Соглашение было подписано. Миссурийцы, уходя, по пути грабили фермы вольноземельцев. Жители Лоуренса обязались соблюдать законы территории — законы Шоуни, запрещавшие борьбу и пропаганду против рабства. А губернатор обещал не настаивать на выдаче Бронсона и тех, кто его освободил, напав на шерифа Джонса, и впредь не звать на помощь миссурийцев, полагаться только на собственную канзасскую милицию. Газеты славили миротворцев, благополучно закончивших бескровную войну, — две недели митингов, строительство баррикад, напряженное ожидание в Лоуренсе и хмельное безделье на биваках.

Браун и его отряд уходили из Лоуренса недовольными. Соглашение было уступкой рабовладельцам, трусливой и опасной уступкой. Вольноземельцы согласились признавать законы, подавляющие свободу. Это ободряло сторонников рабства, они могли считать себя победителями.

Зима наступила жестокая. Браун писал жене: «…у нас теперь сибирские морозы». Утром, выбравшись из-под груды одеял и попон, он спешил растопить печь, вода в кувшинах и ведрах замерзала часто до самого дна. Хлеб надо было оттаивать на огне и рубить топором. Еды не хватало. Пришлось продать лошадь и один фургон.

В январе Браун поехал в Миссури купить муки, бобов, солонины и поглядеть, что происходит там, на земле рабовладельцев.

Холодные ветры несли тучи мелкого снега, жесткого, как песок. Дороги и улицы миссурийских городов были пустынны. В придорожных трактирах толпились промерзшие путники, спрос на виски, джин и горячее пиво резко повысился.

Браун, попивая кофе, молча слушал хмельные беседы. В этих местах нельзя было спорить с приверженцами рабства — здесь они возражали пулей или ударом ножа. Он слышал, как хвастались головорезы, вернувшиеся из похода в Канзас, слышал, как сговаривались участники будущих налетов: «…как только потеплеет, идем за скальпами аболиционистов».

На обратном пути в пограничном канзасском городке Кикэйпу он купил газету «Пионер Кикэйпу» от пятнадцатого января 1856 года. Во всю первую страницу огромные буквы: «Тревога, тревога!» И дальше немногим мельче: «Бейте в набаты войны! Не оставьте ни единого аболициониста на территории, положим конец их коварным и подлым преступлениям. Пусть ваши меткие пули, пусть сверкающая сталь ваших клинков пронзает их ядовитые сердца».

Он аккуратно сложил газету, сунул в карман и, вернувшись в поселок Браунов, прочитал сыновьям.

— Пятнадцатого января… В этот самый день вблизи Ливенворта головорезы убили нашего тезку — капитана Риза Брауна. Схватили его на дороге, изрубили кинжалами, топтали ногами, плевали в лицо, а потом умирающего привезли к дому, бросили у дверей под ноги жене и сказали: «Так будет со всеми аболиционистами, если не уберутся из Канзаса».

После ужина Браун раскрыл Библию. Он читал, как всегда, монотонно, негромко, но в этот раз его голос звучал хрипло и словно бы надсадно. Он чувствовал это и не понимал от чего, от простуды или ох ярости, сжимавшей горло: «Вот я кричу «обида» — и никто не слушает, воплю — и нет суда… Когда я чаял добра, пришло зло, когда ожидал света, пришла тьма… Доколе не умру, не уступлю…»

В конце января президент США Пирс утвердил законы рабовладельцев, составленные самозванным собранием в Шоуни, как временно действующее законодательство территории Канзас, а все решения вольноземельцев в Топике объявил «изменническими».

Военный министр Джефферсон Дэвис приказал офицерам в Канзасе «использовать военную силу США против вольноземельцев», подавлять мятеж и «революционные, беззаконные действия».

Брауны и их друзья посылали тревожные письма на Север, просили помощи, людей, оружия, писали членам конгресса — северянам, призывая воздействовать на правительство, и объясняли, что утверждение варварских законов — вызов вольноземельцам. Они никогда не признают этих законов.

