— Ну? — напомнила о себе Олимпия.

— Ах да… Э… Прямо не знаю…

— Ты когда-нибудь этим занималась?

— Я свободна…

— Трахалась с парнем?

— А ты?

— Почти, — загадочно ответила подруга. — «Почти» — самый кайф и есть, — она затолкала в рот ложку салата. — Если хочешь, я тебя научу.

Лаки кивнула. Она понятия не имела, что значит «почти», но была заинтригована.

Олимпия выдавала информацию урывками, наспех и зачастую в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Ей вдруг приходила в голову мысль, и она должна была немедленно ее высказать. Например, прошептать на занятиях по домоводству:

— Начинать нужно с поцелуев. Тяни поцелуй как можно дольше, чтобы самой насладиться. Парням только дай волю: они норовят воткнуть и вынуть — и все удовольствие!

На лекции:

— Лезут за пазуху — пусть! Это самый кайф! Кстати, где твои титьки?

День на размышления, а затем:

— Лучший способ увеличить грудь — это дать потрудиться над ней какому-нибудь парню. Откуда, ты думаешь, у меня такие мячики?

Через неделю — горячее:

— Если парень скажет, что хочет просто полежать рядышком, ничего не делая, — не верь! Брешет!

— Захочет целовать тебя там — пусть целует!

И наконец:

— Сосать — может быть приятно. Только не позволяй ему кончать тебе в рот. Это хуже лука: потом несколько дней не избавишься от привкуса.

Основательно подковав Лаки в теории секса, Олимпия взялась за ее внешний вид.

— Да ты, оказывается, сногсшибательная девчонка! — воскликнула она после того, как Лаки зачесала волосы назад.

Та посмотрела на себя в зеркало и почувствовала легкое возбуждение. Она и впрямь классно выглядела: лет на восемнадцать-девятнадцать. Что бы сказал Марко, увидев ее такой?

— Пожалуй, пора нам сгонять в деревню, — сказала Олимпия и подмигнула. — Посмотрим, как ты усвоила мои уроки.

Вскоре Джино Сантанджело сделался частым гостем на съемочной площадке нового фильма Марабель Блю. Он приезжал в блестящем черном «кадиллаке» (поговаривали, будто изнутри он обшит сталью, а затемненные стекла пуленепробиваемы); в сопровождении двух телохранителей выходил из машины и, заняв свое постоянное место в студии, наблюдал за работой мисс Блю.

Захватывающее зрелище! Она могла дубль за дублем садиться в лужу, но зато уж когда у нее получалось, это было настоящее чудо!

Марабель Блю. Урожденная Мери Белмонт. Ей было шестнадцать лет, когда она впервые появилась в Голливуде после победы на конкурсе юных талантов. Год жила впроголодь. Потом поумнела — пустила в ход отпущенное природой. Вышла замуж за ветерана Голливуда, известного каскадера. Его наука и поддержка спасли ее от превращения в очередную голливудскую проститутку.

И вдруг, словно метеорит, вспыхнула ее слава. Муж был отодвинут в тень: Марабель поняла, что он вредит ее имиджу. Она — свободная женщина. Ей было всего двадцать лет.

Джино лег с ней после второго свидания. Она оправдала его надежды.

Его самочувствие улучшилось. Он трахает бабенку, по которой сходят с ума мужики всего мира!

Марабель Блю!

Он не любил ее, но сделал своей постоянной подругой.

Лаки было немного не по себе в шмотках Олимпии. Юбка была коротковата, белые туфли жали, свитер болтался, как на вешалке.

Они прикатили в деревню и повторили прошлый маршрут. Но теперь Лаки тоже была в центре внимания. О власть одежды и косметики!

Урси — так звали понравившегося ей парня. Ему было восемнадцать лет, и он немного говорил по-английски. После кофе и короткой светской беседы он очень вежливо пригласил ее прогуляться.

Олимпия подмигнула и утвердительно наклонила голову. Великое мгновение! Посмотрим, способна ли ее ученица выполнить «почти»?

Урси довел ее до опушки леса, а затем расстелил на траве свой пиджак. Они молча сели, и он тотчас дал волю рукам.

Лаки ударилась было в панику, но уже в следующее мгновение вспомнила наставления подруги. Она отстранилась и спокойно произнесла:

— Чего спешишь, как на пожар? Успокойся.

Обещание в ее голосе оказало на парня умиротворяющее действие. Он стал целовать ее в губы — мокрые поцелуи взасос, которые показались ей довольно противными. Лаки зажмурилась и в душе понадеялась, что потом привыкнет. Мало-помалу ей стало даже приятно, а когда он начал тискать груди, и совсем хорошо. Олимпия была права: это — самый кайф!

Урси стащил с нее свитер и был явно разочарован слаборазвитыми выпуклостями. Тогда его руки устремились ниже и запутались в застежках юбки.

— Погоди! — резко приказала она. — Сначала я хочу посмотреть на тебя.

Он с величайшим удовольствием расстегнул брюки и извлек свое сокровище.

Лаки бережно взяла его в руку и благоговейно выдохнула:

— Ух ты!

Этот возглас воспламенил Урси до такой степени, что, прежде чем Лаки поняла, что происходит, он сделал в ее руке несколько движений взад и вперед и выбросил победную струю.

Лаки отшатнулась.

— Фу! Испачкал мне юбку!

— Лапочка, — сказал он по-английски. — А ты и правда славная девочка!

Лаки усмехнулась. Она почувствовала свою силу и намеревалась повторить эксперимент.

— Твоя беда в том, что ты по-настоящему так и не почувствовал на своей шкуре, что значит быть черным. У тебя сознание белого человека, — сказала Дайна Мгамба, радикально настроенная жена Зуны Мгамбы. Да, Зуна остепенился. После нескольких лет метаний в разных направлениях на одной демонстрации в защиту прав черных и цветных он встретил Дайну, влюбился и за одну ночь стал другим человеком.

Развалившаяся на кушетке Зизи откровенно зевнула.

Дайна бросила на нее жесткий, колючий взгляд.

— В чем дело, дорогая? Мы тебе мешаем?

— Мне скучно, дорогая, — Зизи утрированно произнесла последнее слово, передразнивая Дайну. Между двумя женщинами не было большой дружбы.

— Кажется, пора по домам, — заметил Джерри Мейерсон, вставая со стула. — Пошли, Киска.

Киской он называл каждую свою очередную подружку, и это было очень удобно, потому что они чуть ли не каждый день менялись, так что одному компьютеру было под силу запомнить их имена. И все они были на одно лицо. Хорошенькие блондиночки, о которых сам Джерри отзывался как о «гремучей смеси в койке».

— Ну что ты, — лишь наполовину искренне отозвался Стивен. — Оставайтесь. Выпейте еще чего-нибудь.

Джерри печально усмехнулся.

— Я бы с удовольствием. Но завтра у меня прямо с утра процесс. Жуткое дело. Твердый орешек. Пожалуй, придется попотеть.

Зизи опять зевнула и почти скатилась с кушетки.

— Доброй ночи, Джерри и все остальные, — она двинулась по направлению к спальне, но на секунду задержалась у двери. — Давай поживее, — это уже Стивену. — У меня прямо горит, не заставляй меня ждать, миленький, — и она захлопнула за собой дверь.

Дайна неодобрительно скривила губы. И хотя она не произнесла ни слова, все поняли, что она подумала.

Стивен знал это выражение: постоянно видел его у мамы на лице.

— Как насчет того, чтобы собраться всем вместе на следующей неделе? — с наигранным энтузиазмом предложил он, отдавая себе отчет в том, что, как бы он ни старался, Зизи и Дайна никогда не поладят между собой. — Сначала сходим в кино, например, на новый фильм Полански «Тупик»…

— Вот-вот, парень, — пробормотала Дайна, — это как раз то место, где ты очутился.

Зуна бросил на жену сердитый взгляд, но она была не из тех, кому можно заткнуть рот.

— А впрочем, мы бы все равно не смогли. Едем в Алабаму на марш протеста. Вы, конечно, не составите компанию?

Стивен покачал головой. В последние годы он много сделал для движения за гражданские права. В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году на это уходило почти все время. Он ездил в Бирмингем, когда там начались беспорядки, закончившиеся арестом Мартина Лютера Кинга. Принимал участие в Марше двухсот тысяч за свободу. Чувствовал внутреннюю потребность в этой работе — хотя, возможно, и не так глубоко, как средний негр, с пеленок терпящий лишения и издевательства, особенно на Юге.