Он нажал звонок — хозяин отозвался в тот же миг, будто держал палец на домофоне. Значит, все-таки…

Ежи Шиллер утомлял своей болтовней, но Шацкий предоставил ему возможность разговориться. Его собеседник, на первый взгляд открытый и беззаботный, был чрезвычайно скован и вел себя как пациент у онколога, который старается заговорить врача, лишь бы не услышать приговора. Нацепив маску доброжелательной заинтересованности, прокурор на самом деле присматривался к хозяину дома и обстановке.

— Простите великодушно, но название местности я вам не сообщу, вряд ли там было что-нибудь нелегальное, тем не менее мне бы, разумеется, не хотелось, чтобы у кого-то возникли неприятности.

— Но перевезли-то вы всё или только часть? — поинтересовался Шацкий, заметив, что Шиллер многословен. Снимает таким образом напряжение, подобное он наблюдал сотни раз.

— Усадьба была сильно разрушена, возвели ее где-то в середине девятнадцатого века, после войны, как вы догадываетесь, никто ею не занимался, и она день ото дня приходила в упадок. Слава Богу, белоруссы не отдали ее совхозу, думаю, для правления она была бы маловата, да и земли вокруг неурожайные. Мои люди разобрали ее по дощечке, и уже в тот момент нужно было заменить и восполнить около двадцати процентов конструкции, крыша была реставрирована на основании нескольких довоенных фотографий, сохранившихся в семье Вычеровских. Впрочем, потомки графа появились у меня два года назад, и надобно вам сказать, милейшие…

Шацкий отключился. Через минуту он шуганет Шиллера так, что тот выскочит из своего зануднейшего рассказа, но произойдет это всего лишь через минуту. А пока что он регистрирует. Низкий и бархатистый тембр голоса Шиллера в самом начале, когда они здоровались, стал незаметно взбираться на более высокие тона. Отлично, пусть понервничает. Не видно обручального кольца, ни следа фотографий женщин и детей, странно, если учесть, что Шиллер был красавцем, в расцвете сил и неплохо обеспечен. Может, гей? Это бы подтверждала элегантная одежда и ненахальная, но отличающаяся большим вкусом обстановка. Вместо картин в золоченых рамах — графика и гравюры, в том числе репродукции с иллюстраций Андриолли к «Пану Тадеушу». Вместо предка с саблей — портрет самого хозяина в карикатурном стиле Дуды-Грача[59], а возможно, и самого Дуды-Грача, поди разбери.

Шиллер закончил скучнейшее повествование о перевозке усадьбы из Белоруссии в Сандомеж и восторженно хлопнул в ладоши. Гей, поставим тут плюсик, подумал Шацкий. Через минуту, когда хозяин сорвался с места, чтобы принести шоколадные конфеты, добавил еще один, а потом еще один — конфеты из коробки были переложены в небольшую хрустальную вазу. Минус за движения — Шиллер двигался энергично и мягко, но без утрирования, скорее, как хищник.

Сел, заложив ногу на ногу. Привычным жестом мужчины, закатывающего после окончания рабочего дня рукава рубашки, он потянулся к манжетам, но тут же отдернул руку, так и не дотронувшись до пуговиц. Шацкий сохранил каменное лицо, но почувствовал — что-то было не так.

— Начнем, — сказал он, вытаскивая диктофон из кармана пиджака.

Шацкий упорно притворялся скучающим, да и на самом деле малость скучал, но ему хотелось усыпить бдительность Шиллера, дать возможность проболтаться. Он записал персональные данные, предупредил об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, при случае выразил удивление, что допрашиваемому пятьдесят три года — тот и впрямь выглядел на каких-нибудь сорок пять, — и уже четверть часа выслушивал треп об отношениях с супругами Будник. Одни банальности. С ним он общался считанные разы, знаете ли, контакты бизнеса с политиками особо не приветствуются, ха-ха-ха, хотя, разумеется, были знакомы и виделись во время официальных мероприятий.

— Как бы вы определили характер этих контактов?

— Редкие, нормальные, даже, думается, доброжелательные.

— А с жертвой?

— С Эльжбетой, — подчеркнуто поправил Шиллер.

Шацкий лишь жестом показал на диктофон.

