Или ему стоило вернуться к традициям брахманства, несмотря на то, что поезд, ведомый твердой рукой его отца, ушел уже далеко? Опять прийти в храм и попробовать встать на годичный ухабистый путь богов. Или ему стоит отказаться от благ мирских ради того, чтобы с миской для подаяния в руках достичь просветления? Абсурдная идея. У некоторых из дядьев и теток была эта вычурная и надменная опрятность высшей касты, но Шива даже в самые счастливые моменты жизни ощущал свою связь с землей, свою неоскверненность ею.

Нет, Шива Мукти предпочитал сам назначать себе режим терапии, фланируя по улицам мимо полукружий домов северо-западного Лондона, словно он был электронной частицей, бегущей по краям гигантского мозжечка, состоящего из зелени бирючины и красного кирпича. Ему нравилось прогуливаться от кладбища к кладбищу — от Уилдстоуна к Харроу-он-зэ-Хилл, от Харроу-он-зэ-Хилл к Пиннеру. В иные ночи он забредал далеко на запад, до Хорсенден-Хилл, и, растворяясь среди низкорослых кустарников, возвышавшихся над промышленными кварталами Парк-Рояла, он чувствовал касание мимолетного вдохновения. Возможно, осмеливался предположить Шива, мой потенциал больше, чем я могу допустить? И, следя за вороватой фигурой какой-нибудь секретарши, спешащей домой со стороны Харвестер-Инн, располагавшегося за игровыми площадками, он улавливал параноидальную связь между ней и собой. Она оборачивалась, чувствуя его взгляд, в момент, когда он пригибался к земле среди сырых непролазных дебрей, где клочки туалетной бумаги висели на стволах берез, как маленькие, вонючие поминальные листовки.

А когда огненные сумерки оборачивались багровым вечером, Шива Мукти любил высматривать неприметные кафе, где никто на него не обратит внимания и никто не узнает. Шива сравнивал это спокойное время с теми моментами истины, когда щелкает термостат, и холодильник, незаметно шумевший все время, замолкает. Сам не будучи курильщиком, он получал удовольствие, садясь в курящих зонах пабов и ресторанов, потягивая синеющими губами коричневатого цвета клубы дыма, которые только что покинули легкие сидящих рядом. Это помогало ему сосредоточиться, а потом снова расслабиться и ни о чем не думать.

Нынче же, сидя в гостиной бара Круэл-Си, что на Ханипот-Лейн, прислоняясь головой к стенке гудящего игрового автомата, Шива думал о человеке-креозоте и — о Баснере. Какое высокомерие со стороны старшего психиатра отправить этого тяжело больного пациента к нему без того, чтобы хоть бегло осмотреть беднягу. Может, Баснер и впрямь полагал, что симптомы человека-креозота подтверждали идеи Шивы, или он просто издевался над ними обоими? Был только один способ выяснить это и даже дать Баснеру пинка. Шива уцепится за человека-креозота, пока тот находится в «Сент-Мангос» — как бы ни улучшилось его состояние, — и, в свою очередь, отправит к Баснеру кого-нибудь из своих пациентов для повторного заключения. Имелся у него один на примете. У некоторых психиатров — и Баснер, Шива не сомневался, был одним из них — пациенты лечились годами; врачи гоняли их из больницы в больницу, будто демонстрируя дорогое украшение. И в каком-то смысле так и было, поскольку эти больные украшали излюбленные идеи занимавшихся ими психиатров. Шива, однако, пациентами-любимчиками не обзавелся, ему не хватало времени на то, чтобы гулять с ними или кормить их. Зато некоторые его пациенты по болезни были к нему привязаны и даже, несмотря на высылку в терапевтические гулаги на периферии Лондона или отправку еще куда подальше, тем не менее возвращались в «Сент-Мангос», к Шиве с безошибочной точностью почтовых голубей, следуя инстинктивному внутреннему голосу.

