Ветер подул сильнее и быстрее погнал корабль вперед. Расстояние до городских стен стремительно сокращалось. Жрецы не прерывали молитвы. Они читали гимны в честь бога Сетха.

– Но почему именно ему, – недоумевал про себя Мал. – Ведь они должны за все благодарить бога Монту!

«Зевс» бросил якорь возле городских ворот. Для городских улиц он был слишком неповоротлив. Адмирал приказал отправляться за арабами на шлюпке, а тем, кто остается на корабле – заняться приготовлением пищи. Арабы, завидев плывущих к ним нибурцев, как и предсказывал Сейт-Акх, радовались, как дети, радующиеся возвращению родителей после долгой разлуки.

– Неужели все это происходит по воле солнечных богов, – продолжал удивляться Мал, – вопреки воле Всевышнего?

Взобравшись на борт «Зевса», арабы истово благодарили нибурцев и прославляли их. Кто-то из спасенных улыбался, кто-то плакал от счастья, но как только они встречали взглядом фигуры египетских жрецов, то становились уже более сдержанными. Нибурцы не обращали внимания на то, как вели себя арабы, и спокойно раздавали им еду.

В шлюпку спустился Геральд с арбалетом. Выпущенный им снаряд описал дугу над башней. Раздались восторженные крики. Мал увидел, что к стреле была привязана бечевка, а за ней тянулся канат способный выдержать несколько человек. Арабы подтянули канат и закрепили его на одном из зубцов башни. Это был единственный путь к спасению – все остальные давно остались под водой.

Внезапно арабы с башни стали воздавать хвалы Аллаху, с новой силой обращая их поверх мачт «Зевса». Мал обернулся. Из-за серой завесы появился «Джирджис», идущий под нибурским флагом с мусульманскими символами. Арабы на «Зевсе» отозвались распеванием молитв. У Мала голова налилась тяжестью, его перекосила судорога, а в теле вспыхнул внутренний огонь. Мусульманская молитва не пошла змею впрок. Лия обняла Мала, но от этого ему не стало легче.

– Дайте сигнал, чтобы «Джирджис» немедленно спустил паруса, – прокричал Бердан, возмущенный тем, что арабы нарушили его приказ.

Но корабль и не думал останавливаться. Когда до «Зевса» донеслась молитва еще и с арабского корабля, Малу стало нестерпимо больно. Его внутренности пылали. Он оглянулся на жрецов. Те пребывали в состоянии нерушимого покоя и продолжали молиться. На Мала впервые за долгое время накатила злость. Его охватила жажда уничтожить как арабов, так и нибурцев – всех до одного. Он с силой оттолкнул Лию, и та упала. Мал поймал ее взгляд, исполненный ужаса. Окружавшие его нибурцы расступились, не понимая, что происходит. Мал закричал и обнажил меч Рамзеса. Ненависть к людям переполняла его:

– Да кто они такие?! Это всего лишь пища! Наша пища!

Но как только к Малу на мгновение вернулись остатки разума, он бросился за борт. Мал погрузился в спасительную влагу, и чем глубже под тяжестью доспехов он уходил на дно, тем слабее становился жар, тем быстрее к нему возвращался разум. Теперь Мал понимал, что стоит ему вынырнуть, как безумие вновь охватит его:

– А что если остаться здесь навсегда? И никогда больше не превращаться в змея! Там, над водой мне суждено раз за разом проигрывать битву за самого себя тому, кто во сто крат сильнее меня. Я должен покончить с собой и умертвить змея. Так будет лучше для всех! Пора читать молитву…

Внезапно Мал почувствовал сильный толчок в бок. За ним последовало еще несколько стремительных ударов. Мал даже не успел разглядеть атакующих его существ, как они вынесли его на поверхность, где Мал вместо мусульманских молитв услышал крики боли и страха. Теперь он мог видеть, что его поддерживали те самые остроносые рыбы с змеевидными телами, которых Геральд назвал оксиринхами. Они кишмя кишели в воде и были столь подвижны, что Малу захотелось невольно подражать им. Он догадался, что змей признал в них родственную силу.

Мал огляделся. «Джирджис» и «Зевс» были охвачены суетой. Мошкара, ранее нависавшая безобидным туманом, стала жалить всех без разбора. Нибурцы отражали атаки насекомых зажженными факелами. Малу же они не причиняли никакого вреда. Двое арабов в надежде избавиться от насекомых прыгнули к нему в воду. Рыбы немедленно вцепились в их плоть. Арабы закричали и стали захлебываться водой.

Мал с трудом поднял одного из них на борт «Зевса». Араб держался рукой за пах, откуда обильно сочилась кровь. Когда вытащили второго, выяснилось, что с ним произошло то же самое. Им обоим рыбы отъели гениталии, не тронув другие части тела. Теперь арабы умирали от болевого шока и потери крови.

Паруса были спущены. Повсюду горели факелы. Лия сидела на корточках, накрывшись плащом. Теперь Мал обнял ее, желая защитить своим телом от мелких кровопийц. Лия отозвалась и крепко обняла его в ответ. Поблизости стояли Бердан и жрецы. Над ними горели факелы. От них исходил тяжелый жар, но его было куда легче переносить, чем укусы немилосердной мошкары.

– И даже теперь ты желаешь оставить Менафта в пустом городе, посреди этих тварей?

– Да, – твердо ответил Сейт-Акх.

Бердан посмотрел на него с недоумением и приказал Геральду доставить Менафта к башне. К тому времени арабы уже успели покинуть ее. Геральд взял по факелу в каждую руку и спустился в шлюпку. Менафт, тело которого укрывал длинный до пят плащ, последовал за ним.

Когда шлюпка отчалила, Бердан вновь спросил Сейт-Акха:

– Понимаешь ли ты, что посылаешь этого человека на смерть?

– Ты воин и тебе этого не понять, – отвечал Сейт-Акх. – Я всего лишь исполняю волю богов.

Их разговор прервал возглас матроса:

– Смотрите, «Джирджис» в огне!

Корабль и в самом деле был охвачен пламенем. Огонь пожирал паруса и перекидывался на одежду людей. Те бросались в воду, и там их настигали оксиринхи, жаждущие испробовать человеческих гениталий.

– Весла в уключины! – скомандовал Бердан матросам и крикнул, обернувшись в сторону башни, – Скорее, Гарольд, мы не можем ждать!

Гарольд был уже в двух шагах от «Зевса». Он успел доставить Менафта по назначению, и тот, уцепившись за канат, облепленный мошкарой, полз к вершине башни. На половине пути он остановился, отдохнул и полез дальше, претерпевая боль от бесчисленных укусов. Его обнаженные руки исходили кровавым потом, он кашлял и задыхался от забившейся в нос и горло мошкары. Проделав еще четверть пути, Менафт опять остановился. Мал не мог поверить, что он выдержит и продолжит путь, но жрец нашел в себе силы сдвинуться с места и все-таки добрался до зубцов башни. Менафт вцепился в них руками, его пальцы соскользнули, но жрец удержался, обхватив канат ногами и замер. Он почему-то медлил, как будто последний шаг от него требовал каких-то сверхъестественных усилий. Его тело погрузилось в темное облако, состоящее из летучих кровопийц. Но как только Менафт подтянулся, перекинул через стену ноги одну за другой и встал на вершине башни, Мал увидел, как насекомые собрались воедино на затылке жреца и приняли форму черной пчелы величиной с человеческую голову. Мал узнал ее. Это была та самая пчела, ради которой капитан Оцеано отправился в Египет – пчела, дарующая бессмертие.

Менафт внезапно застыл, словно ужаленный в самое сердце, а затем стремительно рухнул вниз. Его тело врезалось в воду, и змеевидные рыбы поступили с ним так же, как со всеми остальными людьми, оказавшимися в воде. Но это была их последняя жертва. Вкусив плоти Менафта, рыбы скрылись в глубине вод, а черная пчела, как по волшебству, рассеялась в небе на тысячи незаметных точек, быстро исчезающих из вида.

Мал посмотрел на Сейт-Акха. Тот был явно удивлен таким исходом и не мог скрыть этого.

– Неужели в этом и состояла воля богов, – подумал Мал – завлечь жреца на вершину башни и там уготовить ему участь жертвенного агнца!

– В этом мире нечему удивляться. Здесь возможно все, что угодно, – спокойно произнес Бердан.

Он приказал тушить огни, снимать доспехи и идти к «Джирджису» спасать арабов, оставшихся в живых.

В полутемной комнате за овальным столом сидит чуть больше дюжины человек. Мал долго разговаривает с ними, но так и не может найти общий язык. Он молча всматривается в их лица и с удивлением ни в одном не может обнаружить даже намека на проявление разума. Перед ним – стая хищников, подчиненных звериным инстинктам. Еще совсем недавно они были людьми, но теперь это всего лишь животные. Мал понимает, что они превратились в существ, не знающих сострадания, потому что однажды заглушили в себе голос разума, и ему хочется сказать им об этом и даже отдать должное уважение их выбору, но вместо этого он кричит: