Лопес де Coca ему нравится. Замечательный парень!.. В конечном счете это дело Милито — выбрать себе жениха. Ему некогда слишком углубляться в такие дела. У него другие заботы.
Переговорив с будущим зятем, Реновалес стал оставаться вечерами дома, чтобы предоставить семейным посиделкам более-менее патриархальный вида. Милито и ее жених разговаривали в углу гостиной. Котонер блаженно переваривал сытый обед и весело болтал, стараясь вызвать слабую улыбку на лице жены маэстро, сидевшей в другом углу и дрожащей от холода. Реновалес, сидя в халате, читал газеты, расслабленный атмосферой мирного домашнего очага. Увидела бы его таким графиня!..
Однажды в гостиной прозвучало имя графини де Альберка. Милито с детской жадностью перебирала в памяти светских дам — друзей их дома, — которые непременно отметят ее скорую свадьбу ценным подарком.
— Конча не приходит к нам, — сказала девушка. — Давненько мы ее здесь не видели.
В гостиной залегла тяжелая тишина, словно имя графини пахнуло на всех холодом. Котонер что-то пробурчал сквозь зубы, делая вид, что ничего не слышал; Лопес де Coca принялся искать на крышке фортепиано какие-то ноты и заговорил о них, пытаясь перевести разговор на другую тему. Чувствовалось, что он тоже обо всем знал.
— Она не приходит, потому что не имеет в этом нужды, — сказала в своем углу Хосефина. — Твой отец ежедневно бегает к ней, чтобы она нас не забывала.
Реновалес возмущенно поднял голову, словно ему перебили приятный сон. Хосефина смотрела прямо на него, но без гнева. Как и в ту ночь, когда между ними произошла тяжелая сцена, в глазах жены светилось безжалостное пренебрежение. Она больше ничего не сказала — но в его взгляде маэстро прочитал:
«Зря стараешься, муженек. Ты совсем помешался из-за той женщины, ходишь за ней тенью, но она не для тебя — для других. Я хорошо знаю ее... И знаю, как тебе там приходится. Ты сделался посмешищем для людей! Да и для меня... Как я тебя презираю!..»
IV
Свадьба дочери Реновалеса с элегантным Лопесом де Coca произошла в начале лета. Газеты посвятили этому событию не одну полосу, обозреватели светской жизни толковали о том, что «слава и блеск искусства соединились с престижем аристократизма и богатства». Никто уже не вспоминал о прозвище «Красавчик в маринаде».
Маэстро Реновалес не поскупился на расходы. Милито — его единственная дочь, и он выдаст ее замуж с королевской пышностью. Чтобы весь Мадрид, вся Испания знали об этом событии, чтобы и на Милито упал луч отцовской славы.
Список свадебных подарков и дарителей был длинный. В нем фигурировали все знакомые маэстро: светские дамы, политические деятели высокого ранга, знаменитые художники и даже лица из королевской семьи — каждый со своим приношением. Подарками можно было бы заполнить большой магазин. Обе мастерские для почетных гостей превратились в ярмарочные павильоны с множеством столов, заваленных всяческими вещами — настоящая выставка тканей и драгоценностей, которую посетили все, даже давно забытые подруги Милито, которые, бледнея от зависти, приходили ее поздравить.
Графиня де Альберка также прислала подарок — дорогой и яркий. Видимо, она не хотела остаться незамеченной среди друзей дома. Даже доктор Монтеверди подарил какую-то безделушку, хотя никогда не видел ни молодого, ни молодой, и ничто не объединяло его с этой семьей, кроме дружбы с маэстро.
Венчание должно было состояться дома — для этого в одной мастерской оборудовали что-то вроде часовни. Все дела, связанные с брачной церемонией, взялся уладить Котонер, который счастлив был показать, какое влияние имеет среди духовных лиц.
Реновалес занялся алтарем — он хотел, чтобы даже в мелочах здесь чувствовалась рука художника. На фоне старинных гобеленов он повесил старинный триптих и поставил средневековый крест; вытертые от пыли и паутины предметы культа, до сих пор служившие декоративным украшением мастерской, теперь на короткое время должны были исполниться своей религиозной значимостью.
