В канун праздника Иоанна Нового, покровителя Молдавского господарства, князь Штефан достиг стольного города. Исповедавшись в алтаре митрополиту Феоктисту, он преклонил колена у раки с мощами святого, прося у него заступничества перед Иисусом Христом и богородицей и сил в тяжких испытаниях, предстоящих стране. И неожиданно, словно божье откровение, явилась ему мысль, отвечавшая его неусыпным раздумьям. Когда он стоял в большой печали, преклонив колони и глядя широко открытыми глазами на раку святого, было ему видение: возник перед ним белгородский мученик, указующий перстом в сторону прибрежья. Затем, поднявшись во весь рост, святой повел рукой вверх по течению Днестра по направлению к Сорокским степям. Великомученик стоял, словно страж, в пронизанном сиянием воздухе, и князь между тем видел, как ордынцы, по своему обычаю, с молниеносной быстротой мчатся в сполохах пожаров, сея гибель, орудуя саблями, копьями и арка- нами. И снова пошевелился Христов воин Иоанн и рукой сделал движение, как бы охватывающее ногайские полчища. Смиренно поднявшись и получив благословение митрополита, Штефан собрал в крепости всех своих тайных советников для принятия решений, но не обмолвился ни словом о своем видении.

Гонцы поскакали с приказами к пыркэлабам крепостей. В Хотине правил Влайку, дядя господаря, в Белгороде — боярин Станчу, в Нямце — Албу. Ворники [41] Исайя и Юга разослали служителей по областям, с приказом боярам и льготным селам готовить к назначенному сроку рэзешскую конницу и отряды пеших ратников. Сразу после жатвы подняться всем, имея при себе оружие и припасы. Сам князь так рассчитал свои поездки, чтобы в дни жатвы очутиться в приднестровских землях — в Сороках, Оргеева и Лэнушне, где лесные тропы и тайные проходы были ведомы одним лишь местным жителям. Княжичу Алексэндрелу было заранее указано отправиться в города Бырлад и Ботошани. Вот тут-то княжич и решил, что ему удастся, выполняя поручение князя, уладить и свои любовные дела. Что же до младшего Ждера, то и в суматохе тех горячих дней он все надеялся, что Алексэндрел пошлет его в Тимиш за охотничьими собаками и ястребом, как было обещано. Но в Тимиш он собирался отправить своего слугу Георга Татару, а сам намерен был помчаться в другую сторону. Изредка, между делом, он по настоянию медельничера Думитру Кривэца, наведывался в харчевню к прельстительной ее хозяйке, жене Иохана Рыжего.

До чего же словоохотлива и любопытна была корчмарша Мина! Ждеру никак не удавалось избегнуть ее расспросов об ионэшенских событиях.

— Наш повелитель Алексэндрел-водэ приехал оттуда радостный, — тайком шепнул он пани Мине.

— Иезус Мария! — воскликнула та, воздевая руки и глаза к потолку. — Теперь он проторит туда широкую тропку.

— Не думаю, пани Мина, у нас немало трудных дел.

— Ох, пан Ионуц, есть ли дела важнее этих? Что до нас, женщин, то мы считаем их самыми важными. Как мне, к примеру, приятно видеть тебя хотя бы раз в неделю, так и Алексэндрелу захочется бывать там хотя бы раз в месяц. Вот бы узнать, когда он туда соберется. Правда, для меня в ваших поездках мало радости: почему, сам знаешь.

— Тебе скучно будет без медельничера, пани Мина?

— Боже, ничего не смыслят эти юноши в женской душе, — жалобно проговорила корчмарша, — На что он мне, твой медельничер! Его милость силен больше по части вина.

По прошествии сорокадневного срока, назначенного господарем, в Сучавскую крепость прибыли крестьяне из нямецкой земли для крещения младенца, нежданно родившегося у стен обители в день праздника вознесения. Возглавлял шествие старшина Кэлиман. Князь, улучив свободную минуту, вышел к ним и коснулся рукою лба новорожденного.

— Светлый государь, — проговорил с низким поклоном старшина Кэлиман, — еще я привез и сдал на кухню для преславного кума и крестного отца корзины с форелью.

— Благодарствую, старшина Кэлиман, — ответил с задумчивой улыбкой князь. — Привези еще такую добрую добычу и на пир после жатвы, и особенно на праздник освящения новой обители, возведенной нами.

— Твое повеление будет исполнено, светлый князь, — поклонился старшина. — А на освящение Путненской обители непременно явлюсь. Постараюсь дожить, чтобы побыть в том раю, в сиянии славы нашего господина. Не взыщи за глупость, государь. Хорошо здесь, в крепости, где воинов полно и на стенах, и в ратных службах, когда же во дворе собирается скопище бояр и попов, это уж скорее похоже на ад. А вот в святой обители Путне будет истинный рай: там мы увидим, как снизойдет на тебя благословение Христа.

— Гм, возможно, ты и прав, старшина, — усмехнулся господарь, — хотя слишком дерзко говоришь о наших сановниках.

— Не взыщи, государь, — смиренно попросил старшина Кэлиман. — Мы знаем, что приближенные славят тебя. Но куда больше славят тебя простолюдины в наших селах. Так что к тому дню я отправлю в обитель лучших гонцов со свежей форелью.

К сотрапезникам, пировавшим после крестин, присоединился и монах Стратоник. Когда господарь удалился и собравшиеся, выйдя из часовни, расположились за столом на галерее дворца, Стратоник, дождавшись случая, подошел под благословение старших по чину, то есть обоих княжеских наставников.

— Опять явился в Сучаву со своими снадобьями, отец Стратоник? — спросил с благосклонной улыбкой архимандрит Амфилохие.

— Я еще нужен людям, — смиренно ответил инок. — Воссев на осла, я следовал под рукой старшины Кэлимана. И удостоился увидеть издали лик господаря и подойти к тебе, святой отец. Видел я также отца Тимофтея Сырбу. Как бы не пришлось просверлить ему чрево, как бочку, да выпустить лишний груз.

Благочестивый Тимофтей смущенно засмеялся.

— Ох! Ох! Вот она — кручина моя! Каждодневно молю отца небесного и бессребреников целителей — Дэмиана и Козму, отмечаемых ныне, дать мне силу отринуть от себя чревоугодие. Счастлив ты, отец Стратоник. Ты словно весь из тонких прутиков, двигаешься легко, как паук. Постишься пять дней в неделю и черпаешь в сем подвиге духовную радость.

— Постом ум просветляю, — ответил Стратоник, зорко посматривая по сторонам, — и четче узнаю тех, кому надлежит быть под присмотром отца Ифрима-врачевателя. Вот и здесь вижу рядом с княжичем Алексэндрелом некоего человека и дивлюсь, отчего он здесь, а не у нас в бочке.

Благочестивый Тимофтей, уплетавший галушки, посмотрел вокруг выпученными глазами и увидел Ионуца, который сидел между своим господином и старшиной Кэлиманом и смеялся.

— Ты о ком говоришь? О новом отроке-служителе?

— Говорю о сыне конюшего Маноле Ждера.

— Ох, ох! — фыркнул отец Тимофтей. — Мало нам было одного бесенка, так прибавился другой. С каких пор я твержу преподобному Амфилохие, что надо наложить на него покаяние — пост и молитвы.

Услышав эти слова, Маленький Ждер охотно присоединился к разговору.

— Благочестивый отец Тимофтей и благочестивый отец Стратоник, — сказал он с поклоном. — Родитель мои, конюший Маноле тимишский говорит, что мошке положено летать, жеребенку — резвиться, а попу — молиться.

— Конюший прав, — улыбнулся преподобный Амфилохие.

— Я тоже слышал, что конюший — достойный служитель господаря, — ответил, тараща глаза, отец Тимофтей. — Вот бы и тебе стать таким. Верно сказано, что жеребенку положено резвиться, но благородные отроки должны набираться мудрости. А я с тех пор, как ты явился ко двору, напрасно стараюсь научить тебя буквам. Одно знаешь: смеешься, называешь буквы букашками. А дворянину надлежит знать все, чем богат сей мир. А вот сейчас, управившись с этой миской и воздав хвалу вседержителю, попробую усмирить твою гордыню: посмотрим — помогут ли тебе твои шалости ответить на наш вопрос.

— Поспрошай его, попытай, — пусть все увидят невежество и скудоумие его, — наскакивал на Ионуца и отец Стратоник. — Эти баловни — неисправимые ленивцы. Утром их не добудишься, пока не кольнешь чем-нибудь острым.

— Ох! Ох! А я учу его прилежанию, — заверил отец Тимофтей, придвигая к себе новую миску с другого конца стола. Будь проворен, и главное — вставай вовремя. Один человек, поднявшись рано утром и отправившись в Сучаву, нашел на дороге кошель.