А мы замерли в ожидании, не столько решений Москвы, сколько осложнений здесь. Вермахт остался где‑то ТАМ. Но возможных проблем и тут хватает. Не считая того, что по нашей территории разведдиверсионные группы абвера шарахаются, и два урода, отловленные нынешней ночью, сидят в КПЗ комендатуры, есть другая беда. В ста метрах от здания заставы, где мы сидим и пьем чай с пограничным лейтенантом, начинается Польша. Речь Посполита, мать ее… Пшеки – самая непредсказуемая нация из всех, с какими сталкивался. Хуже арабов, честное слово. Взять того полицейского на дороге. Додуматься надо: махать полосатой палкой колонне из нескольких десятков большегрузов, впереди которой едут два джипа, битком набитые вооруженными людьми. Ему шляхетская гордость, что ли, не позволяет понять: либо у проезжающих ВСЁ в порядке, либо останавливающий – труп. Сегодня ему повезло, палку никуда не засунули, и не шарахнули в голову, не вылезая из салона. А в следующий раз? Самое смешное, если чудом останется в живых, опять будет стоять на дороге и заниматься тем же самым. И почти поголовно все такие. Где гарантии, что завтра их правительство не захочет помахать фамильной саблей? Польша «от можа до можа», Катынь, Смоленск, красные маки Монте‑Кассино… Никаких гарантий адекватности шляхтичей. Так что, мои бойцы залегли вокруг моста. Лейтенант с сержантом, который в «тревожной группе» прибежал, пошушукались, и указали места, где наиболее возможны осложнения. Дно мелкое или удобный для плавающей бронетехники выход на берег. Там тоже наряды выставили. Моих вперемешку с местными.

Подозреваю, что начальник «девятки» сейчас мысленно матерится и плюется. Но что тут поделаешь. Вероятность польского вторжения существует? Существует. И моих ребят он оценил. Так что свыкнется. Тем паче, начальник отряда недвусмысленно приказал сотрудничать. И не чинить препятствий.

Лейтенант с отсутствующим видом дует в кружку. Хорошо лейтенанту. У него с подчинением все ясно. Начальник комендатуры, начальник отряда, командующий округа… А у меня сложнее все в разы. Кто мне начальство? Фима – это однозначно. Но он в Москве. Точнее, в дороге где‑то. Да и что, каждый шаг с ним согласовывать? Бред. А из местных? Сталин? Безусловно. Но не будет же мне лично Иосиф Виссарионович звонить? И Берия не будет. Скорее всего, либо через Фиму свяжутся, либо через какое местное управление передадут. Нет, последнее – не вариант. Не идиоты в Москве сидят, понимают, что такого указчика могу и лесом послать.

Хотя, чего я голову ломаю… Приказ передадут через Фиму. И либо он его поддержит, либо сообщит, что всё плохо и надо с боем прорываться в Аргентину. Да так даст знать, что, кроме меня, и не поймет никто. Вот тогда и будем действовать по обстановке. Фима‑то – голова!

Как он здесь ситуацию прокачал! Мгновенно! Я еще глаза тер, глюки прогоняя, а он уже тормозит тачку и бросает остолбеневшему часовому у шлагбаума:

– Товарищ боец, срочно вызовите старшего смены! Сообщение чрезвычайной важности!

Причем так сказал, что вызвали без малейшего промедления. А дальше! Это же видеть надо! Тут даже не в словах дело. И не в технике и документах будущего. Интонации, мимика, жесты… Высший пилотаж! Пять минут поговорили. И старшой уже рысью умчался, прозванивать по вышестоящим начальникам.

Тревожная группа с заставы во главе с лейтенантом примчалась через полчаса. Он подошел, представился. У меня аж круги перед глазами пошли. Потом, только сообразил, что так и должно быть. Ведь Брест же. И Крепость. Брестская. В которой мой дед войну встретил. Я ж этим вопросом не просто интересовался, а копал глубоко и качественно. С лейтенантом мы тоже потом общий язык нашли. Рассказал ему пару фактов из его же биографии. Хотя, и было опасение, что сорвется мужик. Тяжело такое про себя узнавать. Устоял. Зубами скрипнул, зыркнул исподлобья, и все. Да, верю, такой мог неделю оборону держать и крови из немцев выпить большущую цистерну. И бойцы у него, начальнику под стать. То ли мысли читать умеют, то ли до автоматизма обучены. Моим ребятам, конечно, не чета, школа не та. Но!..

