На улице пуржит, и в доме тем уютнее, чем сильнее бьются в стекла порывы ветра, с шорохом рассыпая снежную крупу. Макушки тополей вздрагивают от этих порывов и тянут к окну бледно-зеленые, словно бы выгоревшие на солнце голые ветви. Возле табачного киоска, который виден из кухонного окна, останавливается высокий мужчина в лисьей шапке. Он достает деньги из внутреннего кармана и протягивает их в окошечко. Получая взамен блок сигарет и сдачу, мужчина неловко принимает деньги, и ветер тут же вырывает из его рук бумажку. Она, переворачиваясь, летит по воздуху, падает на черный, выметенный дворником тротуар и несется в сторону реки. Мужчина, сделав за ней несколько шагов, безнадежно машет, плотнее запахивает утепленное кожаное пальто и торопливо пересекает улицу. Тетя Нина из табачного киоска приоткрыла дверь и поверх очков смотрит вдоль тротуара. Но бумажку уже не видать, и тетя Нина, сердито поправляя очки, с треском захлопывает дверь. Маленький серый комочек, притаившийся за асбестовой трубой, сквозь которую протянуты в деревянный киоск электрические провода, испуганно взмахивает крыльями, и его тут же сносит ветром на молодой тополек. Распушив перья, воробьишка недовольно встряхивается и, мимоходом глянув на окна пятого этажа, улетает. И вновь только снежные змейки струятся по черному асфальту да изредка пробегают осторожные машины, подслеповато вглядываясь в улицу залепленными снегом стеклами.

Вилена вздыхает, поправляет на плечах теплую шаль и, подперев мягко-округлый, детский еще подбородок, вновь смотрит в окно. Теперь ее внимание привлекает дядя Вася из соседнего дома. Он на своей инвалидной машинке заехал в сугроб, который намело поземкой возле детской площадки, и теперь никак не может выехать. Смешная с виду машинка вздрагивала, дергалась, пытаясь вырваться из внезапного плена, и вместе с нею вздрагивала и раскачивалась Вилена у окна. Наконец, словно выбившись из сил, машина затихла, распахнулась широкая низкая дверка, и на снег вывалился безногий дядя Вася. Посмотрел под колеса, сутулясь из-за костылей под мышками, достал лопату с короткой ручкой и, присев на култышки, начал медленно копать. Коротенькие костыли остались торчать в снегу, и было как-то странно и нехорошо на них смотреть. Потом из дома выбежал молодой парень в спортивном синем костюме с белыми широкими лампасами. Он, как показалось Вилене, шутя подтолкнул машину плечом, и она выкатилась на ровное место так охотно, что ему даже пришлось придержать ее. Дядя Вася, повиснув на своих почти детских костылях, снизу вверх протянул парню руку и ловко вскочил в машину. Из тонкой выхлопной трубы выплеснулся сизый дымок, машина дернулась и покатила по двору. Парень проводил ее взглядом и убежал в свой подъезд. Узкие колеи, оставшиеся от колес, задымились снегом и уже вскоре затянулись им, словно лейкопластырем…

Вилена вновь поправляет шаль и только собирается вместо левой руки опереться подбородком на правую, как в комнате звонит телефон. Она вздрагивает от этого неожиданного звука, спрыгивает с белого табурета, на котором стояла коленями, и, чувствуя, как покалывает затекшие ноги, медленно идет к надрывающемуся от звонков телефону.

— Да, — тихо говорит она в трубку и смотрит при этом на небольшой пейзаж Айвазовского, помещенный в небрежно сбитую рамку, покрашенную золотином.

— Вилена, доченька, — слышит она голос матери, — ты пообедала?

— Конечно.

— А что ты ела?

— Грибной суп и гречку с молоком.

— Ну вот молодец, — вздыхает мама. — А уроки приготовила?

— Нет еще.

— Что же ты делала?

— В окно смотрела, — все так же тихо отвечает Вилена.

— Ну и ладненько, — немного растерянно говорит мама. — Но ты все-таки про уроки не забывай… Хорошо?

— Хорошо, не забуду.

— Ладно, доченька, меня уже зовут…

— А на дачу мы поедем? — Вилена упорно и сосредоточенно рассматривает морской пейзаж.

— На дачу? Не знаю, доченька, в такую погоду вряд ли… А ты хочешь на дачу?

— Да.

— Ты ведь знаешь, это надо с отцом решать. Все, Леночка (мать иногда звала ее и так), до вечера.

— Хорошо.

Вилена положила трубку, подошла к картине и потрогала то место, где на морскую гладь падал пучок света от невидимой луны. Но она ничего не почувствовала от этого прикосновения, только шершавую поверхность старательной копии…

Минут через десять телефон зазвонил вновь. На этот раз она услышала голос Миши Горелкина и несколько оживилась, что было заметно, впрочем, лишь по простодушному румянцу на ее бледных щеках.

— Ленка (Мишка звал ее только так), ты опять сонная?

— Нет.

— Что «нет»? Я же слышу.

— Я во сне по телефону не разговариваю, — очень серьезно сказала Вилена и присела на тахту рядом с телефонным аппаратом.

— Ладно, не разговаривай. — Миша, похоже, ухмыльнулся. — Вы на дачу едете или нет?

— Не знаю… Мама говорит, что в такую погоду вряд ли.

— Какая погода? — взорвался Мишка. — Нормальная погода. В лесу сейчас тишина, только белки по веткам прыгают. Я не понимаю…

— А вы едете? — тихо перебила Вилена.

— Конечно! Я в случае чего один поеду.

Вытянув ноги и внимательно разглядывая самодельные тапочки с азиатским орнаментом, Вилена спокойно сказала:

— Ишь ты, герой какой…

— В общем, вечером созвонимся, хорошо? А то тут у меня трубку вырывают. — Послышался неясный шум, какие-то хлопки, а потом вновь приблизился насмешливый Мишкин голос: — Кирка-пробирка будет говорить…

— Виленочка, здравствуй, — протяжно-ласково поздоровалась Кира.

— Здравствуй, Кира, — не поддаваясь соблазну заговорить так же протяжно, ответила Вилена. — Что ты хотела?

— Ой, Виленочка, мне тебе столько-столько надо сказать, но при этом изверге разве спокойно поговоришь по телефону…

— Тогда до завтра, да? — И Вилена опустила трубку.

На следующий день после обеда, когда низкое солнце, перевалив зенит, стало заглядывать в окна и в комнатах рассеялся тот особенно приятный зимний свет, которому, возвращаясь домой, радуешься уже с порога, Вилена, облокотившись на подоконник, смотрела на улицу. Метель уже прошла. Еще утром, когда она уходила в школу, суматошно раскачивались ветви тополей и гремела водосточная труба над хлебным магазином, оторванная штормовым ветром в самом начале осени. Пронзительно-колючий, настывший во льдах и снегах порывистый ветер трепал полы ее шубки, пробираясь под вязаную шапочку и что-то холодное, бесчувственное нашептывая в порозовевшие от его прикосновения уши. Вилена подняла было руки, но побоялась задавить этот шепот, такой тихий и беспомощный, как слепые котята, народившиеся у соседской одноглазой Мурки. А теперь вот ничего этого уже нет… Никуда не бежит ветер, на ходу подметая стаканчики от мороженого, не хлопают плакаты с белыми буквами над зданием метеослужбы, не прячутся от его неловких, колючих прикосновений прохожие люди. Прохожие, потому что они проходят и проходят мимо дома, а люди — потому что все они человеки… Все, кроме одного — Мишиного папы.

— Вилена, доченька! — кричит из комнаты мама. — Ты уже собралась?

— Нет. — Вилена глубоко вздыхает.

— Ну как же, доченька… — Мать, уже в брючном костюме, с дорожной сумкой в руке, заглядывает на кухню. — Скоро папа приедет, а ты еще даже не переоделась.

Мама у Вилены красивая. И зовут ее очень хорошо — Александра Николаевна. Она работает диктором на телевидении. Вилена думает, что таких красивых дикторов, с таким приятным родным голосом и большими добрыми глазами нет даже в Москве. И вообще нигде больше нет. Так она думает уже давно, четырнадцать лет.

— Доченька, вот твой лыжный костюм, переодевайся скорее. Вилена, что ты на меня так смотришь? Ты же в этом костюме поедешь?

Минут через десять Вилена видит, как подъезжает отец на белых «Жигулях». Он всегда ездит очень осторожно и держится всегда только правой стороны. Наверное, это оттого, что папа у Вилены близорукий человек. «Жигули» медленно разворачиваются и замирают у самого подъезда, перекрыв узкий проезд вдоль дома. Вилена знает, что, едва папа поднимется в квартиру, ему начнет длинно и зло сигналить какой-нибудь таксист, и тогда он, роняя в прихожей вещи, сорвет с вешалки пальто и, не дожидаясь лифта, бросится вниз.