В городе Короче около 1638 г. поля находились на расстоянии до 5 верст от города, а сенокосы были удалены на 15 верст.

Дозорщики, присланные из Разряда для определения безопасности короченских земель, отписали, что «пашенным людям от города помоги никакими мерам учинить не можно», поскольку и «город Короча стоит внизу… и за косогорами пашенных людей и сенных покосов не видно».

Из-за этого неприятного обстоятельства дозорщики предложили поставить «на Красной Горе» острог, отчего и «городу Короче и слободам будет бережно и помощь большая и без вести воинские люди не придут».

Ввиду увеличения количества сельскохозяйственных угодий вдали от городов Разряд предписывал, чтобы служилые люди «на сенокос ездили не малыми людьми с пищалями и со всяким ружьем и около сенокосу сторожей и людей с ружьем держали и были бы на сенокосе на двое: половина из них косили, а другая половина стояла для береженья от татар с ружьем наготове, чтобы на них татары безвестно не пришли и не побили» (1648).[93]

В Воронеже, как показывает писцовая книга, сам «город» был намного меньше белгородского, зато при нем имелся более обширный острог.

В «городе» нашлось место для церкви, съезжей избы, двух житниц для государственных хлебных запасов и арсенала.

В остроге находились торг и лавки воронежских «жильцов» (постоянных жителей). 43 % лавок принадлежали собственно торговым людям, 15 % — крестьянам, а остальные — служилым: пушкарям, затинщикам, стрельцам, казакам. Эти цифры указывают на то, что опасность набегов здесь была несколько меньше, чем в Белгороде.

Из сферы торгово-предпринимательской можно отметить кабаки, взятые на откуп в 195 руб., солодовни, перевозы, оброчные бани, дававшие в казну гордые 11 руб. Кстати, в Европе на целые три века (XVI–XVIII вв.) общественные бани исчезли как класс, и грязь с заразой господствовали во всех слоях общества.

Несколько слобод служилых людей располагались в остроге. В первой жили пушкари, затинщики, воротники, казенные кузнецы и плотники. Вторая была заселена беломестными казаками и атаманами, у половины из них на дворах проживали бобыли и захребетники. Имелась еще одна слобода, населенная полковыми казаками, самая крупная, и слобода стрелецкая. Беломестные и полковые казаки имели также земли под городом и «отъезжие».

За пределами острога, на посаде, были слободы Ямская и Напрасная, населенные государевыми людьми, платившими в казну очень небольшой оброк, по гривне или 2 алтына в год. На посаде находился Успенский монастырь, который, владея землями под городом и в уезде, имел 3 хлебные житницы. А также монастырская слобода, где жили ремесленники и работники, платившие старцам монастыря скромные 2 алтына в год.

Вообще слово «оброк» часто встречается в документах времен Московской Руси, однако налог на русских производителей того времени никогда не превышал пятой-шестой части произведенной ими продукции даже в самых изобильных местностях. Да и львиная доля собранных государством налогов, уходя на оборонные и колонизационные нужды, так или иначе возвращалась к налогоплательщику в виде обеспечения «всеобщих условий безопасности»…

Всего Воронеж («город», острог и посад) насчитывал 874 двора. Служилым принадлежало 78,4 % дворов.

Населенная часть Воронежского уезда отделялась от ненаселенной полосой надолб. Колья ставились за наружным краем рва в один, два, три ряда, иногда с наметами, то есть для маскировки засыпались землей с хворостом.

Укрепления начинались от впадения Воронежа в Дон, где ранее был татарский перелаз. Между устьями рек Девицы и Хомутца стоял острожек с сотней служилых. Далее линия укреплений тянулась на восток от Воронежа к реке Усмани. От деревни Клементьевской, дважды разгромленной крымцами, надолбы шли по дубовому лесу. Здесь находились три сторожи, где исполняли воинский долг местные крестьяне.

Города фронтира, такие как Воронеж, создавались государством из военно-стратегических соображений, но становились центрами земельной колонизации, рассылая на все более дальние расстояния от себя служилое население — оно вынуждено было значительную часть своего довольствия добывать собственными руками — обработкой земли. А затем в возникшие благодаря служилым людям уездные поселения направлялась и вольная колонизация — в Воронежском уезде с 1630-х гг.[94]

На Западе деревня, разбогатев, создавала город, а у нас город на «украйне» создавал, как мог, деревню.

Основными путями движения русских поселенцев на южном фронтире были течения Северского Донца, Оскола, Воронежа и т. д. Поселенец «цеплялся» за воду, необходимую для транспорта и земледелия, и за лес, который тоже в основном рос по речным берегам, защищая поселенцев от степняков, давая материал для построек и топливо. Правительство сопротивлялось «береговой» ориентации, ставя города на незаселенных междуречьях.

Одновременно с прикрытием «крымской украйны» шло оборонительное строительство и на «ногайской украйне». Белгородская черта была дополнена Симбирской, проходящей от Тамбова до Симбирска. Распространение русских поселений к югу от Симбирской черты привело к созданию новой черты — Сызранской: от города Сызрани на Волге до реки Мокша. Цепь укреплений была продолжена за Волгой, вдоль рек Черемшан и Кама.

Как пишет Любавский: «Получилась своего рода Китайская стена, колоссальная ограда, начинавшаяся у верховьев Ворсклы и тянувшаяся в северо-восточном направлении до Уфы».[95]

Строительство этой «китайской стены» сыграло огромную роль в годы затяжных войн с Польшей и Швецией. Южное по-рубежье было защищено, западные стратеги уже не могли использовать азиатские орды для удара по тылам русского войска, и российское государство получило больше свободы для действий на западном направлении.

Строительство новых оборонительных черт было связано и с восстановлением государственных сил после «литовского разорения», и с реорганизацией русского войска.

Со времени смоленского похода воеводы Шеина в нем появляются конница и пехота «иноземного строя», рейтары, драгуны и солдаты. Это было новое постоянное войско, набиравшееся преимущественно из беспоместных детей боярских и гулящих людей, выходцев разных простонародных сословий.

На службу можно было попасть прямо из тягла, это касалось и владельческих крестьян.

В 1642–1648 гг. в уездах вдоль Белгородской черты многих крестьян, включая владельческих, переводили в драгуны, с освобождением от податей. Экс-крестьяне жили по-прежнему в своих деревнях и продолжали заниматься земледельческим трудом, но периодически проходили военное обучение и получали огнестрельное оружие из государственного арсенала.

Так, в 1648 г. в село Бел-Колодезь и его приселки была прислана правительственная грамота, которой объявлялось, что крестьянам впредь быть не за помещиками, а в драгунской службе.[96]

Драгуны защищали от набегов не только страну в целом, но и поселения, где жили со своими семьями.

Встречались случаи, когда не только в служилые «по прибору», но и в дети боярские верстали из крестьян.[97]

Еще чаще социальный лифтинг состоял их двух ходов. Крестьяне, прибранные в казаки, получали землю на поместном праве и переходили в состав детей боярских.[98]

В то же время дети боярские, получившие землю индивидуально, на поместном праве, создавали «сябринные» товарищества для обработки земли. Эти помещики назывались «сябрами» или «себрами», точно так же как и псковские крестьяне.

Вот как описывает «смотренная книга» поместье сына боярского Калугина в деревне Кривецкой Корочанского уезда: «А пашню ему пахать в той же деревне Кривецкой с детьми боярскими через межу, а сено косить по жеребьям, а на пашню земля и на сенные покосы и лес хоромный и дровяной, и рыбныя, и звериныя ловли отведены ему с его братьею с кривецкими детьми боярскими вопче[99]».[100]