— Михаил, — представился он.

— Роберт, — ответил я.

За окном проносились вечерние улицы города, троллейбус обгоняли сверкавшие, словно бриллианты, иномарки, а огромные щиты на обочинах призывали курить американские сигареты, но в то же время мелкие слова внизу предупреждали, что это опасно для здоровья.

Михаил смотрел на автомобили за окном с презрением, провожая долгим взглядом джипы, «Мерседесы» и БМВ. Город небольшой и жалкий, но шикарных машин на его улицах полным-полно.

Я подумал, что знаю, о чем он сейчас думает: «Пока одни проливали кровь, другие, ушлые твари, зарабатывали бабки, покупали джипы и трахали хорошеньких девочек. Ненавижу!» Приблизительно в этом духе.

У Михаила были черные волосы, усыпанные перхотью, словно снегом, и огромные, выпяченные губы — больше, чем у Коли. Одет он был в дешевые джинсы и клетчатую рубашку китайского производства.

— Ты куда едешь, Роберт? — спросил он.

— Никуда, — признался я.

— И я тоже — никуда. Хочешь составить мне компанию? Я — угощаю.

— Хорошо, — согласился я.

На остановке «Дом Союзов» мы вышли, в ближайшей коммерческой палатке Михаил купил пива, и меня порадовало, что он взял не дешевое «Забористое», а дорогую «Балтику». Емелин подъезд, разрисованный пентаграммами и с расколотым унитазом на площадке последнего этажа, остался далековато. С общественными туалетами в городе напряженка.

Вдоль дороги тянулись разноцветные, покрытые пылью скамейки, на которых улыбались друг другу влюбленные парочки, и мы уселись на свободную. Мимо важно прошли двое молоденьких милиционеров, один — маленький и толстый, второй — высокий и худой, словно мультипликационные персонажи. У каждого на ремне болталась резиновая дубинка и почему-то выглядела безобидно. Наверное, потому, что сами милиционеры напоминали мультипликационных персонажей.

Мы разговорились. Михаил, на вид пьяный, в разговоре был трезв. Скоро я узнал, в каких войсках он служил и когда демобилизовался. Сапер, дома почти три года, был ранен. Сейчас нигде не работает и каждый день пьет.

Выпив две бутылки «Балтики», он сделался еще разговорчивее. Когда мимо нас, прогуливаясь, неторопливо проходили хорошенькие девушки, Михаил грубо окрикивал их, приглашая попить пивка. Девушки молча прибавляли шаг, и тогда Михаил шептал им вдогонку:

— Твари!..

Он спросил меня, служил ли я, а я ответил, что нет. Интересно, какая была бы у него реакция, узнай он, что я — дезертир?

— А я был там, на этом проклятом Кавказе, где полегло столько наших парней, — сказал он. Потом он назвал город, где отбывал воинскую каторгу. Я отбывал каторгу совсем рядом.

На соседней скамейке расположились два бомжа с красными, опухшими рожами. Они не спускали глаз с пустых бутылок возле наших ног.

— Пушнина, что ли, нужна? — спросил у них Михаил. — Идите, заберите и чешите отсюда.

Бомжи бережно уложили пустые бутылки в грязную спортивную сумку, потом сели на прежнее место и стали смотреть на бутылки, которые были у нас в руках.

Когда Михаил подносил свою бутылку к губам, я в очередной раз мог полюбоваться на надпись на ребре ладони: «За Вас!» Наверное, это был девиз его жизни.

— Айда в парк! — предложил мне потом Михаил. — В Пушкинский! Там дискотека, девочек — море. Зацепим кого-нибудь, повеселимся.

— Айда, — сказал я. Делать мне было нечего, но насчет того, чтобы зацепить кого-нибудь и повеселиться, я сомневался. Кому нужны два полупьяных придурка?

Мы оставили бомжам еще две пустые бутылки, пошли вдоль дороги, перешли перекресток, миновали магазин «Восток», парикмахерскую «Валдоня» и вышли на площадь, где на каждый Новый год устраивают салют, собирается тьма народу и обязательно кого-нибудь убивают. Сейчас по площади бродили влюбленные парочки. Фонари здесь горели ярко, вдобавок светила луна.

На площади еще с застойных времен торчит памятник Ленину, который городские власти уже лет десять собираются демонтировать, чтобы установить на его месте новый — Пушкину. Я вспомнил, что года четыре назад, у подъезда, Коля, пыхнув как следует, утверждал, что, вместо того чтобы тратить огромные бабки на демонтаж и установку нового памятника, можно сделать гораздо проще — отрезать Ленину плешивую голову, а на ее место приделать кучерявую Александра Сергеевича, — в руку засунуть вместо кепки книгу. Помню, что Коля утверждал все это тогда вполне серьезно, а мы, Емеля, его приятели и я, вовсю потешались над ним.

Обещанный памятник Пушкину власти так и не установили. Фонари и луна равномерно поливали мягким светом могучую фигуру Ильича с вечной кепкой в вытянутой руке. Если присобачить другую голову, а в руку засунуть вместо кепки книгу, мог бы получиться Пушкин…

Еще луна освещала трехэтажное здание позади площади, в стену которого замуровано письмо к жителям 2017 года, и как-то местные газеты разболтали, о чем примерно в нем говорится. «Дорогие потомки, вы, наверное, уже живете при коммунизме, а мы, ваши прадеды и прапрадеды, проливали свою кровь за ваше светлое будущее…» Ну и дальше в подобном духе.

Предки, составлявшие это послание, просчитались. Вот «потомки», наверное, удивятся, когда через семнадцать лет прочитают письмо. При коммунизме жить они точно не будут, а вот дерьма, думаю, в 2017 году будет достаточно. Вполне возможно, что никудышная жизнь превратит людей в озверевших монстров и, словно в фантастическом боевике «Безумный Макс», они будут безжалостно перерезать друг другу горло за кусок хлеба и литр бензина, а на какое-то там письмо, замурованное в стену здания, им будет наплевать. Все к тому и идет.

Даже здесь, на площади, была слышна музыка, которая громыхала в парке, был слышен свист и громкие восторженные вопли, когда ди-джей объявлял очередную песню. Вниз, к парку, вела длиннющая мраморная лестница, на которой после дискотеки обязательно кого-нибудь зарежут. Если поднять всех мертвецов, молодых парней, зарезанных и забитых кулаками здесь насмерть, они, выстроившись словно почетный караул, будут провожать вас от верха до самой нижней ступеньки.

Мы спускались по этой лестнице, и с каждым шагом музыка становилась все громче. Крутили старинный хит Андрея Губина «Мальчик-бродяга». Когда лестница кончилась, ди-джей поставил Б. Моисеева, песню «Черный бархат».

— «Черный бархат, а под ним — душа! За душою нет ни гроша!» — принялся подпевать мой спутник.

Аллеи в парке освещались фонарями с разбитыми плафонами, на танцплощадку, огороженную невысоким заборчиком, было направлено несколько мощных прожекторов, которые освещали возвышение с кривлякой ди-джеем, его аппаратуру и несколько десятков танцоров — в основном молоденьких девушек. Парни, облепив забор, смотрели, какие они выламывают коленца, эротично вертя попками в коротких юбочках.

— Класс! — выдохнул Михаил, когда мы протиснулись к этому забору. — Видишь, Роберт, вон тех двух? Ну, одна в красном топике, а вторая в комбинезоне в обтяг. Умопомрачительные фигурки! Да видишь, что ли, Роберт?

— Вижу, — ответил я.

Фигурки у девушек действительно были умопомрачительные. Загляденье, а не фигурки. Танцевали они чуть в стороне от основной, так сказать, массы, и так профессионально выгибались, что все парни рядом с нами так и таращили на них глаза. Очень сексуально выглядело, когда девушки в такт музыке демонстрировали движения, словно лаская друг друга. И одеты они были очень сексуально. Одну девушку обтягивал черный комбинезон, вторая — в красном топике и такой короткой юбочке, что при малейшем наклоне можно было видеть ее белые трусики.

— Вот это да, понимаю! — сказал Михаил, не отводя от девушек блестящих глаз. — Но что за странный танец? Уж не лесбиянки ли они?

— Тебе-то не все ли равно? — спросил я.

— Нет, конечно. Сейчас я с ними познакомлюсь. Считай, они уже у нас в кармане. Тебе, Роберт, какая из них больше нравится? Мне — в юбочке. Жди меня здесь…

Михаил перемахнул через заборчик, и хотел это сделать с понтом — дескать, я парень натренированный и перепрыгнуть через эту преграду для меня — плевое дело. Но получилось у него неуклюже, этакий деревенский подвыпивший увалень, по другую сторону заборчика он чуть не упал, и выглядело все это очень смешно.