Вряд ли вы на это способны. Обкуриться и поскалить зубы — вот и все, что вам нужно. Поэтому вам ничего и не нужно знать. Совсем ничего…»

— Ну, Робертыч, ты же понимаешь, о чем я, — Емеля, ехидно заулыбавшись, от чего стал похож на противную крысу, подмигнул мне. — Мы никому ни слова.

— Могила, — подтвердил Коля.

— Можно я помолчу? — сказал я.

— Пожалуйста, — разочарованно протянул Емеля. — Открыть тебе еще пива?

Я кивнул, потому что бутылка в руке опустела. В животе пучило все сильнее.

После «Земфиры» Коля поставил кассету с «Кислотой», потом «666» — любимые записи наркушников, у которых в башке ни черта нет, кроме дыма марихуаны.

— Нет ли чего-нибудь другого? — поинтересовался я, хотя все кассеты валялись здесь же, на столе, и, перебрав их, я выяснил, что ассортимент небогат. Кроме перечисленных выше имелись еще две кассеты — одна с «Мумий Троллем», вторая с «Мистером Кредо», у которого мне нравится песня «Воздушный шар». Правда, все это не то. Совсем не то.

— Например? — спросил Коля.

— Например, Джорджа Майкла или Б. Моисеева… Наверное, мне не стоило этого говорить, потому что последовал такой дружный взрыв смеха, что бутылки с пивом на столе, казалось, вздрогнули.

— Вот ты прикололся, Роберт, — сказал сквозь смех Емеля. — Может, тебе еще Муслима Магомаева поставить или Клаву Шульженко?

— Лучше Зыкину, — вставил Коля тоже сквозь смех.

— А что такое? — спросил я.

— Ну, ты загнул… Джордж Майкл… Б. Моисеев… Разве нормальные люди слушают этих педиков? «Голубая луна! Голубая лу-нааа! Как никто его любила голубая луна!» — пропел Емеля отвратительным голосом. — Тьфу! Терпеть ненавижу! И кому это интересно?

— Мне, — сказал я. — И, по крайней мере, я знаю еще одного человека, который любит слушать и Майкла, и Б, Моисеева.

— Он не педик?

— Нет, — уверенно ответил я и для чего-то добавил: — У него нет ног…

Емелю это не интересовало, и он сказал:

— Запиши сюда еще покойного Фреда и Сергея Пенкина, и будет полный комплект из гомиков. Хм, Роберт, у тебя какие-то нездоровые пристрастия. Ты сам, случайно, не того, не гомо сапиенс, а?

На эти слова я не обиделся. С дебила что взять? Вы сами посудите. Если тебе нравится слушать Джорджа Майкла или Б. Моисеева — это значит, у тебя нездоровые пристрастия, а оттрахать самому тринадцатилетнего мальчишку — это нормально. Да ведь это и есть самое настоящее извращение! Нет, этот Емеля точно ненормальный. Совсем недавно был полноправным участником гомосексуального акта, а сейчас поносит на все лады педиков. А сам-то он кто? Настоящий педик, выходит! Лицемер!

— Да нет, — сказал я. — С этим делом у меня все в порядке и… я, наверное, лесбиянка…

— Как это? — удивился Емеля.

— Очень просто. Вокруг столько красивых мужчин, но я почему-то предпочитаю женщин, — это я слышал еще в техникуме, от однокурсника, страшного бабника который любил так повторять и, не видя различий между ученицами и преподавательницами, с одинаковым успехом соблазнял и тех и других.

— Хорошо сказано, — заметил Коля. — Раз такое дело, Роберт, хочу познакомить тебя с одной телкой.

— С Мариной? — спросил Цокотуха.

— Нет, с Леной очкастой, — ответил Коля, и по тому, как парни зафыркали, я понял, что эта очкастая Лена еще хлеще лахудры Марины.

— И как ты познакомишь их? — спросил Емеля.

— Просто. Наберу номер, а он ее попросит. Когда ее позовут к телефону, он с ней побакланит. Хочешь, Роберт, побакланить с хорошенькой девчонкой?

— Почему бы нет? — ответил я, не подозревая никакого подвоха.

— Голосок у нее — шик, очень сексуальный.

Коля притащил из другой комнаты телефонный аппарат, обмотанный красной изолентой, набрал какой-то номер, а потом протянул мне трубку.

— Спросишь Лену, — шепнул он мне.

