Последователи Азита именовались кузнецами, сравнивая себя с изготовителями мечей. По сути, они ими и являлись, выковывая из младенцев несокрушимых воинов. Разящих. Выездные отряды собирали детей по всем странам, горько сожалея, если не успевали и находили новорожденного неприкасаемого мертвым. Все же от альбиносов избавлялись быстро, считая, что уничтожив проклятого, избегут проклятья, словно возвращая Тариду утерянное. Кузнецы считали иначе, но в споры, или даже разговоры с жителями не вступали. Нелюдимые, они общались разве что с таридийскими жрецами, в основном — с воинами.

По заключенному обеими сторонами договору, "красноплащники" имели право на то, чтобы становиться напарниками Разящих, используя их в защите Фуградского хребта от вторжения. Кузнецы охотно соглашались отдать свое "оружие" на столь благое дело, однако по слухам, что бытовали среди таридийцев, не каждый жрец мог стать владельцем Разящего, как именовали это сами неприкасаемые. Не то чтобы не каждый мог — не всякий выживал. Часто случалось так, что Разящий убивал претендента во владельцы. "Красноплащники" не роптали на потери. Они готовы были заплатить и более высокую цену за "несокрушимое оружие Азита".

Глава девятая

— Может, поделишься хотя бы предположениями?

— Может и поделюсь.

— Но ведь не просто так ты это сделал. Ты никогда и ничего не делаешь просто так. И уж точно не из-за каких либо симпатий ко мне.

— Да, не из-за симпатий. Мне нужен противовес, и, похоже, ты вполне подойдешь на эту роль.

Анаторис, год 2566

Лагерь встретил Садара и Разящего неприятием. Разговор не сложился изначально, и предводитель отряда северян обнажил меч, предлагая южанам убраться, пока он их не укоротил на голову. Наследник Сидерима мягко, очень мягко улыбнулся в ответ на дерзость, медленно слез со своей лошади, позволил себе даже лениво потянуться, и, опираясь на протянутую руку Азита, вскочил на вороного, усевшись впереди неприкасаемого. Рагардцы только рты разинули на такую наглость.

— Азит, ты говорил мне наслаждаться? Рассчитываю на тебя, боюсь, один не справлюсь, — тихо, но все же так, чтобы услышал не только альбинос, проговорил принц, откидываясь вальяжно на грудь неприкасаемого, чья рука не замедлила нырнуть под одежду Садара ниже пояса. Тот еще раз потянулся, повел плечами и зажмурился. Когда его глаза открылись, то подернутый туманной поволокой взгляд уставился на северян. — Уничтожь их, Азит…

Обращался ли Садар к своему "оружию", к великому ли богу войны — не имело значения, хотя и могло быть истолковано двояко. Но когда в считанные мгновения сорвался с места вороной жеребец, и смертоносная тяжелая сталь двуручника снесла первые головы рагардцев, те не сомневались, что принц воззвал именно к богу. Неожиданность такого поворота событий внесла сумятицу в ряды врага — они уж точно не ожидали нападения со стороны всего лишь двоих воинов против трехсотенного отряда, особенно учитывая, что вооружен лишь один из нападавших, а второй, искривив губы в ухмылке, взирал на воинов с совсем не боевым возбуждением. Он наслаждался, действительно наслаждался начавшимся кровопролитием, похотливо облизывая пересохшие губы, чем шокировал противников: никогда раньше они не видели, чтобы кто-либо настолько экстатически воодушевлялся смертью. Это если не пугало, то настораживало.

Быстро опомнившись, северяне схватились за мечи, пытаясь скопом навалиться на Разящего, однако черная зверюга, именуемая по странному стечению обстоятельств конем, не позволила им этого. Жеребец был боевым: ни криком, ни блеском стали, ни кровью — ничем не испугать такого. Рагардцы, являвшиеся передовой кавалерией, но пешие в данный момент, вооруженные легкими палашами и саблями, оказались в заведомо проигрышной ситуации — они попросту не могли приблизиться на расстояние удара, а длинный меч Азита ломал в осколки их тонкие клинки.

