмогоровы.

Открыв дверь, Максим услышал голоса из кухни. Он прошел туда. Отца он узнал — это был полнеющий мужчина лет под пятьдесят, сохранивший барские замашки. Хотя в убогой кухне это смотрелось комично. Двое других были отцовскими приятелями, тоже эмигрантами. Один Владимир Анатольевич, ровесник отца, другой Михаил Константинович, помоложе.