— Эй, капитан Пейт, может быть, вы все-таки согласитесь погибнуть смертью героя… А потом мы отомстим за вас проклятым аболиционистам…

— Надеюсь, капитан Браун, вы не снимете с нас скальпов и не заставите целоваться с неграми?

— Кладите ваши ружья в одно место, джентльмены, там же складывайте револьверы и кинжалы… Идите вниз, к тому дубу… Салмон! Оливер! Составьте список пленных… Позовите капитана Шоура, мы вчетвером должны еще написать договор о капитуляции. Идемте в тень. Солнце уже высоко… скоро будет еще жарче!

То же бледное влажное лицо с усиками в осенних сумерках на фоне серой стены еще бледней, чем тогда, почти три года тому назад на солнце, в утренней зелени. И рядом с ним не пестрые куртки и шляпы головорезов, а темные сюртуки и цилиндры — многие посетители, входя в тюрьму, не снимают цилиндра.

— Наконец-то вы даете отчет в своих грехах и преступлениях, мистер Браун… скоро вы предстанете перед всевышним судьей… Я пришел, чтобы напомнить вам еще об одном вашем преступлении… Вы не забыли лес Блэк-Джек в Канзасе… второе июня пятьдесят шестого года.

— Это вам хотелось бы забыть те места и тот день, мистер Пейт, а я отлично помню. Тогда мы впервые победили, хотя вас было втрое больше. Вы были моим пленником, но потом в газетах вы пытались оправдаться. Помню-помню: вы очень красноречиво писали, сэр, но воображения у вас не хватает.

— Одумайтесь, Браун… Только раскаяние, только честное раскаяние может облегчить вашу душу, вашу совесть. Вы так часто поминаете имя божье, вы обязаны признать правду — тогда в Блэк-Джек вы действовали коварно, предательски. Я тогда же сказал, что это подлость, а вы направили на меня револьвер. Мои люди сложили оружие, чтобы спасти меня. Я требую, чтобы вы подтвердили здесь в присутствии этих джентльменов-свидетелей, что вы захватили нас в плен с помощью хитрой уловки, что вы злоупотребили белым флагом… что мы сражались мужественно…

— Если бы тогда у Блэк-Джека вы были так же настойчивы, капитан Пейт, как сейчас в тюремной камере, вам бы не пришлось потом добиваться оправданий… Эти джентльмены и сами видят, как вы мужественны сейчас, тесня противника, закованного в кандалы.

Я все хорошо помню. Когда мы атаковали вас, Пейт, у вас было больше полусотни миссурийских разбойников, а нас было двадцать шесть — слева шестнадцать, вместе с капитаном Шоуром, справа десять, вместе со мной. Когда вы сдались, вас было двадцать три, в том числе двое раненых. А нас осталось всего девять, из них один тяжелораненый, заряды кончились…

Белый флаг подняли вы. И я пошел с вами, с двумя молодыми людьми, вооруженными до зубов. Я, старик, на виду у вашего отряда грозил вам револьвером, и вы исполнили мое требование — приказали вашим людям сложить оружие. Но никаких уловок и хитростей я не применял. Я действовал так, как мне велел мой здравый смысл, чего же вы хотите теперь? Чтобы я помог вам приобрести славу храбреца, только по доверчивости оказавшегося пленником? Вы писали в газетах, что к нам шли подкрепления, что вы были окружены. Да, подкрепления пришли к нам, но только к вечеру… Вы поразительно зорки, сэр, если могли увидеть их с утра. И окружил вас только один юноша, мой сын Фредерик, безоружный, в приступе умопомешательства проскакавший по лесу. Вы хотите моего свидетельства о вашей храбрости, сэр? Мне предстоит скоро умереть, и я не хочу никого обижать в последние дни моей жизни. Но я не способен лгать. И могу сказать только, что большинство мужчин, которых я встречал в жизни, были храбрее, чем вы, сэр…

То июньское утро было первой победой в открытом бою. Три десятка головорезов шли под конвоем девяти стрелков свободы.

Уже к вечеру вся округа знала — старик Браун разбил целый полк миссурийцев, взял множество пленных, освободил захваченных единомышленников. На следующий день в лагере было шумно, приходили все новые добровольцы. Капитан Эббот привел сотню всадников и дюжину фургонов. Костры горели по всему лесу. Браун отправил письмо в Лекомптон судье Кэйто — предлагал обменять пленных: он освободит капитана Пейта и двадцать два миссурийца в обмен на восемь заключенных в Лекомптоне, среди них — сыновья, Джон и Джейсон.

