Он снова и снова открывал Библию.

Браун напомнил сыновьям, чтоб почистили тесаки и наточили брусками. Сам проверил обоюдоострые клинки, как проверял косы перед жатвой. Тщательно осмотрел ружья, револьверы, пороховницы и патронташи.

Вечером молились дольше обычного. Когда стемнело совсем, он еще долго смотрел на запад, пока не дотлела последняя красная полоска над почерневшими верхушками леса. Потом встал:

— С богом!

Первым был дом Дойлей. Огромные псы не лаяли, а хрипели яростно, ревели, рвались с цепей. Под ударами тесаков рев срывался на визг.

На стук в дверь отозвался тревожный голос:

— Кто вы? Что нужно?

— Мы ищем дом Генри Шермана, мы из армии северян. Мистер Дойль, вы наш пленник. Сдавайтесь и идемте с нами, покажите, как туда пройти.

Открыл дверь сутулый старик в длинной ночной рубашке. Они оттолкнули его и вошли.

Старик начал торопливо одеваться. Он пошатывался с похмелья и бормотал:

— Я сейчас, джентльмены, пожалуйста, джентльмены, я мирный человек, я никому зла не делал…

Браун стоял, не снимая низко надвинутой широкой соломенной шляпы. Сальный огарок тускло освещал большую комнату и постели на полу — здесь спали трое сыновей Дойля.

— Одевайтесь и вы — вы все наши пленники.

— Пощадите, о пощадите, сэр! — старуха в мятом чепце молитвенно сложила худые бледные руки. По впалым щекам текли слезы. — Умоляю вас, полковник, простите, может быть, вы генерал, умоляю, я мать. Хотя бы младшего не уводите — Джонни еще нет шестнадцати… Мои мальчики ничего дурного не делали. Клянусь вам, сэр. Мы мирные люди. Клянусь богом…

— Не клянитесь, мэм, не употребляйте имени божья всуе. Ладно, младший пусть остается.

В темноте вели пленников, каждого двое, держа за руки. Браун шел впереди и сразу свернул к лесу. Сзади испуганно бормотал старик Дойль:

— Куда вы нас ведете, джентльмены? Там нет дороги… Там болото… Что вы с нами хотите делать? Сэр, капитан… Сэр, полковник… Там болото.

Браун слышал тяжелое прерывистое дыхание сыновей. Никто из них еще ни разу не убивал человека. Теперь им придется рубить, колоть. Стрелять нельзя. Выстрелы слышны далеко. Один из младших Дойлей крикнул:

— Они хотят убить нас… Проклятые янки… трусливые убийцы.

Глухой удар. Хрип. Снова удар — удар — хруст, Браун обернулся:

— Кровь за кровь! Да совершится правосудие.

Старик Дойль закричал:

— Пощадите… Ради бога… Пощадите мальчика!

Выстрел. Стон.

— Не стрелять!

Хрустящий удар. Клинок тесака на фоне звездного неба — блестящей полоской.

Удары снова и снова. Сзади вскрик — удар — захлебывающийся хрип. Бормотанье.

Срывающийся голос Фредерика, кричит, словно плача:

— Это мы сами убийцы, убийцы, злодеи… злодеи…

Голос Винера:

— Хватит, парни, они уже мертвы… Не рубите трупы.

Письмо в сером конверте. Прямые строчки, круглые писарские буквы.

Теперь старуха и ее сын будут довольны: умрет он, уже погибли его сыновья. Око за око… Поднявший меч… но не от меча, а в петле. Нет, все это не так. Он и его сыновья погибают в битве за правое дело. На их крови, из их могил взойдет посев свободы. А все те… Той душной ночью их необходимо было уничтожить, как змей, как ядовитые сорняки на поле, куда пришел пахарь. И не будет от них доброго семени.

Старуха Дойль злорадствует, пусть. Но борозды очищены, и теперь в них прольется праведная кровь…

…Все пошли обратно к дороге. Молча, не сближаясь друг с другом. Браун слышал прерывистое дыхание. Как после долгой тяжелой работы. Кто-то всхлипнул. Кажется, Фредерик. Кто-то отошел в кусты, мочился. Кого-то рвало.

— Очистить клинки землей.

Браун почувствовал, что ему трудно говорить обычным голосом. Гортань перехватывало тошнотой. Но он не смел ослабеть и сказал еще спокойнее:

— Очистить клинки. Здесь мягкая трава. Рукоятки оботрите травой.

Шли редкой цепочкой. Тоунсли встретили у дороги, он зашептал:

— Не знаю, кто вас научил, сэр, бог или дьявол. Но чтоб так прикончить безоружных, нужны именно послушные молодые люди, неопытные, неискушенные. Солдату это было бы не под силу. Я бывал и в боях, и в перестрелках, слышал, как воют команчи, нападая на засады… Но это… Не надо продолжать, сэр.

