Шестьдесят тысяч наших пало в этой битве. Но ещё страшнее была судьба тех, кто попал в руки врагов. Шесть тысяч человек были живыми распяты на крестах вдоль дороги из Рима в Капую…

Мальчик, с горящими глазами слушавший рассказ пленного гладиатора, спросил:

— Как же ты спасся? Где ты жил всё это время? Ведь великий Спартак погиб уже почти десять лет тому назад.

— Этого я не сказал моим мучителям, когда они пытали меня здесь, — отвечал Публипор. — Но тебе я скажу. Ведь ты тоже — раб и должен знать, что борьба угнетённых не прекратилась с гибелью Спартака. Остатки нашей великой армии укрылись после разгрома в горах. Некоторые пошли к морю и стали пиратами. Я хорошо знал ущелья и горные перевалы в Лукании и повёл туда своих людей. Несколько лет мы успешно скрывались, добывая себе пропитание нападениями на богатые виллы рабовладельцев. Но недавно мы узнали, что против нас послали большой отряд римской армии. Он расположился лагерем близ вашего города. Я вышел на разведку. Трудно было предположить, что меня сможет узнать кто — либо из видевших меня гладиатором.

Никифор больше не расспрашивал. Он внезапно встал и вышел из подвала. Через несколько минут он возвратился, неся связку ключей. Раскрыть замок металлического кольца, которым пленник был прикован к стене подвала, было делом одной минуты.

— Мой хозяин спит после выпивки непробудным сном, — сказал мальчик. — Дверь открыта. Спеши…

Когда Публипор уже вышел за ворота спящего города, чья — то рука коснулась его локтя. Гладиатор быстро обернулся. Перед ним стоял маленький Никифор.

— Возьми меня с собой в горы, — попросил он. — После твоего побега мне всё равно нельзя здесь оставаться.

— Возьму, — сказал гладиатор. — Я теперь вижу, что мы сражались не зря. Спартак погиб, но рассказ о его подвигах спас мне жизнь и пополнил наши ряды ещё одним маленьким борцом за свободу!

В Римской школе

Маленький Публий проснулся в этот день очень рано. Шутка ли сказать: сегодня он первый раз пойдёт в школу. Ведь вчера он сам слышал, как отец говорил матери: «Ты, Семпрония, готова постоянно держать детей около себя. Ты хочешь, чтобы к Публию пригласили учителя на дом. Однако учёнейшие наставники считают, что школьное обучение для ребёнка полезнее, чем домашнее. Пусть привыкает к обществу других детей. Чего ты боишься?»

Публий слез с кровати и через всю спальню босиком направился к постели своего брата Гая.

Гай тоже не спал: у него на то были особые причины. Гаю исполнилось недавно 12 лет, и он посещал уже не начальную римскую школу, в которую собирались отдать семилетнего Публия, а грамматическую — среднюю. Гай был большим лентяем. Он даже мазал себе маслом глаза, чтобы казалось, что он болен, и чтобы родители позволили ему не ходить в школу. Он больше любил играть в мяч, чем учить уроки. Поэтому идти сегодня в школу совсем не казалось ему таким приятным делом, как маленькому Публию. Гай плохо выучил заданный ему отрывок из «Илиады» Гомера и знал, что сегодня в школе его обязательно ждёт порка. Об этом он и размышлял в тот момент, когда к нему подошёл Публий.

— А я сегодня в школу пойду! — радостно сообщил Публий, забираясь с ногами на кровать брата. — Отец сказал, что мне уже и навощённые дощечки для письма купили. Новенькие!

— Чему ты, букашка, радуешься? — презрительно глядя на малыша, спросил Гай. — Вот выдерут тебя розгой или палкой побьют в первый же день, тогда будешь знать…

— А мама говорит, что нашего старшего брата Луция никогда не секли и не наказывали! — возразил Публий. — Она говорит, что наказывают только лодырей и лентяев. А отец говорит, что когда Луцию будет 17 лет и он кончит высшую риторическую школу, где учат красноречию, философии и знанию законов, родители отпустят Луция в Афины или ещё в какой — нибудь город. Там он будет совершенствоваться во всех этих искусствах. Сколько он увидит интересного! Я тоже буду хорошо учиться и меня тоже не будут наказывать.

— Ну и убирайся с моей кровати! — сердито заявил Гай, сталкивая брата на пол.