Весь дом знаменитого маэстро красочными волнами заливало море цветов. Реновалес хотел, чтобы цветы были повсюду, и заказал их из Валенсии и Мурсии в неограниченном количестве; цветами были украшены все косяки и карнизы, на столах и по углам мастерских громоздились огромные букеты, перед фасадом дома от колонны к колонне тянулись разноцветные гирлянды, возбуждая интерес публики, собравшейся по другую сторону ограды. Женщины в шалях и мальчишки с большими корзинами на головах глазели, разинув рты, на это чудо, наблюдали, как выходят и заходят слуги, заносящие в дом пюпитры для нот и контрабасы в лакированных футлярах, и ждали, что же произойдет дальше на этой необычной свадьбе.
Реновалес ходил по дому с раннего утра, за всем наблюдая. На его манишке красовались две орденские ленты, а на груди мерцало сияющее созвездие золотых звезд. Даже Котонер нацепил на себя несколько наград — орденов папского двора. Маэстро с удовлетворением смотрел на себя во все зеркала, любовался также и своим другом. Им нужно быть нарядными: такой праздник, как сегодня, бывает раз в жизни. Он не давал товарищу покоя, вновь и вновь расспрашивая, как идут приготовления к церемонии — не забыли ли чего-нибудь. Оркестром будет дирижировать маэстро Педраса, большой друг Реновалеса. Играть приглашены все лучшие музыканты Мадрида — в основном оркестранты Королевской оперы. Хор будет неплохой, но из известных певцов удалось привлечь только тех, кто постоянно проживает в столице. К сожалению, театральный сезон уже закончился...
Котонер отчитался хозяину о своей деятельности. Точно в десять прибудет нунций его святости монсеньор Орланди, большой друг Котонера: еще молодой красавец-прелат, с которым художник подружился в Риме. Достаточно было Котонеру сказать ему два слова, чтобы тот согласился оказать маэстро Реновалесу высокую честь — собственноручно обвенчать молодоженов. На то и друзья, чтобы при случае к ним обращаться. Радуясь, что сумел подняться над собственной незначительностью, портретист святых отцов повел друга от мастерской к мастерской, показывая, как идут приготовления; маэстро одобрял все его распоряжения.
В этой мастерской разместится оркестр и будет устроен lunch
. Два других нефа — для гостей. Всего ли здесь хватает?.. Оба художника осмотрели алтарь с его канделябрами и тусклыми гобеленами, раками и крестами из старого матового золота, казалось, впитывающего в себя свет, вовсе не отражая его. Все вроде как положено. Стены были увешаны старинными картинами, венками и гирляндами цветов, закрывали красочные этюды кисти маэстро и его незаконченные полотна светского содержания, которые нарушали бы скромную и подчеркнуто благочестивую обстановку этого нефа, превращенного в часовню. Пол был частично застелен яркими коврами, персидскими и мавританскими. Перед алтарем — два стульчика для молитвы на коленях, а за ними — все роскошные сиденья, которые нашлись в мастерской, — для почетных гостей: белые кресла XVIII века с вышитыми пасторальными сценками, складные греческие стульчики, дубовые резные троны, венецианские кресла, темные стулья с длинными подлокотниками. Настоящая антикварная коллекция — пестрая и причудливая.Вдруг Котонер удивленно сделал шаг назад. Какая невнимательность! Вот опозорились бы, если бы он не досмотрел!.. В глубине мастерской, как раз напротив алтаря, частично закрывая витражное окно, возвышалась мраморная статуя нагой женщины. Освещенная дневным светом, льющимся сквозь окна, она прикрывала одной рукой лоно, а второй — грудь. Эту прекрасную статую — Венеру Медицейскую{55} — Реновалес привез из Италии. Ослепительно белая античная красота гордо сияла на фоне мертвенной желтизны святых предметов, расставленных у противоположной стены. Привыкнув все время видеть статую, оба художника уже несколько раз за сегодня прошли мимо, не обращая внимания на ее наготу, ставшую как бы еще более дерзкой и прекрасной, когда мастерская превратилась в молельню.