Конгрессмены отвечали, что не надо беспокоиться. Президент сделал ошибку, подписал неправильную бумагу, но он не решится направить федеральные войска против вольноземельцев Канзаса, это означало бы гражданскую войну, и весь Север восстал бы против Вашингтона.

В Канзас ехали и ехали добровольцы — сражаться за свободу. Капитану партии, отъезжающей из Йельского университета, подарили ружье с надписью: «Ultima Ratio Liberarurn» — «Последний аргумент освободителей».

Брауны срубили новый дом для родни. К весне готовились прилежно. Точили плуги и мотыги, проветривали семена.

В марте началась новая сессия законодательного собрания. Депутаты после бурных споров решили не считаться с указаниями президента.

Джон Браун-младший был среди самых непримиримых. С трибуны он говорил так же, как обычно говорил его отец, — однотонно, сурово, без улыбки.

— Лучше будем воевать, лучше оросим кровью эту злополучную страну, но не признаем власти мошенников из Шоуни.

В марте выбирали сенаторов от Канзаса. Отряды головорезов врывались в поселки, в нескольких местах захватывали избирательные урны. Однако сенаторами стали умеренные. В Топике праздновали победу. Говорили: успех достигнут без выстрелов, без насилия… Нужно удерживать фанатиков-аболиционистов. Миссурийские головорезы должны будут отступить перед сплоченной волей жителей Канзаса. Мы избрали нашего сенатора, изберем в конце концов и наше новое законодательное собрание, которое отменит дикие рабовладельческие законы. А пока нужно считаться с решением федеральных властей.

Но миссурийцы продолжали нападать на фермы: грабили, грозили, требовали, чтоб янки убирались из Канзаса.

Священник Уайт, южанин и яростный защитник рабства, произносил проповеди, в которых призывал беспощадно расправляться со всеми негролюбами, проклинал семью Браунов, называя их наглыми аболиционистами. Ночью в дом Уайта ворвались рослые парни, их лица до глаз были укутаны платками и шарфами.

Уайт был в отъезде. Перепуганная жена плакала и просила:

— Не убивайте детей, джентльмены, ради бога, не убивайте детей.

— Мы не южные бандиты и не убиваем ни детей, ни женщин. Но вашему достопочтенному крикуну скажите, что если он не перестанет подстрекать болванов и негодяев, защищающих рабство, к разбоям и убийствам, то ему заткнут глотку горячим свинцом.

Ночные гости забрали ружье, бочонок пороха, седла и четырех лошадей священника.

— Он хочет воевать, и это паши военные трофеи.

Уайт бежал в Миссури и там на митингах кричал, что на него напали сыновья Брауна со своими приятелями янки.

В городок Поттавотоми, в десяти милях от поселка Браунов, приехал судья Кэйто. Он был известен как сторонник рабства. В городке он разбирал местные тяжбы, судил за кражи, потравы, драки. Он объявил на судебном заседании, что принял решение арестовать семейство Браунов за дерзкие надругательства над законами территории, запрещавшие посягать на священное право белого человека владеть черными рабами, и также за грубые нарушения мира и порядка.

Джон Браун, узнав про заявление судьи, сказал:

— Салмон и Генри, собирайтесь. Вы завтра отправитесь в Поттавотоми, придете на заседание суда и будете спокойно сидеть, слушать. Не задевайте никого. Если вас осмелятся арестовать, мы вас отобьем. Но я уверен, что этот злодей не осмелится.

Салмон шагал рядом с молчаливым свояком по дороге, размягченной первыми весенними дождями.

— Отец, пожалуй, все-таки слишком доверяет провидению. А что, если этот судья дьявола арестует нас, а его пьяные головорезы захотят поиграть в палачей — двух пуль или двух намыленных веревок они уж не пожалеют. Потом, вероятно, провидение воздаст им за наши муки. Но мне что-то не очень хочется вкусить мученическую смерть. Я мог бы и подождать.

— Не робей, Салмон, старик знает, что делает. Он не стал бы нас посылать на гибель. И доверяет он не только провидению. Братья, Джон, Фредерик и Оуэн, сегодня взяли ружья и выехали по этой же дороге, я слышал, как Джон говорил отцу, что к вечеру соберет не меньше десятка стрелков.