Но это потом. А в тот момент Фима Андрею ситуацию объяснил. И справился еще быстрее, чем с его подчиненными. Короче говоря, лейтенант бровью шевельнул, а шлагбаум уже поднят. И машины потихоньку пошли.

Мы мирно въехали в Союз! Мирно! Без обысков и отбора оружия! По всем инструкциям, погранцы были обязаны нас никуда не пропускать. Вплоть до ареста. С обыском и изъятием колюще‑режуще‑огнестрельного. Ох, посмотрел бы я на эту картину… Но без нее лучше. Молоток Фима!

И я молоток! В который раз себя хвалю, что не отказался от его предложения тогда, в девяносто втором. Хотел ведь, на волоске висело…

Привел Фиму Палыч. Палыч в рукопашке бог и царь. Всю жизнь натаскивал ребят из нашей конторы и еще парочки аналогичных. А легендировалось это под секцию самбо. Совершенно открытую. Секция работала и с самыми обычными людьми. Вот Фима и был таким обычным. Разве что занимался с четырех лет, да Палыч его по нашей программе в последнее время тренировал. Даже пересекались пару раз на тренировках.

Вот тут Палыч и привел его ко мне. Я тогда в сильном разброде был. Из конторы выперли. Прицепились к ранению и комиссовали. Любому дураку ясно, что касательная царапина – предлог. Разгоняли нас. «Реорганизовывали». Причем гнали лучших. Профессионалов. Всякая нашлепка бюрократическая оставалась…. Вот и я попал под гребенку. Куда было деваться, совершенно непонятно. На гражданке ни профессии, ни связей, хоть в бандиты иди…

И тут Фима появился. Ну что Фима? Мальчик, двадцать два года, окончил институт, начал заниматься бизнесом. Даже неплохо начал. Для первых месяцев. Под бандюков ложиться не хочет, ищет нормальную охрану. Не крышу – охрану. Не глуп, верю. Но нет за ним никого и ничего. Через пару‑тройку месяцев накроется его фирма медным тазом, и все проблемы. А еще – еврей. Нет, я не антисемит. Но из казаков я. А казачество всегда евреев не любило. И семья, соответственно, у нас антисемитская. Исторически. Некое послабление с деда началось. Он во время войны вместе с одним евреем воевал. От самой границы и до своей гибели в сорок третьем. И писал с фронта: «Если бы все люди были, как этот жид, давно коммунизм на всей Земле построили. Славный казак!». Вот тогда у моей бабушки настрой и заколебался. А когда в сорок седьмом тот парень в гости приехал… Вещи привез, что от деда остались, фотографию рейхстага с надписью «Василий Нестеренко». И указал, где дед похоронен… В общем, антисемитами мои предки быть перестали. Но любовью и близко не пахло…

В общем, хотел я Фиму подальше послать. Но по привычке своей, годами выработанной, сразу не ответил, взял пару дней на размышление. А вечерком нашло настроение альбом семейный полистать. Дошел до той фотографии с рейхстагом. Смотрю, а пониже дедова имени… Я глазам своим не поверил. Лупу схватил. Точно. Ниже дедова имени, буковками поменьше, как будто в тени деда, написано: «Абрам Фридлендер»!

Вот тут я подхватился! Наших еще не всех поувольняли, так что Фиму я по базам мигом пробил. Точно! Внучатый племянник того самого дедова сослуживца.

После этого, понятное дело, согласился. Что же я за сволочь буду, если не помогу внуку того, кто закрыл глаза моему деду? И плевать, выстоим мы с ним, или нет. Да выстоим, раз деды вместе выстояли, то и нам сам бог велел. Между прочим, я эту карточку с тех пор всегда с собой ношу. Она и сейчас в кармане «горки».

Ни через два месяца, ни через три, Фимина фирмочка не сгорела. Голова у него – прямо Дом Советов… Таких в мире один на миллион, если не на миллиард! Через год он уже был крут. И моя служба росла потихонечку. Набирал ребят. В те годы многих вышвыривала на улицу новая власть. А как‑то зашел с Фимой разговор о кадровой политике. Вот тут работодатель меня и ошарашил.

– Бери всех стоящих, – говорит, – когда этой стране потребуются лучшие в мире станки, ей потребуются и лучшие в мире бойцы. По деньгам мы и тысячу человек прокормить, вооружить и натренировать можем.