Но через пять дней на лугу в нескольких милях от лесного лагеря Брауна расположился эскадрон федеральных драгун — белые палатки, синие мундиры, у коновязей лошади все одна в одну, гнедые.

Полковник Самнер с одним лишь адъютантом пришел в лес.

— Вы храбро воевали, капитан Браун, однако распоряжение федерального правительства гласит: прекратить все военные действия в Канзасе и распустить самочинные вооруженные отряды. Я предлагаю вам освободить всех захваченных вами в плен людей, вернуть их имущество и распустить ваш отряд.

— Вы назвали себя Самнер, полковник? Вы родственник сенатора?

— Он мой старший брат.

— Негодяй, предательски напавший в сенате на вашего брата, сэр, и головорезы, которых разоружили мы, из одной и той же шайки. Мы не хотим сопротивляться федеральному правительству, сэр. Мы готовы отпустить военнопленных, но мы настаиваем, чтобы рабовладельцы отпустили наших друзей. Помогите нам в этом. Помогите заключить соглашение.

— Я высоко чту ваше мужество, капитан Браун, более того, я сердечно сочувствую вам и вашим друзьям — единомышленникам моего брата. Но мой долг офицера Соединенных Штатов запрещает мне вступать в переговоры с мятежниками. Ваши сыновья в руках закона. Они в тюрьме по решению суда. А вы захватили пленных на свой страх и риск. Я считаю вас храбрым и благородным джентльменом, а ваших пленных — трусливыми проходимцами. Но я вынужден требовать — освободите их немедленно.

— А если мы не согласимся?

— Я получил точное предписание президента — сломить любое сопротивление силой. Если вы будете упорствовать, я прикажу стрелять. Вероятно, мои солдаты будут стрелять поверх ваших голов, я сам посоветую им это. Но все же это будет значить открытый мятеж, гражданскую войну. Я взываю к вашему благоразумию, капитан Браун.

— Пленные будут освобождены через час. Отряд начнет расходиться с наступлением темноты.

— Благодарю вас, сэр.

На следующий день стало известно, что головорезы Пейта по пути в Миссури грабили и поджигали фермы.

Отряд Брауна стал меньше, но не распался.

В Лоуренсе, в Канзас-Сити, в Осоватоми, в Топике — повсюду имя Брауна теперь называли, чтобы ободрить, успокоить, обнадежить.

— Старик Браун и его стрелки не дадут спуску южным бандитам. Они выкурят из Канзаса всех сторонников рабства.

А в Лекомптоне, в Шоуни, в поселках, где большинство жителей были за рабство, пугали и старых и малых:

— Браун и его конокрады опять сожгли ферму и угнали скот. Проклятый аболиционист старик Браун убивает всех южан беспощадно, младенцев бросает в реку, женщин отдает неграм…

Судья Кэйто не решался осудить сыновей Брауна. Все, кому он предлагал быть присяжными, испуганно отмахивались.

— Что вы, что вы, сэр, да ведь у старика Брауна в отряде уже несколько сот отпетых бандитов, и он поклялся на Библии, что страшно отомстит за своих сыновей, не пощадит никого.

С Севера прибывали все новые переселенцы. Тянулись обозы. Миссурийцы не пускали на пароходы «проклятых янки», путь по реке был закрыт для северян. Они ехали поездами до Табора в Айове, а оттуда уже двигались в фургонах.

Умеренные говорили — наших друзей с каждым днем все больше. Теперь уже никаким головорезам не удастся разбойничать на избирательных участках, подделывать итоги выборов… Теперь все решат бюллетени, а не пули, не кинжалы.

Но шайки миссурийцев продолжали нападать на фермы, на обозы. Угрожали, — если янки сами не уберутся из Канзаса, их всех вываляют в дегте, в перьях и вышвырнут, а то и перестреляют или перевешают.

В начале июля в Топике собралось законодательное собрание вольноземельцев, его вице-президент, Джон Браун-младший, все еще оставался в тюрьме. Открытие наметили на четвертое июля — на день национального праздника. Но к самому началу заседания пришел полковник Самнер. Несколько драгун, сопровождавших его, ждали на улице, не спешиваясь. Полковник заговорил угрюмо, глядя вниз.