— А про тебя отец говорит, что ты — лодырь и лентяй, — сказал Публий, уже стоя на полу.

— Поговори! Вот я тебе сейчас! — обозлился Гай, спрыгивая с постели.

Топот босых ног в спальне разбудил няньку — рабыню, приставленную смотреть за детьми.

За завтраком, когда дети сидели за отдельными столиками, отец сказал, что Публия отправят в начальную школу, которую содержал вольноотпущенник грек Герод.

— Правда, — сказал отец, — школа расположена довольно далеко — на форуме, и Герод берёт дорого за обучение: в четыре раза дороже, чем обычный учитель начальной школы. Но учит он хорошо: наш Луций учился в школе Герода, и у него прекрасный почерк.

— Действительно, — согласился дядя Марк, гостивший в эти дни у них, — даже в нашем богатом Риме обычно учителя получают очень низкую плату за свою работу. Все они страшно бедствуют. Их труд считается тяжёлым и неблагодарным. Герод составляет исключение. Это потому, что у него учатся главным образом дети состоятельных родителей.

Спустя некоторое время все три брата, Публий, Гай и Луций, под наблюдением специального раба — педагога, шли по направлению к форуму. Каждый из братьев нёс навощённые дощечки для письма в правой руке и капсу — цилиндрический футляр со свитками — подмышкой левой руки. Педагог нёс подарок, который родители каждого вновь поступающего в школу ученика обычно подносили учителю или хозяину школы. Публий знал, что, кроме подарка учителю, мать дала педагогу вкусное печенье: если Публий будет хорошо вести себя и прилежно учиться, он сможет получить это лакомство. Шли так быстро, что Публию иногда приходилось бежать рысцой, чтобы не отстать от братьев и педагога. Особенно трудно было угнаться за старшим братом. Луций, хотя ещё носивший детскую тогу с широкой красной каймой снизу и буллу — золотой футляр на цепочке, одевавшийся на шею, был не по летам стройный и сильный юноша. Сейчас, о чём — то задумавшись, он быстро шагал, крепко прижимая к себе свиток с сочинением Цицерона «Риторика». За ним, недовольно ворча под нос, следовал толстый Гай.

— Хорошо ещё, что теперь дни стали длиннее: рано становится светло, — бормотал он. — В короткие зимние дни уроки начинаются в такую рань, когда ещё совсем темно, и ученикам приходится таскать с собой в школу лампы. Отец скупится приставить к нам раба — капсария, как делают многие богатые родители, чтобы он носил наши сумки, лампы и дощечки для письма.

— Ты глупец! — возразил Луций, отвлечённый от своих размышлений ворчаньем брата. — Отец правильно считает: лучше лишний раб, обрабатывающий землю в нашем поместье, чем ещё один бездельник в городе.

Гай хотел что — то возразить, но, видя, что Луций начинает сердиться, решил промолчать.

В это время они подошли к одному из деревянных бараков — таберн, расположенных на форуме. Это и было помещение, которое арендовал Герод для своей школы. Публий удивился, узнав, что это некрасивое деревянное здание и есть та самая хорошая школа, в которой он будет учиться. Луций объяснил ему, что многие другие хозяева школ располагаются со своими учениками под простым навесом, а некоторые школы даже совершенно не имеют никакого помещения и часто уроки идут прямо под открытым небом, иногда на краю какого — нибудь старого рва в предместье города, иногда в поле, за городом, и только в дождливую погоду ищут какую — нибудь крышу.

— Это ничего не значит! — продолжал Луций. — Зато школ много, и подавляющее большинство свободных римлян грамотно. Со времени разрушения Карфагена римские караульные начальники дают часовым пропуск и отзыв в письменном виде: любой простой солдат умеет читать.

Пока раб — педагог разговаривал с учителем, Публий внимательно осматривался кругом. Первое, что бросалось в глаза в помещении школы, были невысокие подмостки, на которых стоял стул с изогнутой спинкой. Из рассказов Гая Публий знал, что это сидение учителя — кафедра. Радом с подмостками на полу стоял простой стул без спинки, на котором помещался помощник учителя. Дальше в глубине помещения, на табуретках, подставив под ноги маленькие скамеечки, сидело много мальчиков и девочек в возрасте от семи до двенадцати лет. Публий знал, что в Риме в начальной школе мальчики и девочки учились вместе. Многие ученики и ученицы что — то старательно писали, положив на колени навощённые дощечки, так как никаких столов в римских школах не было.