Пока авангард сдерживал Разящего, неся значительные потери, те рагардцы, что изначально были в отдалении от начавшейся бойни, седлали лошадей, вскакивая на них и несясь более весомой подмогой, чем пешие соратники. Кони, использующиеся в боевой кавалерии, не отличались страхом также, как и вороной неприкасаемого, отчего приблизиться к врагу стало заметно проще. Азит, зарычав, принялся отмахиваться с удвоенной силой. Теперь началось настоящее сражение. Лагерь наполнился лошадиным ржанием, вскриками раненных и умирающих, руганью всадников и разрезающими воздух четкими приказами командира. Едва почувствовав себя в родной стихии — в седле, рагардцы взяли врагов в кольцо, сжимая все теснее круг, стремясь обездвижить хотя бы злобно фыркающего и брыкающегося жеребца, а там и до всадников будет добраться легче. И все же к этому моменту численность рагардцев сократилась на четверть.

Теперь перевес оказался на стороне северян, и они могли улыбаться, заранее празднуя победу, если бы не шарахались от все того же затуманенного взгляда принца и его жадной ухмылки, не сходившей с губ. Данное обстоятельство весьма нервировало рагардцев, также, как и то, что Садар до сих пор не взял меч в руки и не начал сражаться. Более того, добровольно лишился лошади, пересев к Азиту. Такое поведение обескураживало и настораживало — неизвестно, какие козыри таит воин, который так себя ведет на поле боя. Северяне стали осторожней, больше не лезли оголтело на острие меча неприкасаемого. Впрочем, о том, кто он такой они не догадывались — шлем скрывал лицо. И это тоже не добавляло противникам южан уверенности. Сражение переросло в прощупывание друг друга, примерки, выискивание слабых мест, вытаптывая конскими копытами площадку вокруг сидеримца и его "меча".

Наверное, сражение и вовсе затянулось, если бы вороной Разящего не взвился на дыбы с диким ржанием и не пал наземь. Во всеобщей сумятице никто не заметил шустрого ординарца командира северян, который, оставшись пешим, выждал удобный момент и всадил пику в грудь коню. Лишить наездника лошади в конном бою — победа. Выкинутый из седла принц покатился кубарем. Сгруппировавшись, он резко подскочил на ноги, оборачиваясь к Азиту. Последняя выходка жеребца ввергла северян в секундное замешательство, но Садар, несмотря на видимую расслабленность, был максимально сконцентрирован и уже мысленно корил себя за то, что проглядел шибко ретивого солдата — все же это был неожиданный и непредсказуемый ход. Принц зарычал — альбинос пал вместе с лошадью. Нога, запутавшись в стремени, уволокла за собой всадника, и теперь Разящий тщетно пытался выдернуть из-под коня эту самую ногу. Шлем слетел с головы, открывая рагардцам лицо того, кто издревле считался проклятым. На несколько мгновений повисла тишина.

— Прости, Азит, я слово не сдержу. Я подниму меч в этой битве, — Садар досадливо сплюнул и, подскочив к Разящему, забрал из его руки эфес двуручника, невольно морщась от внушительного веса оружия.

— Господин?

— Потом… Ну что, теперь будем драться по моим правилам? — принц обвел взглядом приходящих в себя от шока воинов хищным довольным взглядом, ухмыляясь еще более кровожадно, чем ранее. Резким взмахом руки над площадкой сражения развеялся порошок. Вдохнув отравы, лошади взбрыкнули, те, что были ближе к принцу, — понесли, изрядно уменьшив количество соперников сидеримца. Оставшиеся же были вынуждены спешиться, поскольку на взбесившихся животных сидеть стало невозможно, не то чтобы сражаться. Не миновала участь сладостного яда и солдат. Глядя на растерянные лица, Садар оскалился победно.

— Что? Так не умеете? Держите!

Белый шквал ворвался в смешавшиеся ряды рагардцев, если не скоростью ударов, то мощью тяжеловесной стали круша врагов. Состояние такого возбуждения стало для принца почти родным, а вот рагардцы оказались явно не готовы к смене обстановки… и собственному состоянию. То ли командир первым почувствовал накатывающуюся слабость последействия саккара, то ли додумал раньше, чем это произошло. Вложив всю силу в выпад, он становил меч сидеримца, приняв его на лезвие своего палаша, удерживая с трудом. Все же удар Садара был много легче, чем удар Азита, сталь выдержала.