Роки, недоделанный растаман шести-семи футов ростом, был одним из таких. Он преклонялся перед Шивой с трогательной щенячьей привязанностью ребенка, забитого сверстниками и получившего расположение сердобольного учителя. Классический шизоидный случай, тяжелая кататония перемежалась явной манией. Примерно каждые шесть месяцев он уходил в «Эджвер» или «Фраерн Барнет» — на одну из этих подающих сигналы авиабаз для умственно незаземленных. Остальное время Шива присматривал за ним благодаря больничной группе захвата. У Роки имелась муниципальная квартира с кроватью в особняке на севере Юстон-роуд, и он вполне со всем справлялся в одиночку. Соседи его знали, и знали, что он относительно безобиден. Шива, хоть и не мог его выносить, но, несмотря на это, неожиданно стал покровительствовать ему за те четыре года, что они мозолили друг другу глаза. Настолько, что пару раз побывал у Роки дома. Роки угощал его перезаваренным чаем без молока и сахара из крошечной кружки в горошек, и пока Шива опасливо пил мелкими глотками, хозяин дома подробно излагал историю камня, который исполнял роль стола и находился посередине гостиной. Это был священный объект, домашнее божество и даже причина клички своего почитателя. «Он поведал мне о времени, проведенном в Вавилоне, потом его перенесли оттуда в святые земли Зиона. Он все рассказал мне, этот камень». Благоговейный взгляд Роки перескакивал с доктора на каменного тезку, который, на взгляд Шивы, был подозрительно похож на шлакобетонный блок, обтесанный грубым теслом.

«Теперь посмотрите сюда, док-к-тор Мукти, видите надпись на камне?» Шива вежливо наклонился. «Что он сейчас говорит, скажите мне, что говорит Камень». На поверхности неровно и неразборчиво было нацарапано: «ВАВИЛОН 10 000 ЛЕТ». Шива покорно прочел надпись. «Это его слова!» — на лице Роки возникла блуждающая улыбка. «Камень знает свою историю, от пчему он теперь пришел сюда и пведал ее мне», — и так далее, и тому подобное. Несмотря на все внешние признаки его шлакобетонного фундаментализма, нет ничего предосудительного в том, что растаманы приняли Роки в свои ряды. Хотя у него и были дреды, которые струились с высокого лба, как ржавая пенистая вода, понимание Роки доктрины оставалось достаточно туманным, при этом употребление квазисвященного средства — марихуаны — отправляло его в мир потрясающих и еще более головокружительных видений.

Роки тормознет возле комнаты Шивы примерно на неделю и примется с потолка сочинять уйму того, что он называл «пророчествами». Как и у большинства шизофреников, воображаемые, полные мелких деталей, альтернативные миры Роки были невыносимо прозаичными, удивительно реалистичными, несмотря на их фантастический космизм, и больше всего походили на своего создателя. Как если бы — Шива мысленно вернулся к тем временам, когда он еще опасался спекуляций на этот счет — галлюцинации, связанные с болезнью, были прямым следствием воображения больного. И возможно, отсюда вытекала способность умственно нормальных людей принимать луну за лицо — способность, благодаря которой они не всматривались глубоко в кратеры-глазки.

Кроме того, Шива знал, что Роки был загадкой, блуждавшей кругами в рамках банальности. С его огромным ростом, грязной военной одеждой, неровной походкой, трясущимся лицом и беспорядком на голове, он казался апофеозом сильнейшего сумасшествия; тем не менее, он конечно же был статистически еще менее опасен, чем самые безобидные тихони. Любому хорошему психиатру это ясно. Однако, после того как какой-то безответственный идиот несколько раз дал Роки попробовать травы прошлым летом, апостол Камня — твердо уверенный, что это сатанинское чудище — решил прочесть проповедь двум толстым теткам в автобусе номер 88, катившем по Хэмпстед-авеню. С тех пор его поведение дало отчетливый крен не в лучшую сторону. В конце каждого месяца, когда оставленные Шивой запасы хлорпромазина в его мышцах иссякали, вместо угрожающих, но безобидных вспышек у Роки случались приступы настоящей ярости.

Баснер ни о чем этом не знал. Шива направит к нему Роки, сие гуманоидное взрывчатое вещество замедленного действия с поражением лобной доли, из-за чего уровень серотонина в его мозгу упал ниже плинтуса. Направит к нему Роки с таким пояснением:

«У этого больного аметафорическая тенденция в опасной фазе. Его полная неспособность порождать синонимические или сравнительные речевые обороты сразу напомнила мне о вашей работе 1978 года „Преломленная преднамеренность: отклонения шизофренического характера и заново воплощенная поэтика“. У меня нет никакой уверенности в том, что этого больного можно спасти, но есть надежда, что вмешательство более опытного и внимательного специалиста могло бы стать причиной новых интересных открытий, каковые окажутся применимы и в других случаях».