Но когда Перегрин подошел к дверям, он обнаружил высоко на фронтоне, вне досягаемости досужих рук, обрывок афиши, из тех, что любовно коллекционируют театралы, а владельцы художественных салонов превращают в абажуры.

СВАДЬБА НИЩЕНКИ

По многочисленным просьбам уважаемых зрителей!!!

Мистер Адольфус Руби

представляет

Возобновленный спекта…

На этом афиша обрывалась.

Когда, размышлял Перегрин, откликнулся мистер Руби на эти многочисленные просьбы? В восьмидесятых годах прошлого столетия? Перегрин знал, что мистер Руби дожил до десятых годов нового века, а в пору расцвета своей деятельности купил, переделал и украсил «Дельфин», добавив лепных гирлянд и рога изобилия, утопающих в завитушках кариатид, морских зверюшек и прочей позолоты и мишуры к прежней более скромной элегантности узорчатых решеток и гладких поверхностей. Когда же он переделал театр? Продал ли он, разорившись, «Дельфин», а если продал, то кому? Известно, что накануне второй мировой войны здание служило складом торговцу ветошью.

И кому теперь принадлежит земля, на которой стоит «Дельфин»?

Перегрин без труда подобрал ключ к большому врезному замку главного входа. Ключ был так велик, что мог бы висеть на связке какого-нибудь тюремщика в спектаклях мистера Руби. Дальше начались трудности: ключ никак не хотел поворачиваться в замке. Надо было одолжить у вахтера масленку! Перегрин продолжал возиться с замком, когда за его спиной раздался голос:

— Что, приятель, медвежатником заделался?

Перегрин обернулся и увидел человека в фуражке как у лодочника и лоснящемся синем костюме. Мужчина был уже не молод, краснолиц, голубоглаз и держался с добродушной бесцеремонностью.

— Тебе нужна отмычка-люкс, — со свистящей хрипотцой в голосе посоветовал он.

Перегрин недоуменно уставился на незнакомца.

— Масло, корешок. Смазать надо, — пояснил тот.

— Ах да, конечно, я тоже так думаю.

— А что за дела вообще-то? Решил поживиться тамошним добром?

— Я хочу осмотреть помещение, — пробормотал Перегрин. — А. черт, попробую лучше со служебного входа.

— Дай-ка пособлю распотрошить лавку.

Перегрин отступил назад, и мужчина склонился над замком. Он пошевелил ключом, сначала осторожно, потом поднажал.

— Безнадега, — просипел он. — Ща.

Незнакомец пошел прочь, пересек улицу и сгинул между двумя низкими домами в узком проходе, ведущем к реке.

«Провались все пропадом! — подумал Перегрин. — Он забрал ключ!»

Два огромных грузовика, крытые брезентом, с ревом проползли по улице Речников мимо театра. Высокие двери задрожали, и кусок штукатурки упал на руку Перегрина. «Дельфин» медленно умирает, — с ужасом подумал он. — Слишком много выпало на его долю потрясений».

Когда проехал последний грузовик, Перегрин вновь увидел незнакомца с банкой и птичьим пером в одной руке и ключом в другой. Мужчина пересек улицу и вошел под портик.

— Я вам очень признателен, — сказал Перегрин.

— Пустяки, ваше королевское высочество, — отозвался незнакомец. Он смазал замок и после непродолжительных манипуляций повернул ключ. — Прошу любить и жаловать.

Затем он отодвинул задвижку, язычок внутри замка громко щелкнул. Незнакомец толкнул дверь, и та слегка подалась.

— Идет как по маслу, — сказал мужчина. — Ну, мне пора, труба зовет.

— Погодите, — остановил его Перегрин. — Вот, выпейте за мое здоровье. — И он впихнул три полукроны в руку незнакомца.

— Никогда не откажусь, мистер. Спасибочки. Вот повезло так повезло.

Перегрин жаждал поскорее открыть дверь, но опасался, что незнакомец, малый явно любопытный, может увязаться за ним. Перегрин хотел осматривать «Дельфин» в одиночестве.

— Вы работаете где-то неподалеку? — спросил он.

— В проезде Карбой. У братьев Фипс. Лекарства и прочая дребедень. Я там сторожем. Прежде на лихтере служил, да дыхалка подвела. Ну, прощайте, сэр. Счастливо повеселиться с тамошними призраками. Желаю здравствовать.

— До свидания и спасибо.

Дверь с жутким скрипом отворилась, и Перегрин вошел в здание.

Ставней на окнах не было, и, несмотря на изрядный слой грязи, они пропускали достаточно света, чтобы можно было хорошенько разглядеть фойе. Оно оказалось на удивление просторным. Две лестницы с очаровательными коваными перилами поднимались полукругом и заканчивались круглой лестничной площадкой. Высоко над ней терялся в полумраке купол театра. Перегрин задрал голову, и ему показалось, что он различает в темноте люстру.

В глубине, по обеим сторонам фойе, едва различимые в потемках, угадывались два коридора, которые, по всей видимости, вели в ложи и оркестровую яму. Вход в партер, очевидно, находился где-то снаружи. Справа высилась весьма затейливая касса, несомненно, плод фантазии мистера Руби. Парочка непременных купидончиков с беззаботными улыбками на пухлых личиках повисли над решеткой кассы; подразумевалось, будто они подсчитывают дневную выручку. В темном углу виднелся бюст Шекспира из папье-маше на покосившемся пьедестале. Грязные, обшитые панелями стены, вероятно, когда-то были выкрашены в розовый цвет и позолочены.

Вонь стояла ужасная: крысы, гниль, грязь и, как предположил Перегрин, неистребимый запах бездомных, о которых говорил вахтер. Но как же восхитительно должен был выглядеть театр во времена королевы Виктории, даже невзирая на сомнительного вкуса декор мистера Руби! И как он удивительно хорошо сохранился!

Перегрин повернул к правой лестнице и увидел две надписи: «Бельэтаж» и «Парижский бар». Художник подрисовал снизу две указующие руки с кружевными манжетами на запястьях. Куда сначала — наверх или в оркестр? Наверх, решил Перегрин.

Он прошел мимо почерневших, осыпавшихся панелей, отметив про себя воздушную легкость лепнины, разделявшую их. Поднимаясь по лестнице, провел пальцем по железным перилам, но быстро отдернул руку, испачкавшись в невидимой пыли, и оказался в фойе бельэтажа. Обнаружилось, что обе лестницы вели с противоположных сторон на балкон, служивший продолжением основной лестничной площадки, которая нависла над нижним фойе, словно крыша портика. Три невысокие ступеньки вели с балкона на лестничную площадку. Вся конструкция держалась на весьма изящных железных колоннах.

В бельэтаже было значительно темнее, и Перегрин мог различить лишь парижский бар. Полки были на месте, но стойка исчезла. Видимо, весьма приличный кусок красного дерева либо украли, либо продали. Под ногами лежал изъеденный молью ковер, с окон свисали превратившиеся в лохмотья занавеси. Стекла, видимо, уцелели, поскольку уличный шум едва доносился сюда. Возможно, окна были забиты досками. Вокруг царили необычайная тишина, духота, затхлость, небытие.

«Даже мышь не прошмыгнет», — подумал Перегрин, и в это мгновение услышал дробное шуршание лапок. Что-то скользнуло по его ноге. Молодого человека резко передернуло, он сам удивился такой реакции. Он затопал ногами и едва не задохнулся в поднявшемся облаке пыли.

Перегрин направился к бару. Из темноты навстречу ему вышел подозрительный тип.

— Эй! — сдавленным голосом произнес Перегрин. Он остановился, незнакомец — тоже. Перегрин не смог бы сказать, сколько секунд он простоял, пытаясь унять сильно бьющееся сердце, пока не сообразил, что видит свое отражение.

В заднюю стенку бара было вставлено зеркало.

— Тьфу! — сплюнул Перегрин, готовый лягнуть себя за промашку.

Перегрин недавно бросил курить. Если бы у него сейчас были при себе сигареты, он непременно бы жадно затянулся. Вместо затяжки он засвистел, но звук в этом захламленном помещении звучал так глухо и уныло, что Перегрин умолк и направился через фойе к ближайшей двери, ведущей в зрительный зал.

Первое впечатление было ужасным. Он напрочь забыл о попадании бомбы, и поток солнечного света, лившийся сквозь проем в крыше театра, явился для него полной неожиданностью. Все выглядело как на рисунке углем, изображающем артобстрел: луч прожектора засек цель, находившуюся на пустой сцене. Там, в круге неяркого света, стоял сломанный стул, словно все еще дожидаясь одного из «замечательных актеров» мистера Руби. Позади стула чернело пятно с неровными краями. Казалось, там пролили ведро с краской. Перегрин не сразу догадался, что это, должно быть, та самая дыра, о которой говорил вахтер. Из-за потока света ее трудно было хорошенько разглядеть.