«И я даже не посмела бы на нее обидеться, — подумала Ира, — после того, что я сделала».

Она открыла глаза и огляделась. Поскольку это была открытая кухня на американский манер, со своего места она сумела оглядеть всю гостиную. Если бы теплые лучи весеннего солнца не вспыхивали так невыразимо радостно на немытых окнах, то она могла бы даже еще раз посмотреть на балкон и лежащий за ним парк Виктория. «Гитлер», — выстрелило Ире Замин в голову, когда она остановила взгляд на маленькой книжной стенке в гостиной. Во время учебы в полиции Гамбурга она написала кандидатскую о диктаторе под названием «Психологическая манипуляция массами».

«Если этот помешанный и сделал что-то стоящее, — подумала она, — так это его самоубийство в бункере». Он тоже выстрелил себе в рот. Но, опасаясь ошибиться и искалеченным попасть в руки союзников, он перед смертельным выстрелом еще и принял яд.

«Может, и мне надо сделать так же?» — колебалась Ира. Но это не были колебания самоубийцы, которая просто посылает своему окружению крик о помощи. Совсем напротив. Ира хотела действовать наверняка. И достаточный запас ядовитых капсул находился под рукой — в морозилке ее холодильника: дигоксин высокой концентрации. Она подобрала пакет с ним во время самого важного в ее жизни задания и не стала сдавать его в комнату хранения вещественных доказательств. «С другой стороны, — Ира задвинула ствол пистолета в рот почти до предела, держа его точно по центру, — какова вероятность того, что я только разнесу челюсть и пуля пройдет мимо жизненно важных сосудов, через незначительные участки мозга?»

Небольшая. Очень небольшая. Но не такая, которую можно совершенно исключить!

Всего десять дней назад у светофора на остановке «Тиргартен» выстрелили в голову одному из «Ангелов ада». Уже в следующем месяце парня должны отпустить из больницы.

Но вероятность того, что нечто подобное повторится, была…

Бамс!

Иру так напугал внезапный шум, что она дулом пистолета до крови расцарапала небо. Черт! Она вынула ствол изо рта.

Была почти половина восьмого, а она забыла про идиотский радиобудильник, который каждый день в это время начинал очень громко звенеть. В то же мгновение какая-то молодая женщина заорала так, что глаза на лоб полезли, потому что она проиграла в этой глупой радиоигре. Ира положила оружие на кухонный стол и поплелась в свою затемненную спальню, откуда до кухни доносилось лопотание:

— …мы выбрали вас наугад из телефонной книги, и сейчас вам принадлежали бы пятьдесят тысяч евро, если бы вы, Марина, назвали пароль!

— Но я же… «Слушаю „сто один и пять“, а теперь гони деньгу!»

— Слишком поздно. К сожалению, вы сначала назвали свое имя. А пароль должен был прозвучать сразу после снятия трубки, и поэтому…

Ира в изнеможении выдернула вилку из стены. Если уж она собирается покончить с собой, то, уж конечно, не под истерические визги разочарованной дамочки, только что упустившей главный приз.

Ира опустилась на неубранную кровать и уперлась взглядом в свой распахнутый гардероб, который выглядел внутри как содержимое наполовину загруженной стиральной машины. Когда-то она решила больше не менять сломанную перекладину-вешалку для платьев.

Вот ведь дерьмо!

Никогда она не была хорошим организатором. Никогда, даже если речь шла о ее собственной жизни. И уж подавно не в случае собственной смерти. Проснувшись сегодня утром на кафельном полу, прямо у унитаза, она знала, что теперь уже слишком поздно. Что она больше не может. И не хочет. При этом речь шла скорее не о пробуждении, а о вечном одном и том же сне, который настиг ее год назад. О том сне, в котором она снова и снова поднималась по одной и той же лестнице. На каждой ступеньке лежала записка. Кроме последней. Почему?

Ира обнаружила, что, задумавшись, задержала дыхание, и тяжело выдохнула. После того как вопящее радио смолкло, посторонние шумы в квартире стали казаться вдвое громче. До спальни доносилось булькающее тарахтение холодильника. С минуту было слышно, как дряхлый агрегат давится своей собственной охлаждающей жидкостью.

Вот и знак.

Ира встала.

Что ж, прекрасно. Значит, таблетки.