— С Элей мы знакомы почти с того дня, как она сюда вернулась.

— Со дня их супружества?

— Что-то в этом духе.

— Как выглядели ваши отношения?

— Видите ли, если в Сандомеже ищут спонсора, то список возможностей довольно короткий. Стекольный завод, я, несколько предприятий, пара гостиниц, на худой конец закусочные. Нет дня, чтобы не просили. На концерт, бедных детей, больных стариков, на роликовые доски для клуба скейтбордистов, на гитары для новой капеллы, напитки для вернисажа. У меня эта проблема решена так: один из моих бухгалтеров располагает некой квартальной суммой на, с позволенья сказать, сандомежские цели. Он выбирает проекты, а я, само собой разумеется, потом их должен утвердить.

— Какого порядка эта сумма?

— Пятьдесят тысяч ежеквартально.

— Была ли жертва с ним в контакте?

— Эльжбета имела дело или с бухгалтером, или непосредственно со мной.

Шацкий пустился выспрашивать обстоятельнее, еще несколько раз подразнил Шиллера «жертвой», но ни малейшей ценной информации так и не выудил. Были знакомы, не исключено, что дружили, он подкидывал ей (или нет, но, скорее всего, да) всякие безумные идейки вроде постановки «Шрека» в сандомежской замке. Вполне возможно — так, по крайней мере, иногда чудилось Шацкому, — бизнесмен из белорусской дворянской усадьбы был к Будниковой чуточку неравнодушен.

— Вы и в дальнейшем собираетесь так же щедро покровительствовать местной культурной жизни?

— Разумеется. Если сочту, что проекты того стоят. Я не государственная организация, и у меня есть преимущество — я поддерживаю только тех, кто мне нравится.

Шацкий мысленно сделал себе заметочку, чтоб проверить, кто вельможному пану нравится, а кто нет.

— Я слышал, что вы не жаловали, — он сделал почти незаметную паузу, чтоб взглянуть на реакцию собеседника, — Будника. Что его деятельность в магистрате не была вам на руку.

— Сплетни.

— В каждой сплетне есть доля правды. Я понимаю, активному бизнесмену, желающему действовать в рамках закона, может не понравиться, когда город в процессе компенсации за многолетнюю несправедливость отдает Церкви объекты недвижимости, а та впоследствии, пренебрегая системой госзаказов, манипулирует ими в своих интересах. А отнюдь не в ваших.

Шиллер пристально поглядел на него.

— Мне казалось, что вы тут новый.

— Новый — да, но не из Швеции же, — спокойно ответил Шацкий. — Мне хорошо известно, как функционирует эта страна.

— Или не функционирует.

Шацкий жестом дал понять, что разделяет его мнение.

— Я рад, что вы согласны, то есть вы, государственный чиновник. Это возвращает мне веру в Речь Посполитую.

Смотрите-ка, наш пан зануда бывает остряком, подумал Шацкий. Только у него нет времени на пустую полемику.

— Вы патриот? — спросил он хозяина.

— Конечно. А вы?

— Тогда вам не помехой те, кто действует во благо Церкви, во благо единственно правильной католической веры. — Шацкий не удосужился ответить на вопрос, его взгляды были тут ни при чем.

Шиллер вскочил. Когда он не сидел, сгорбившись, на диване, то выглядел весьма внушительным мужчиной. Высокий, широченные плечи, атлетическое телосложение. Такой тип, на котором даже костюм из супермаркета будет хорошо сидеть. Шацкий позавидовал — ему-то свои приходилось шить на заказ, чтоб не выглядели как на огородном чучеле. Шиллер подошел к бару, и Шацкому в какой-то миг показалось, будто рука хозяина тянется к проглядывающей даже издалека бутылке «Метаксы», но он принес бутылку какой-то выпендрежной минералки и налил по стакану.

— Не уверен, что это — тема нашего разговора, но самым большим и самым вредоносным идиотизмом в истории Польши является отождествление патриотизма с данной педофильской сектой. Простите за резкость, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Церковь стоит не за нашими достижениями, а за нашими поражениями. За кровожадным мифом о Польше как оплоте христианства, за порнографическим вожделением мученичества, за подозрительностью к богатым…