Поиск
Про Париж пели
боги и барды
(ваша — вечность!).
Ведь у вас — перлы,
бал — баллады,
у меня — свечка.
И метель в сердце —
наверстай встречи!
Где моя Мекка?
В жизни и смерти
у меня — свечка,
мой значок века,
светофор мига,
мой простой праздник,
рождество, скатерть…
Не грусти, милый,
все — прекрасно,
как — в сказке.
Гении горя
(с нашим-то стажем!),
мастера муки!
Будь же благ, город,
что ты дал даже
радость разлуки.
Башенки Лувра,
самолет снится,
люди — как буквы,
лампочки — луны,
крестики — птицы…
Будь — что будет!
Исповедь Дедала
М. Кулакову
В конце концов признанья — тоже поза.
Придет Овидий и в «Метаморфозах»
прославит имя тусклое мое.
Я лишь Дедал, достойный лишь Аида,
я лишь родоначальник дедалидов,
ваятелей Афин и всех времен.
В каком-то мире, эллинов ли, мифов,
какой-то царь — и Минос и не Минос,
какой-то остров — Крит или не Крит.
Овидий — что! — Румыния, романтик,
я вовсе не ваятель, — математик,
я Миносу построил Лабиринт.
Все после — критских лавров ароматы,
Геракл и паутинка Ариадны,
Тезея-Диониса маета,
Плутарха историческая лира
о быко-человеке Лабиринта,
чудовище по кличке Минотавр.
Все — после. Миф имеет ипостаси.
Я не художник. Я — изобретатель.
Лишь инструменты я изобретал:
топор, бурав и прочие…
а кроме,
пришел на скалы, где стоял Акрополь,
и где (я знал!) стоит художник Тал.
Там он стоял. В сторонке и отдельно.
В темнеющей от вечера одежде,
ладони рук, приветствуя, сомкнул.
Я поприветствовал и, обнимая
и постепенно руки отнимая,
отпрянул я! И со скалы столкнул.
Сын брата моего и мой племянник,
для девушек — химера и приманка,
для юношей — хулитель и кумир,
мечтатель мальчик с мышцами атлета,
вождь вакханалий с мыслями аскета,
которого учил я и кормил,
которого ни слава не манила,
ни доблести, и не было мерила
в его судьбе — сама собой судьба.
Животное и труженик. Неверно —
«раб творчества» или «избранник неба»,
все проще: труд избранника-раба.
Как я убил? Известно как. Извольте:
на скалах водоросли и известка,
он поскользнулся и упал, увы!
Кто и когда вот так не оступался?..
Я счастлив был. Но как я ошибался!
Я не его — я сам себя убил.
Они меня ни в чем не извиняли
и добросовестные изваянья
мои — кирками! под ступени плит!
Был суд. И казнь. Я клялся или плакал.
Был справедлив статут ареопага.
Я испугался. Я сбежал на Крит.
О, как волна эгейская играла!..
Все после: Минос, крылья, смерть Икара,
не помню, или помню кое-как.
Но идолопоклонники Эллады
про Тала позабыли, а крылатость
мою провозгласили на века.
Смешные! Дети-люди! Стоит запись
в истории оставить всем на зависть,
толпа в священном трепете — талант!
И вот уже и коридоры Крита,
и вот мои мифические крылья,
«да не судим убийца: он — крылат!»
Орфеев арфы и свирелей ноты,
орлы небес и комары болота,—
хохочет Хронос — судороги скул!
Кому оставить жизнь — какой-то розе
или фигуре Фидия из бронзы?
Не дрогнув сердцем, говорю: цветку.
Он, роза, жив, отцвел и умирает,
а Фидий — форма времени, он — мрамор,
он только имя, тлен — его талант,
ни искупленья нет ему, ни чувства.
А то, что называется «искусство»,—
какие камни, мертвые тела!
Кто архитектор, автор Пирамиды?
Где гении чудес Семирамиды?
О, Вавилонской башни блеск и крах!
Где библии бесчисленных отечеств?
Переселенье душ библиотеки
александрийской?
Все, простите, прах.
Искусство плавят боги, а не бесы,
художник — только искорка из бездны,
огни судьбы — агонии огни.
Остановись над пропастью печали,
не оглянись — тебя предупреждали,—
о прорицатель, о, не оглянись.
Не оглянись, художник. Эвридика
блеснет летучей мышью-невидимкой,
и снова — тьма, ни славы, ни суда,
ни имени. И все твои творенья
испепелит опять столпотворенье.
И пепел разлетится навсегда.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: