ГЛАВА 5

Он плакал в ее сне, как делал часто. В этот раз — на полу в углу палатки, рядом с жаровней. Прятал лицо в ладонях. Лин Амаристот села и прижала ладони к своему лицу.

— Я тоже думаю об этом, — сказала она. — Не поможет. Что будет, то будет, — она повернулась и увидела себя на кровати, спящую. Бледную, словно уже мертвую. Но она и стояла, смотрела на его опущенные плечи и золотую голову. Яркое сердце печалилось. — Все мы ошибаемся, любимый, — сказала она, сделала паузу, подбирая слова. Она напомнила себе, что это сон. Свет луны проникал в щель у двери палатки лучом, похожим на рапиру, рассекая стену между ними. Лин замерла. Если она пересечет черту, что-то закончится.

Она протянула руку к дрожащим плечам юноши, умершего за нее. Она сказала:

— Я знаю, что ты не хотел меня ранить.

* * *

Она проснулась ночью. Как и всегда, проснувшись, Лин не знала, была ли в своем теле, и где она была. Палатка была на месте, луч луны, но в другом месте и времени, где звезды были другими. Где не так много лет коснулось земли и камней. Но если она была бы сразу в двух местах, но не была бы полностью нигде. Порой ей казалось, что яркий свет солнца пройдет сквозь нее, как стекло.

Лин думала, что это ощущение, не присутствия в ее теле, было связано с ее угасанием. И она, как звезда, постепенно потухнет, или, если астрономы востока были правы, станет камнем. Но на это уходили тысячи лет. За это время много смертных падет, как песок.

Тогда жизнь была ничем. Даже люди, ставшие легендами, не рассчитывали на многое, если память о них жила в таких же хрупких существах, как они.

Лин села на кровати. Она заметила звук, что был тише сверчков и ветра. Может, это был сон. Или Эдриен. Но она слушала, и звук сливался с ночью, стал обычным. Пел голос мужчины. Песня мелодично повторялась.

Она укутала плечи одеялом и встала с кровати. Покрывало было бархатным, алым и мягким, украшенным золотым шелком. Она укуталась в него, как в плащ, каких у нее не было, но это было и менее практично. Она отодвинула ткань палатки и вышла.

Гарон Сенн ушел. Вместо него стояла пара стражи — юноши, что боялись новой ответственности и ее. Они вздрогнули, как зайцы, когда она вышла из-за них. Она выдавила улыбку от их рефлексов. Они заерзали, пока она проходила. Но молчали.

Она услышала снаружи пение четче, хоть и тихое. Королевские беседки были на холме, звук словно доносился со склона. Она не знала эту мелодию. Песня ходила по кругу без конца. Она вспомнила: тут музыка была другой.

Она не боялась — лагерь был хорошо защищен. Она осторожно шла, избегая маки, ведь они, красные, считались священными. Словно их окрасил кровью мученик давным-давно, так было в их вере. Она обходила их по мягкой земле. Лунный свет отбрасывал тени на траву.

Лин была в паре шагов, когда один из стражей робко окликнул ее. Она выпрямилась, словно одеяло и было плащом. Словно она была на охоте.

— Да? — бросила она через плечо. — Я гуляю. Если вы мне будете нужны, я позову, — она не могла сказать, что манило ее. Ото сна она устала и была печальной, ей надоело быть одной с картинками угасающих звезд и горем мужчины, умершего за нее.

И она охотилась ночью, ведь не хотела спугнуть певца. Ее шаги были легкими на траве. Она вспомнила волнение от ночных вылазок. Они с братом в коже и мехе, с собой — луки и ножи. Приманка — соль на дереве — для оленя. Тишина была важной ночью. И они не высказывали свои мысли. Ненависть и любовь были спутаны. Их и не распутать, ведь Райен Амаристот мертв.

Но это место было другим, воздух был насыщенным от запаха мака. Под ее ногами были не грязь и прутья, а ковер травы. И она шла не за добычей. Она годами так не охотилась.

Пение было ближе. Она заметила движение в тени кипарисов. Позже она вспомнит, как нашла его на камне. Его песня вблизи казалась печальной, хоть у нее вся музыка была печальной. Она не знала этот язык. Ни Кахиши, ни ее.

Он притих, когда камешки хрустнули под ее ногой. Он повернул к ней голову. Она видела лишь угловатое лицо, обрамленное черными волосами до плеч. Лин поняла, как по-детски выглядит в одеяле. Это не было преимуществом. Но было поздно. И она сказала на кахишском:

— Печальная песня. Она манила меня.

Он улыбнулся. Она увидела блеск зубов, не более. Он ответил идеально на ее языке:

— Это печально? — сказал он. — Это из моего детства. Порой звучит в голове, пока я не выпускаю ее.

— Валанир Окун говорил о музыке и про вас, — сказала она. — Он сказал, что до магии вы были музыкантом, — Пророк говорил с восторгом о друге, который поднялся из скромной семьи в Рамадусе, а потом в Захре.

Он помрачнел.

— Вы — леди Амаристот.

— Гвир Алкавар, — она насмешливо склонила голову. — Вы опоздали на ужин.

Он не улыбнулся.

— Промах, — сказал он. — Но Элдакар простит меня. Бой на севере… требует моего внимания. Особенно, на этой неделе.

— Почему? Что случилось?

Он покачал головой.

— Новостей нет, но то, что я знаю, я оставлю для совета. Вы там будете. Мансур, брат короля, в серьезных сражениях. Там… происходит ужасное, — он выглядел измождено. — Я пытаюсь предупредить силы об атаках. Но все равно плохо. У Мансура мало людей. Но все это… может подождать до утра. Я тут приветствую вас, как и все мы.