— Мечи обнажены. Мальчикам трудно потому, что у них добрые сердца… И вы добрый человек, Тоунсли, и я хочу быть таким, и в моем сердце теперь боль. Но мы должны исполнить долг.

Братьев Шерман в доме не было, — Генри уехал в прерии искать коров, отбившихся от стада, Билл заночевал у соседей. Его нашли у фермера неподалеку, где он с двумя собутыльниками уже спал. Дом не был заперт. Браун и сыновья вошли с обнаженными тесаками. Всех мужчин выводили но одному и во дворе допрашивали: кто, откуда, зачем приехал, участвовал ли в разгроме Лоуренса. Хозяину велели оседлать лошадь Билла Шермана, забрали три ружья, револьверы, кинжалы, порох…

Громоздкий, грузный Билл Шерман угрюмо и растерянно глядел на окружавших его врагов.

— Я вас узнаю, вы — старик Браун. И это ваши парни. Не вздумайте увести моего коня, я его найду и на Севере. Не махайте так грозно саблями, Билла Шермана нелегко испугать. И знайте, что память у нас с братом хорошая. Мы не забываем добра, но еще лучше помним обиды… Куда вы идете, джентльмены, там речка и нет переправы… А-а-ах…

Его тело столкнули в реку.

Уже светало.

Браун сказал:

— Вернемся на привал. Днем двинемся обратно…

Он видел, что сыновья суют в ножны окровавленные тесаки, не очистив. Хотел напомнить приказ, но не стал. Им трудно, пусть так.

В понедельник к вечеру вернулись, нашли Джона и Джейсона и нескольких стрелков из тех, кто возражал против уступок рабовладельцам, в другом лесу.

Джейсон вышел из дому болезненно возбужденный, глядя в лица отца и братьев, торопливо заговорил:

— Сегодня прискакал парень с Поттавотоми… Лошадь в мыле… Сам дрожит от страха. Он сказал: там в субботу убили пятерых из тех, кто за рабство… Убили порознь… среди ночи. Он сказал, все говорят, что их убил старик Браун… все очень напуганы и возмущены. Отец, это правда? Это сделал ты?

Джейсон с детства не мог видеть крови, бледнел, его тошнило. Когда резали курицу, он убегал. Неужели он теперь будет испытывать отвращение к отцу?

— Я никого не убивал. Но я одобрил это…

— Отец, это… Это страшно. Это бессмысленное злодеяние… Мне очень больно, что оно свершилось.

— Бог мне судья. Это было необходимо. Понимаешь, необходимо. Чтоб защитить нас, чтоб защитить всех.

Джон сказал, что отец, должно быть, прав. Но и он был подавлен, глядел тоскливо, исподлобья, на вопросы отвечал односложно.

Джон и Джейсон отказались идти с отцом. Семьи их, наверное, уже давно бежали к родственникам. Они решили пробираться на ферму дяди Эйдауэра.

Через несколько дней Браун узнал, что Джон и Джейсон в плену, их захватил отряд федеральных войск, их будут судить. Но это еще ничего, потому что сначала их едва не линчевали. Отряд драгун, которым командовал офицер-южанин, конвоировал Джона. Его избивали, связали так, что руки почернели и кожа сходила. Его заставили бежать за лошадьми восемнадцать миль до Лекомптона, где его посадили в тюрьму. Оттуда сообщают, что Джон сошел с ума, бредит, зовет отца. И Джейсон тоже заболел в тюрьме, его трясет жестокая лихорадка, он впал в меланхолию…

Миссурийские головорезы и местные ополченцы рыскали по всем дорогам, искали виновников убийств. Но федеральные войска, драгуны и пехота получили приказ — разгонять вооруженные скопления, под каким бы флагом они ни собирались, не допускать стычек между враждующими группами.

Браун вел свой отряд ночами, они шли по дорогам, днем забирались поглубже в лес. Они продвигались к северу, оставляя южнее свои дома. Разведчики узнали, что отряд миссурийцев рыщет вдоль реки Осэйдж, ищет Брауна и его сообщников, судья Кэйто уже отдал распоряжение об их аресте.

На привале Браун читал газеты, — принес один из разведчиков. Не только защитники рабства, но и умеренные проклинали «ночных убийц», требовали найти их и сурово покарать. Из Осоватоми сообщали, что там состоялось объединенное собрание сторонников и противников рабства, они приняли решение — отказаться от междоусобных распрей, объединить силы всех мирных жителей Канзаса для борьбы против всех самочинных вооруженных отрядов, чтобы не допускать повторения подобных кровавых трагедий. Они требовали наказать преступников.