Временами смотрели на дорогу, потом перестали смотреть.

Все же отряд медленно пополнялся. Пятнадцатого октября прибыли последние трое: негры Джон Копленд и его дядя Льюис Лири — их обоих завербовал Каги — и совсем не предвиденный Френсис Джексон Меррием, внук известного бостонского аболициониста. Он вырос в богатой семье, все получил готовым — дом, деньги, книги, положение в обществе, знакомство с лучшими людьми времени. Меррием считал себя страстным противником рабовладения, хотел участвовать во всех битвах. Очень преувеличивал свое собственное значение. А его не принимали всерьез, называли легкомысленным, не доверяли. Он обижался, тем яростнее стремился доказать, самоутвердиться.

В 1858 году он поехал с Редпатом по Гаити и по южным штатам. Результатом поездки и была книга «Записки бродячего репортера». Френсис писал Уэнделлу Филипсу: «…на Юге меня могут убить, и я даже буду рад этому, хотя я и трус, и не знаю, на что смогу осмелиться ради Дела», И спрашивал Филипса: «Можно ли человеку, которого на Юге посадят в тюрьму за то, что он крал рабов, можно ли этому человеку передать яд или какое-либо другое смертоносное средство?»

Меррием готовился к гибели, гибели театральной, сопровождаемой соответствующими жестами.

К нему обратились с просьбой о деньгах для Брауна.

— Я добуду деньги, но возьмите и меня в придачу к деньгам.

Шестого октября Меррием явился к Хиггинсону, сказал, что у него есть шестьсот долларов и он хочет с этими деньгами немедленно ехать к Брауну, Где его искать?

Хиггинсон колебался — давать ли адрес. Неуверенность в Мерриеме не исчезла. Но деньги были нужны, люди были нужны, а добровольцы отнюдь не толпились у дверей. Он поделился сомнениями с Сэнборном. Тот ответил:

— Меррием так же подходит для этого дела, как дьявол для охраны порохового склада. Однако каждый может пригодиться!.. Я ни от кого не жду многого, но, если тебе в рот падает слива, неужели ты не съешь ее потому, что она не груша и не тыква?

Адрес дали, Меррием поехал. Опасения оказались напрасными, он вел себя вполне достойно.

Вильяму Лимену — он самый молодой, девятнадцать, только начал бриться, вдруг стало тоскливо, одиноко. Потихоньку спустился вниз, вышел из дому. Не мог бы ответить, почему, но ощущал непреложно: тоску надо скрывать. А то как бы не заразить товарищей. Это недостойно, стыдно.

Вспомнил друзей детства, сверстников. На каждого может накатить тоска, а такое, как ему, никому не выпало. Сражаться. Да плечом к плечу с такими замечательными людьми.

Он грезил героями, мечтал о богатстве, о славе. А почему бы и нет? Нельзя дезертировать в тоску. Эту роскошь он себе не может позволить.

Письма все они писали только бодрые, только проникнутые глубокой верой в победу.

Вильям Лимен — матери: «Я сейчас в рабовладельческом штате на Юге, но прежде чем я уеду, отсюда, этот штат станет свободным… Мы намерены выступить, призвать рабов к восстанию и установить правительство свободных». Он просил мать сохранять тайну и продолжал: «Поверь, это все принесет мне Славу и Деньги, если мы победим…»

Уотсон Браун — жене: «Я думаю о тебе все дни и желаю тебя все ночи. Я бы с радостью вернулся домой, чтобы быть с тобой всегда, если бы не стремление, которое и привело меня сюда: жить не только для собственного счастья, а сделать что-либо ради других».

Джеремия Андерсон — брату: «Мы победим во всех случаях. Так что, если до тебя дойдут вести о поражении, это может произойти только после отчаянной борьбы и потерь с обеих сторон. Но меньше всего мы думаем об этом. Нам сопутствует удача, и победа увенчает наши знамена».

Они были молоды, они были крестоносцами великого похода, цель которого — всеобщее освобождение. Безоговорочное, немедленное освобождение.

Они по-юному жаждали славы. Некоторые воевали в Канзасе, их имена упоминались в газетах, они уже надкусили славу. Они не только мечтали о победе, они ее планировали. У них была карта семи рабовладельческих штатов, на которой прочерчен маршрут их предполагаемого похода.

Каги — сестре: «Через несколько дней мы выступим… Все складывается как нельзя лучше, успех нам обеспечен. Мы хорошо потрудились, мы немало страдали, но сейчас самое трудное — позади, а впереди — сияющий успех…»

Отец Каги — кузнец, мать умерла, когда Джону едва исполнилось три года. Семья раньше жила в долине реки Шенандоа, для Каги возвращение сюда — возвращение домой.