— Валанир говорил, нам нужно многое обсудить, — сказала она, осторожно выбирая слова, хотя их вряд ли подслушивали. — И о том… кто, по вашему мнению, в ответе.

Его взгляд пронзил ее. Светлые глаза напоминали горного кота. Что-то новое зазвучало в его голосе. Слова пугали ее:

— Леди, — сказал он, — вы одни?

Лин огляделась, оглянулась. Желудок сжался. Но она вскинула голову и посмотрела на его глаза, словно без тревоги.

— Я тут со стражами и слугами, конечно.

Он смотрел. Под его взглядом Лин ощутила страх, а потом зачатки гнева. Он ее сюда звал. Она прибыла. Она могла остаться в замке Тамриллина, в комнате с видом на море, с делами, что успокаивали. Немного, но успокаивали. Она могла остаться там, пока было время.

Лин поняла, что надеялась на друга Валанира Окуна. Пророк высоко отзывался о нем, о маге. Но от холодного недоверия в его голосе она засомневалась.

Ощущая себя одиноко, она выдержала его взгляд.

— Бой на севере тревожит и меня, Захир Алкавар. Потому я здесь.

Она не спрашивала о его холодности.

— Тень движется с вами, Пророк. Я вижу ее даже во тьме.

Лин сжала кулаки. Но тон ее остался ровным.

— Тень? — прошептала она. — Почему не объяснить?

Его тон тоже остался ровным. У него был низкий звучный голос, говорящий о пении.

— Есть несколько имен тому, что ходит с вами, — сказал он. — И все плохие.

Лин посмотрела на мужчину у ее ног. Она оценивала его не только взглядом.

— Вам нужно решить, готовы ли вы принять меня, раз вызывали, маг, — она ударила последним словом. Она так далеко прошла, несмотря на ее дела, и все так кончилось. Гнев заполнил ее волной. — Я прогнала лайлана. Видела, как умирали любимые люди. Что сделали вы во дворце? В башне над миром? — он молчал. Он был зазнайкой, размякшим от жизни в замке. Истории Валанира о пении с Захиром Алкаваром в садах стали видеться в новом свете. Маги жили в роскоши и безопасности башни. Лин знала, что это не совсем ее мысли — что она знала о магах? — но железная решимость подкрепляла ее слова. — Я уйду, если хотите, — сказала она. Ее тон стал мягким. — Оставлю ваших людей тому, что решила Киара. Я вернусь в Тамриллин, может, напишу песню о горах Кахиши весной. И забуду о них, а если мы встретимся, то на поле боя. Таковы мои условия.

Он молчал, лицо скрывала ночь. Она не хотела подвергать опасности союз, но и не собиралась лишаться чести, что не совсем принадлежала ей. Вот и все. Он молчал, и больше слов не было. Она повернулась и пошла по холму. Захир Алкавар не окликнул ее. Он не запел снова. Тишина сопровождала Лин на пути к палатке — это, и ее призраки. Может, он убьет ее. Она чуть не рассмеялась от этой мысли.

* * *

С детства Лин Амаристот учили презрению к выскочкам, когда ее семья называла Юсуфа Эвраяда, который объединил провинции Кахиши и построил горный дворец над Майдарой такого размаха, что все вокруг стыдились. Но для Амаристотов это было лишним, они веками были стойкими. Для них десятки лет правления Юсуфа Эвраяда были мигом, орхидеей рядом с дубом. Ее семья скрывала свою природу от посторонних. Часто важные люди Кахиши бывали гостями в доме Амаристот, особенно летом. Они приходили в нарядах и ароматах, как тропические птицы среди воробьев севера. Лин от них и узнала язык Кахиши. Она так и не узнала, что эти гости с золотыми серьгами и цепями думали о дочери-призраке Амаристотов, которая держалась углов или камина, словно не могла согреться. Они — чужаки в Вассилиане, которые пили золотое вино с лордом и леди Амаристот и их сыном Райеном, пока договаривались о кораблях, караванах и мотках шерсти — точно мало думали о дочери. Она редко говорила, пока они вели переговоры. Она слушала. Она почти всю жизнь слушала.

Семья Лин Амаристот скрывала яд за улыбками, им нужны были связи с Кахиши. Майдара — наши врата в мир, как сказал Райен. Там были ключи к торговле с югом и востоком, на западе моря не были изучены, и корабли оттуда не вернулись. Кахиши была у горного прохода и берега, у нее были ключи к защите Эйвара. Или к поражению. Так думала тогда и теперь Лин, сжимая руками поручень, глядя на реку Гадлан, вода была мутно-зеленой в тени королевской баржи. Вдоль берега шла стена Майдары в шипах бойниц и знаменах Эвраяда. Солнце светило высоко, сверкало на золоте знамен, и они сияли от порывов ветра.

Они ехали три дня от макового поля и храма там. Перед отбытием Лин зашла туда и выразила уважение божеству, посмотрела на храм Алфина. Это было маленькое здание без украшений, но с куполом крыши и минаретом. Ей сказали заранее, и она разулась перед входом, ощутила скрипучий пол под ногами. Храм редко использовали, утром он был пустым. Арки рассекали полумрак под разными углами, придавали тесному зданию глубины. Лин отметила, что, хоть у бога Кахиши была тысяча имен, у него не было лица, его не видели. В Эйваре даже в худшем храме Троих были фигуры или фрески, зависело от денег поселения. Художники Эйвара зарабатывали на изображении божеств. Тут искусство было без формы человека: переплетенные ветви деревьев были бордюром вдоль стены. Виноград свисал с лоз, лев застыл, охотясь на газель.