Наверное, мне действительно нужно было уйти. Еще тогда, когда все они стали дружно ржать после Колиного рассказа о том, как Емеля «шпарил» глупенького мальчишку. Дурень, и зачем я остался с ними…

Сперва в трубке раздавались длинные гудки, потом что-то щелкнуло и мужской голос жалобно спросил:

— Алло?

— Здравствуйте? — бодро сказал я.

— Добрый вечер, — ответил голос невнятно, и мне стало ясно, что человек, которому голос принадлежит, здорово набрался. Разве что перегаром из трубки не тащило.

— Позовите, пожалуйста, Лену!

— Кого?

— Лену!

Все эти придурки, которые собрались в комнате у Емели, смотрели на меня выжидающе, а сами вот-вот начнут ржать. А я все еще ничего не понимаю.

— И кто ее спрашивает? — мне показалось, что голос дрожит.

— Ну… знакомый.

— Как зовут вас?

— Какая разница? Знакомый, и все!

— Вам не надоело?

— Что не надоело?

— Издеваться… Я — старый больной человек, у меня горе, а вы… Сколько это будет продолжаться? Она — моя дочь…

— При чем здесь больной человек и какое-то горе? — спросил я, а Коля показал мне большой палец: дескать, одобряю, продолжай в том же духе. — Вы просто позовите Лену, и все. Мне нужно поговорить с ней.

Голос вздохнул.

— Не знаю, может, вы действительно знакомый Лены, хороший знакомый, и не в курсе… Но дело в том, что почти каждый день мне звонят какие-то люди, просят позвать Леночку, а потом… я слышу смех… Это подло. Бог накажет их…

— А как же быть с Леной, папаша? — перебил я его сюсюканье.

— Лена умерла, — тихо ответил голос, а потом раздались длинные гудки — повесили трубку.

Что тут началось, страх! Такого веселья у этих ублюдков мне еще не приходилось наблюдать: Емеля поперхнулся пивом, покраснел и никак не мог прокашляться. Коля валялся на полу, дрыгал ногами, держась за живот, и повторял: «Вот умора! Не могу!» Цокотуха и четвертый балбес, выпучив глаза от смеха, бились друг об дружку лбами.

В эту секунду я ненавидел всех четверых. Испражнились в душу мне и тому пьяному бедолаге, у которого умерла дочь, и как ни в чем не бывало заливаются. Очень смешно. Вдруг у меня мелькнула мысль: притащить из коридора лопату и отсечь каждому башку. А потом тоже повеселиться. Например, свалить головы в одну сумку и ходить раздавать родителям: «Так, посмотрите, это не вашего ли сына бестолковка? Нет? Пардон, вот она… А это была его товарища, такого же ублюдка!»

Ничего этого я не сделал. Сидел на месте, как последний кретин, презрительно зыркая на парней, и даже пивную бутылку из рук не выпустил. Ужасно захотелось в туалет.

Собрав с пола изрядное количество пыли и мусора, Коля поднялся, полез ко мне обниматься.

— Без обиды, Роберт. Этот прикол не на тебе первом испытали. Человек тридцать уже успели туда позвонить с нашей подачи. Лена — шлюшка, ей было восемнадцать лет, симпатичная, но, правда, в очках. Я тоже к ней похаживал. Она умерла пару месяцев назад. Убили ее. Она с подружкой пошла зависать с какими-то малолетними урками, а те — настоящие отморозки. Парни подружку быстренько раздели и давай трахать, а Ленка ни в какую не хотела давать — нашло на нее что-то. Ну, ясное дело, парням не понравилось, что какая-то шлюшка из себя недотрогу строит, а один из них был совсем псих — шифер у него рвало. Вот он достал пушку, «тэтэшник» вроде бы, вставил ствол Ленке в рот и говорит: «Или сейчас отсос мне сделаешь, или я тебе башку прострелю». Она, дурища, не поверила, а он обещание сдержал — нажал на спуск и вышиб ей мозги. А потом они завернули ее с гантелями в простыню, оттащили куда-то и бросили в реку. Подружка, вот тварь, до того перепугалась, что парням помогала во всем — кровь с пола отмывала, в простыню заворачивала мертвое тело, и еще долго Ленкиному папаше, матери у нее нет, врала, что Ленка уехала куда-то насовсем, а адреса не оставила… Поймали их. Скоро суд будет. Много не дадут — малолетки. Скоты…

— Палачи! — выкрикнул Цокотуха.

— Душегубы! — добавил Емеля.

«Вы не лучше», — подумал я, надевая шляпу и убираясь прочь из этой мерзкой квартиры.