Мы воротились домой, когда уже рассветало. Я похристосовался с нашею нянею: она, бедняжка, больна и в церковь не ходила. Потом все стали разговляться, но меня одолел сон.Когда я проснулся, яркое солнышко светило с неба и по всему городу гудели колокола.

Мироносицы у Гроба

Спит Сион и дремлет злоба,

Спит во Гробе Царь царей,

За печатью камень Гроба,

Всюду стража у дверей.

Ночь немая сад объемлет,

Стража грозная не спит:

Чуткий слух её не дремлет,

Зорко вдаль она глядит.

Ночь прошла. На Гроб Мессии,

С ароматами в руках,

Шли печальные Марии —

Беспокойство в их чертах,

И тревога их печалит:

Кто могучею рукой

Тяжкий камень им отвалит

От пещеры гробовой?

И глядят, дивятся обе;

Камень сдвинут, Гроб открыт;

И, как мёртвая при Гробе,

Стража грозная лежит.

А во Гробе, полном света,

Кто-то чудный, неземной,

В ризы белые одетый,

Сел на камень гробовой,

Ярче молнии блистанья

Блеск небесного лица!

В страхе вестницы восстанья,

И трепещут их сердца!

«Что вы, робкие, в смятенье? —

Им сказал Пришлец святой, —

С вестью мира и спасенья

Возвращайтеся домой.

Я ниспослан небесами,

Весть я чудную принёс:

Нет Живого с мертвецами;

Гроб уж пуст; Христос воскрес!»

И спешат оттуда жёны,

И с восторгом их уста

Проповедуют Сиону

Воскресение Христа.

М. Еленов

Вербная неделя

Что это сделалось с городом нашим?

Право, совсем не узнаешь его!

Сдернута с неба завеса туманов,

По небу блеск, на земле торжество!

С вербами идут толпы за толпами

Шум, экипажей ряды, пестрота,

Машут знаменами малые дети,

Лица сияют, смеются уста!

Точно какой победитель вступает

В город – и всё пробудилось от сна…

Да – Победитель! и вот ему птицы

Словно уж грянули: «Здравствуй, Весна!»

Аполлон Майков

По утрам ещё морозит, но весь день стоит тепло

По утрам ещё морозит, но весь день стоит тепло

Солнце льёт лучи на землю ослепительно светло.

И, как весть весны пришедшей,

под дыханьем теплоты,

Расцвели и запушились вербы белые цветы.

Верба, верба – наша пальма —

ты на вид совсем проста!

Но тобою мы встречаем к нам грядущего Христа.

Потому и отдаём мы каждый год, весною, вновь

Белой вербе нашу нежность, нашу ласку и любовь.

Милий Стремин

Вербы

Вербы овеяны

Ветром нагретым,

Нежно взлелеяны

Утренним светом.

Ветви пасхальные,

Нежно-печальные,

Смотрят весёлыми,

Шепчутся с пчёлами.

Кладбище мирное

Млеет цветами,

Пение клирное

Льётся волнами.

Светло-печальные

Песни пасхальные,

Сердцем взлелеяны,

Вечным овеяны.

Константин Бальмонт

Красота

Одна есть в мире красота —

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

Константин Бальмонт

Благовест

Я ждал его с понятным нетерпеньем,

Восторг святой в душе своей храня,

И сквозь гармонию молитвенного пенья

Он громом неба всколыхнул меня.

Издревле благовест над Русскою землёю

Пророка голосом о небе нам вещал;

Так солнца луч весеннею порою

К расцвету путь природе освещал.

К тебе, о Боже, к Твоему престолу,

Где правда, Истина светлее наших слов,

Я путь держу по Твоему глаголу,

Что слышу я сквозь звон колоколов.

Константин Бальмонт

Солнце плыло из-за утренней зари

Солнце плыло из-за утренней зари,

Мироносицы ко Гробу тихо шли.

…

Ароматы держат в трепетных руках.

Выплывает солнце в медленных лучах…

…

Ангел белый над Гробницей Божьей встал,

Мироносицам испуганным сказал:

– Не ищите Иисуса: Он воскрес,

Он на Небе и опять сойдёт с Небес…

Сергей Городецкий

Двенадцать Евангелий

До звона к чтению двенадцати Евангелий я мастерил фонарик из красной бумаги, в котором понесу свечу от страстей Христовых. Этой свечой мы затеплим лампаду и будем поддерживать в ней неугасимый огонь до Вознесения.

– Евангельский огонь, – уверяла мать, – избавляет от скорби и душевной затеми!

Фонарик мой получился до того ладным, что я не стерпел, чтобы не сбегать к Гришке, показать его. Тот зорко осмотрел его и сказал:

– Ничего себе, но у меня лучше!

При этом он показал свой, окованный жестью и с цветными стёклами.

– Такой фонарь, – убеждал Гришка, – в самую злющую ветрюгу не погаснет, а твой не выдержит!

Я закручинился: неужели не донесу до дома святого огонька?

Свои опасения поведал матери. Она успокоила:

– В фонаре-то не хитро донести, а ты попробуй по-нашему, по-деревенскому, – в руках донести. Твоя бабушка, бывало, за две версты, в самую ветрень, да полем, несла четверговый огонь и доносила!

Предвечерье Великого четверга было осыпано золотистой зарёй. Земля холодела, и лужицы затягивались хрустящей заледью. И была такая тишина, что я услышал, как галка, захотевшая напиться из лужи, разбила клювом тонкую заморозь.

– Тихо-то как! – заметил матери.

Она призадумалась и вздохнула:

– В такие дни всегда… Это земля состраждет страданиям Царя Небесного!..

Нельзя было не вздрогнуть, когда по тихой земле прокатился круглозвучный удар соборного колокола. К нему присоединился серебряный, как бы грудной звон Знаменской церкви, ему откликнулась журчащим всплеском Успенская церковь, жалостным стоном Владимирская и густой воркующей волной Воскресенская церковь.

От скользящего звона колоколов город словно плыл по голубым сумеркам, как большой корабль, а сумерки колыхались, как завесы во время ветра, то в одну сторону, то в другую.

Начиналось чтение двенадцати Евангелий. Посередине церкви стояло высокое Распятие. Перед ним аналой. Я встал около креста, и голова Спасителя в терновом венце показалась особенно измученной. По складам читаю славянские письмена у подножия креста: «Той язвен бысть за грехи наша, и мучен бысть за беззакония наша».

Я вспомнил, как Он благословлял детей, как спас женщину от избиения камнями, как плакал в саду Гефсиманском всеми оставленный, – ив глазах моих засумерничало, и так хотелось уйти в монастырь… После ектеньи, в которой трогали слова: «О плавающих, путешествующих, недугующих и страждущих Господу помолимся», – на клиросе запели, как бы одним рыданием: