Поиск
Когда замигает бронзой
вечерний колокол моря
и восемь веселых лун
расставят свои зеркала —
обманывайся, товарищ! —
тогда накануне страха
опущенными парусами
развлекается тишина.
Осень в Михайловском
1
Где готические ели,
цепи храбрые хвои,
путешествуют по елям
дятлы в мантиях Востока.
Там живут живые шишки
в деревянных париках,
размышляет о дожде
белый гриб — Сократ.
Саблезубые собаки
бегают и лают.
Поднимаются у зайцев
царские усы.
По холмам — холодным храмам,
как монахини, вороны
механические ходят
и вздыхают…
И когда замерзла клюква,
и тогда взлетели листья.
О Летучие Голландцы,
распугали птиц!
Разворачивают парус
журавли — матросы неба,
улетают, улетают
на воздушных кораблях.
2
Улетели птицы и листья.
Небеса — водяные знаки.
По стеклянной теплице ходит
цапля в белом, как дева в белом.
Однозвучен огонь.
Мигают
многоглазые канделябры.
Ты один. В деревянном доме
деревянная тишина.
Улетели пчелы и утки.
В небесах — невидимки-бесы.
А вчера уползли улитки
в сердцевину земного шара.
Ты один в деревянном мире.
Черной молнией по бумаге
пробегает перо воронье,
и чернеют черновики.
Пчелы в ульях, улитки в недрах.
И у птиц опадают крылья.
Перелетные птицы, где вы?
Опустели улицы неба.
За стеклянной решеткой ходит
цапля в белых, как бал, одеждах,
чертит клювом на мглистых стеклах
водяные знаки свои.
"И древний диск луны потух"…
И древний диск луны потух.
И дискантом поет петух.
Петух — восточный барабан,
иерихонская труба.
Я знаю: медленен и нем,
рассвет маячит в тишине,
большие контуры поэм,
я знаю, —
в нем, а не во мне.
Я лишь фонарик на корме,
я — моментальный инструмент.
Но раз рассвет — не на беду
ноет космический петух.
Петух с навозом заодно
клюет жемчужное зерно.
В огромном мире, как в порту,
корабль зари — поет петух!
"Когда от грохота над морем"…
Когда от грохота над морем
бледнеют пальцы и лицо,
греби, товарищ,—
в мире молний
необходимо быть гребцом!
Из очарованных песчинок
надежный не забрезжит мыс.
Знай: над разнузданной пучиной
надежды нет — и не молись.
Не убедить молитвой море,
не выйти из воды сухим.
Греби, товарищ,
в мире молний
бесстрашный труженик стихий!
"В твоих очах, в твоих снегах"…
В твоих очах, в твоих снегах
я, путник бедный, замерзаю.
Нет, не напутал я, — солгал.
В твоих снегах я твой Сусанин.
В твоих отчаянных снегах
гитары белое бренчанье.
Я твой солдат, по не слуга,
слагатель светлого прощанья.
— Нас океаны зла зальют…
О, не грози мне, не грози мне!
Я твой солдат, я твой салют
очей, как небо, негасимых.
— Каких там, к дьяволу, услад!
Мы лишь мелодию сложили
про то, как молодость ушла,
которой, может быть, служили.
"Гори, звезда моя, гори!"…
Гори, звезда моя, гори!
И полыхай притом.
Сто Сцилл и столько же Харибд
хромает за хребтом.
Там сто стоических пещер,
там стонет красота,
за тем хребтом, где вечер-червь
мне душу разъедал.
Он разъедал, да не разъел,
он грыз, да не загрыз.
Ни сам я и ни мой размер
не вышли из игры.
Не обрели обратных нот,
не хлынули под нож.
И если прославляли ночь,
то — ненавидя ночь.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: