Так повторилось несколько раз с одним, а потом и с другими тиграми.

Генка удивлялся силе и выдержке худенького человека; его упорству, казалось, не было границ. Мальчик невольно позавидовал ему и вспомнил, как не раз и отец, и мать говорили: «Без терпения узелка не свяжешь, а уроки делать — тем паче».

Вокруг клеток стояли какие-то люди, внимательно следившие за всем, что происходило на манеже. Генка заметил среди них и Крысюкова, его, одного из всех, казалось, мало интересовало происходящее здесь, он стоял вполоборота к клетке и что-то жевал.

Генка всё время боялся, как бы чего не случилось: уж очень страшными казались ему тигры. Но вот, наконец, дядя Гриша что-то сказал, и звери стремительно один за другим умчались по зарешечённому ходу в глубь цирка. Перед глазами мигнули три жёлтых огромных пятна.

Когда тигры скрылись, на арене появились два бурых медведя. Было смешно смотреть, как один из них тяжело и неуклюже кувыркается, а другой, запрокинув голову, пытается выпить из бутылки молоко. Это ему никак не удавалось, он сердился, белые струйки стекали по его бурой клочковатой шубе, пока, наконец, при помощи укротителя, он «не опрокинул всю бутылку себе в пасть.

Медведи так же, как и тигры, по знаку укротителя, трусцой убежали к себе. И тогда люди, стоявшие вокруг клеток, начали разбирать их. Дядя Гриша, вынув платок, старательно вытирал лицо, шею, ставшие почему-то влажными.

Они пошли в глубь цирка, где слышались тяжёлая возня и приглушённый рёв. И здесь в одной из клеток мальчик увидел медвежонка. Правда, он был уже не маленький, но всё-таки это был ещё медвежонок.

— Миша! — позвал укротитель.

Медвежонок быстро обернулся, подошёл и поднялся на задние лапы, дядя Гриша почесал у него за ухом.

— Гостинца? Ну, бери.

В раскрытую пасть полетели один за другим два пряника. Они были сразу съедены. Зверь замотал головой.

— Хватит. Нет уже.

— У меня есть, — шепнул Генка. — Можно?

— Дай… Только осторожно.

Мальчик достал две оставшиеся после школы конфеты и дрожащей рукой положил их на лапу. Миша принял подарок и трижды нагнул голову.

— Благодарит, — объяснил укротитель.

Разумеется, больше всего в цирке Генке понравился медвежонок.

На следующий день в школе Сребницкий рассказал всё, что видел. Ребята завидовали ему и просили, конечно, если можно, провести их в цирк тоже.

— Что вы? — удивился Генка. — Нельзя всем. Вот когда открытие будет — пожалуйста.

— Мы тогда и без тебя сумеем, — сказал Генкин друг Коля Щоголь.

— Пожалуйста, — ответил Генка и по секрету рассказал Кольке, что он, если удастся, проведёт его одного, что сделать этого не удалось: никому заходить в цирк не разрешалось, за этим строго следили. Генке же разрешали потому, что он приходил с дядей Гришей.

Почти каждый день Генка бывал в цирке. Он прямо шёл к медвежонку. Миша легко узнавал его и сразу подбегал к краю клетки и, высунув морду, тянулся к нему.

— Миша! Стойку! — кричал Генка и переходил к другому краю. Переваливаясь с ноги на ногу, медвежонок шёл за Генкой, голову при этом он поворачивал чуть-чуть набок, и глаза его, маленькие, хитрые светились, как два уголька. Генка радостно смеялся и угощал «артиста» конфетами и пряниками…

Но так было не всегда. Однажды мальчик заметил: как только появился Крысюков, Миша забивался в дальний угол клетки и не выходил оттуда, пока «бочонок», как Генка назвал Крысюкова, не уходил. А один раз медвежонок не отошёл, и «бочонок» ударил его тростью по лапе. Генка, занятый поисками конфет в своей сумке, не заметил этого, он услышал только жалобный рёв. В первое мгновение мальчик не понял, что произошло, но когда трость поднялась ещё раз, он схватил Крысюкова за руку.

— Не надо! — вскричал Генка и встретился с глазами «бочонка», полными холодного любопытства.

— Интересно… А почему? Тебе жалко?

— Не надо! — упрямо повторил Генка и с такой силой потянул к себе трость, что Крысюков выпустил её.

— Да ты сильный… Ну, ладно, отдай.

Крысюков не уходил. Несколько смущённый, он хотел, видимо, объяснить свой поступок.

— Ты ещё мал, товарищ Геннадий из 6-го «в». А вырастешь, узнаешь — зверя палкой учат… Если бы не я, они бы уже давно хвалёного Захарича разнесли…

Сказав это, Крысюков спохватился: зачем было открывать душу перед каким-то мальчишкой? Он ведь не поймёт, а услышанное переврёт… Разве кто-нибудь сумеет оценить старания Крысюкова? Никто. А ведь он мечтал стать тоже таким, как Григорий Захарович Зубарев. Не хватило терпения, не нашлось смелости. Да, именно, смелости. При одном виде страшной раскрытой пасти, зелёных глаз тигра Крысюкова вгоняло в холодный пот. Он остался только надсмотрщиком, даже не помощником укротителя… Разве поймёт этот мальчишка, как больно слушать ему гул аплодисментов после каждого выступления Зубарева? Больно, а сделать ничего не может. Вот и вымешает злобу на ни в чём неповинных зверях.

— Понял меня, мальчик?

— Ничего не понял.

— И нечего понимать. — Крысюков, махнув рукой, ушёл.

По дороге домой Генка рассказал укротителю о случившемся. Дядя Гриша внимательно выслушал.

— Ерунду говорил он… — и помолчав, почти весело добавил: — В жизни ещё встречаются такие, да что нам — впервые? Тигра укрощаем, а Крысюкова не сумеем?.. Справимся… Как ты думаешь?

Мальчик кивнул в знак полного одобрения.

Генка так увлёкся цирком, что несколько раз подряд не подготовился к урокам. Один раз как-то сошло, его не спросили, второй раз он с трудом ответил физику на тройку, а сегодня учитель географии Пётр Никодимович поставил ему… двойку.

— Что ж, цирк — дело занятное, — сказал Пётр Никодимович. — Только и географию знать не мешает, иначе, брат, далеко не поедешь…

Генка до слёз краснел под насмешливыми взглядами товарищей, но так или иначе, а поражение пришлось признать. В дневнике впервые в учебном году появилась двойка и — что обиднее всего — за месяц до окончания года… Однако это было только начало испытаний.

Домой он решил прийти на час позже, смутно надеясь, что мать уйдёт куда-нибудь по своим делам. Но вышло совсем по-другому: и мать, и отец были дома. Отец уже переоделся в чистую рубаху, как он обычно делал, когда приходил из завода, где работал литейщиком, и теперь сидел у стола, застеленного поверх клеёнки белой скатертью. Мать была на кухне. Оттуда слышалось позвякивание тарелок, ложек, чашек.

Вскоре пришёл и дядя Гриша. Отец пригласил его к столу. Теперь они сидели рядом: смуглый, черноволосый — отец, и седоватый, со спокойным твёрдым взглядом — дядя Гриша.

Генка к столу не спешил. Может быть, о нём забудут, пообедают без него, а он поест и позже и как-нибудь обойдётся без лишних расспросов. Мальчик вышел на крыльцо. Но как нарочно, дядя Гриша начал рассказывать о Генкиных успехах в цирке, и мальчику через раскрытое окно всё было слышно.

— Терпение у него завидное, — слышалось в столовой. — В его годы — это удивительно. Вы знаете, медведь, по его приказанию, часами ходит на задних. Удивительно!..

Отец, видно польщённый, довольно усмехался:

— Иначе, Григорий Захарович, и быть не может. Закваска-то у него нашенская, рабочая. Одно слово, твёрдость характера. Генка, — позвал отец. — Иди-ка сюда, сынок. Где ты там?

— Здесь я…

И вот Генка у стола. По его лицу — смуглому, как у отца, но круглому и курносому, как у матери, по опущенным глазам — нетрудно догадаться: у мальчика что-то не ладно. Отец, словно речь шла о незначительных вещах, попросил показать ему дневник. Генка не двинулся с места.

— Ну, что ж ты?..

— У меня двойка сегодня. — Генка залился краской: покраснели не только пухловатые щёки, но и подбородок, шея и чуть оттопыренные уши. Особенно стыдно было перед дядей Гришей, которому он дал слово учить уроки и, выходит, не сдержал его.

— По какому предмету двойка? — спросила мать, появляясь в комнате. Рукава у неё подвёрнуты по локти, белые полные руки — крепкие, от них не увернёшься.