Но она не хотела запивать их дешевой водкой с заправочной станции. Последним из того, чем она будет наслаждаться в своей жизни, должно быть пойло, которое она вольет в себя ради вкуса, а не ради его эффекта. Кола-лайт. Лучше всего новая, со вкусом лимона.

Точно. Это будет хороший «последний обед приговоренного». Кола-лайт с лимоном и чрезмерная доза дигоксина на десерт.

Она вышла в коридор, схватила ключ от входной двери и бросила взгляд в большое настенное зеркало, в правом верхнем углу которого уже облупилось покрытие.

«Скверно ты выглядишь, — подумала она. — Опустившаяся. Как нечесаная аллергичка с огненно-красными отекшими от сенного насморка глазами».

Неважно. Она ведь не собирается побеждать на конкурсе красоты сегодня, в свой последний день.

Ира сняла с вешалки свою потертую черную кожаную куртку, которую раньше ей так нравилось носить с узкими джинсами. Если приглядеться к ней получше, то, несмотря на темные круги под глазами, можно догадаться, что было время, когда она могла даже позировать. Там, в другой жизни. Когда она еще ухаживала за руками, а высокие скулы слегка подкрашивала. Сегодня же она обула парусиновые спортивные туфли, а на стройные ноги натянула бледно-зеленые растянутые штаны. Ира уже несколько месяцев не посещала парикмахера, но в ее длинных черных волосах еще не было ни единой седой пряди, а ровные зубы оставались снежно-белыми, несмотря на бесчисленные чашки черного кофе, которые она ежедневно в себя вливала. Вообще ее работа психолога-криминалиста, при которой она участвовала в опаснейших операциях, оставила после себя лишь незначительный внешний урон. Ее единственный шрам, едва заметный, проходил всего в десяти сантиметрах ниже пупка. Кесарево сечение. Им она обязана своей дочери Саре. Своему первенцу.

Возможно, Ире повезло, что она никогда не начинала курить, и потому ее кожа была гладкой, без морщин. Или не повезло, потому что вместо этого она разрушила себя алкоголем.

«Но теперь с этим покончено, — саркастически подумала она. — Мой наставник мог бы гордиться мной. С этого момента я больше не выпью ни глотка и продержусь до конца. Теперь только колу-лайт. Возможно, даже с лимоном, если Хакану завезли этот напиток».

Она захлопнула за собой дверь и вдохнула характерную смесь запахов: чистящих средств, уличной пыли и кухни, которую источают лестничные площадки старых домов в Берлине. По интенсивности она походила на смесь запахов мусора, сигаретного дыма и смазочного масла, которым разит на станциях метро.

«Буду скучать по этому», — решила Ира.

Страха перед смертью она не испытывала. Скорее боялась того, что после этого все еще не закончится. Что эта боль не прекратится и после последнего удара сердца и будет преследовать ее при воспоминании о покойной дочери.

При воспоминании о Саре.

Ира не взглянула на свой забитый до краев почтовый ящик на двери и, поеживаясь, вышла на теплое весеннее солнце. Она достала портмоне, вынула оттуда последние деньги и кинула бумажник в открытый строительный контейнер на краю тротуара. Вместе с удостоверением личности, водительскими правами, кредитными карточками и документами на свою ветхую «альфу». Через несколько минут все это ей больше не понадобится.

— Добро пожаловать на нашу экскурсию по самой успешной радиостанции Берлина — «Сто один и пять»!

Грациозная стажерка, нервно теребя складку джинсовой юбки, сдула со лба светлую прядку волос и улыбнулась, приветствуя группу посетителей, которые выжидательно смотрели на нее, стоя пятью ступеньками ниже. Ее робкая улыбка обнаруживала небольшую щербинку между двумя верхними резцами.

— Я — Китти, самое нижнее звено пищевой цепочки здесь, на нашей радиостанции, — пошутила девушка, что весьма удачно подходило к ее подчеркивающей фигуру футболке с надписью «Мисс Успех». Она объяснила, что предстоит увидеть членам «Клуба радиослушателей» в ближайшие двадцать минут. — А в заключение вы сможете лично познакомиться в студии с Маркусом Тимбером и командой его утренней передачи. Маркус в свои двадцать два года не только самый молодой, но и самый известный ведущий города, с тех пор как полтора года назад он начал вести передачу на «Сто один и пять».