Тонкое лицо, не воин, скорее, студент-богослов. В отличие от остальных у него не борода, а усы. Совершенно безразличен к своей внешности, штаны висят мешком, шляпа измята, а другие парни очень следят за собой, тщательно чистят ботинки, брюки на ночь кладут под матрасы.

Предки Каги приехали в США в начале восемнадцатого века, их преследовали как инаковерующих. Самому Каги кажется, что бог и религия — проблемы не важные. Конечно, и он вместе со всеми почтительно слушает Старика, трижды в день читающего вслух Библию. Но сам-то предпочитает стихи и газеты.

Он был школьным учителем, дети очень любили его, да и здесь, когда появляется соседка-вдова с четырьмя детьми, именно Каги развлекает (и отвлекает) ребятишек, чтобы не увидели, чего не надо, чтобы не заподозрили, какая «мебель» в заколоченных ящиках. И сам отвлекается, веселится с детьми.

Каги почти во всех поездках сопровождал Брауна, выхаживал его во время болезней. И повсюду он таскал за собой конспекты лекций. Ему снились уроки, любимые ученики, во сне он не смущался, отвечал ребятам гораздо лучше, чем наяву.

А школу оставил сам. Час испытания души для него наступил раньше, чем для других. Ощутил ужас, позор рабовладельчества едва ли не физически, как ощущают дождь, жару, мороз. Как же можно, уже зная, не передавать детям это главное знание?

И сразу возникли неразрешимые проблемы. Столкнулся с родителями. Среди них не было защитников рабовладения. Просто они считали, что их детей надо учить так же, как в свое время учили их, как учат повсюду. Но гораздо больнее, чем с родителями, столкнулся с самим собой: они дети, могут ли они выдержать рассказы об ужасе, невыносимом даже для взрослых? Ребенка надо прежде всего научить любить мир, верить в мир. Неокрепшей душе сразу про тьму? Нельзя. Ребенку необходима твердыня.

Да и предположим, ты расскажешь на уроках, что в нашей Америке царит зло, несправедливость. А дальше? Это ведь дети, им нужны прямые, ясные ответы. Белое — черное. Как им жить дальше?

Каги пытался представить себе своих учеников в лесах Канзаса и здесь, возле Харперс-Ферри. Нет, пусть пока живут спокойно, пусть радуются…

Но кто же их научит сражаться против рабства?

Неразрешимо — и он ушел из школы, отправился в Канзас.

«Впереди — сияющий успех», — это он искренно думал, такими словами успокаивал семью, родных. Да и уговаривал самого себя.

Изредка подступало неверие, горечь. В такой момент и вырвалось у него письмо Джону Брауну-младшему: пусть никто сюда больше не приезжает, пусть никто больше из-за нас не попадет в беду…

Еще в Канзасе Хинтон сказал ему: кто решится на такое дело, тот погибнет. Каги тогда возразил:

— А я вижу занимающуюся зарю новых времен. За все, что я делаю сейчас, я жду награды, и не для себя одного. Нет сомнения в том, что в конце концов награда придет, великое дело увенчается заслуженным успехом.

Но потом добавил:

— Я знаю, что мы погибнем, но игра стоит свеч.

До последнего вздоха был уверен, что игра стоит свеч. Только ждать трудно, почти невозможно.

Повторял вслед за Брауном: нельзя торопиться, их на ферме очень мало, необходимы подкрепления… В этих беседах с самим собой участвовал только его разум. А сам весь рвался в бой. Скорее бы.

Друг с другом старались не говорить о том, что ждать уже невозможно.

Шилдз Грин не приводил себе никаких доводов. Он этого не умел. Он тоже не мог уже ждать, хотя безоговорочно и во всем верил Брауну.

Грин был многим обязан Дугласу. Полюбил Дугласа. Но не соплеменник Дуглас, а этот суровый белый Старик впервые вселил в него, черного, незыблемую уверенность: ты — человек, ты — мужчина. Ты свободен. Ты можешь и должен это доказать с оружием в руках. Шилдз Грин взял винтовку и пистолет. Оружие теперь неотделимо от руки, от тела, как будто с ними родился. Как и свобода. Скорее поделиться с другими, передать другим. Потому — скорее бы стрелять. Пусть и гибель. Только бы выстрелить. Убить хоть одного рабовладельца. Доказать Старику — он недаром поверил в Шилдза Грина.