А вельможа завёл. И какой глупец придумал, что его сын, благороднейший Саббах, взял мальчишку в свой гарем? Ему хватит его пятнадцати жён. Но он молод ещё, Боги ещё не дали ему детей. Вот он и взял бедняжечку, чтобы малый не умер с голоду. Чтобы обучить его игре на лютне, обуть, одеть, подкормить. Послушать его смех да песни.

Слушатели восхищённо кивают. Ведь знает же старая придворная лиса, на каких струнах играть.

Его сын даже не прикоснулся к ребёнку – мальчик подтвердит. Лишь погладил немного.

Мальчик, вздрогнув всем телом, подтвердил, вцепившись обеими руками в руку отца.

- Вы святой. Боги воздадут вам, за то, что вернули мне моего сладкоголосого. – Льёт елей на своего благодетеля отец.

Люди растроганно подтверждают. Женщины вытирают слёзы с глаз.

Но и это ещё не всё! Не гоже, говорит старый вельможа, чтобы такие сокровища, как отец с сыном бедствовали. Он не только возвратит отцу сына. Он отдаст за обиду одежду и украшения, что сейчас на ребёнке, даст ещё мешок муки и мешок масличных семечек, корчагу топлёного сала. А ещё настоящую лютню.

Мальчик ведь стал почти родным для семьи вельможи. Он такой умничка. Он такой красивый. Он как солнышко.

- Вы, как Боги, даруете счастье! – Люди, сидящие на корточках встали и склонились перед вельможей. Простодушные и сострадательные. Верящие в Богов и духов, злых и добрых. В бескорыстность вельмож.

Почти четверть века спустя, Саббах расскажет правду. Старому вельможе не нравилось, что сын забросил своих жён и всё время проводил с мальчиком. Что когда мальчишка промочил глубокой осенью ноги и сильно простыл, Саббах несколько суток не отходил от его кровати. Мальчика тогда выхаживали лучшие лекари, и денег Саббах не жалел. И тогда старый вельможа сторговался с хозяином Красного Дома* – мальчишка в обмен на табун лошадей. Младшая жена Саббаха подслушала разговор и вечером всё выложила мужу. Саббах пригрозил отцу разоблачением перед самим шадом. Он знал, что за письма лежат в шкатулке красного лака. Старый вельможа сдался. И решил вернуть мальчишку отцу. От греха подальше.

А теперь он сидел и разыгрывал доброго барина.

Но для двух сирот, для двух истосковавшихся сердец, вельможа навсегда останется добрым духом…

Когда вдали смолкнет перестук копыт и за краем земли истлеет последним отсветом солнце, мальчик упадёт на колени перед отцом:

- Я буду вашей тенью, папочка. Буду здоровьем. Буду счастьем. Только не отдавайте меня больше никому, папочка! – Слёзы намочили латанные штаны Гёзы. – Никому. Никогда.

И старый певец положит руку на русую голову сына:

- Никому. Никогда. Или пусть Боги поразят меня неверием.

А ещё через год селение выгорело дотла. И старый певун ослеп, получив шрам через всё лицо.

***

В высоком небе пел жаворонок. Старик поднял к небу умиротворённое лицо. С тех, как вернулся сын, жаворонок не перестаёт петь. Ни днём, ни ночью. Ни зимой, ни летом. Колдовская птица. В те страшные месяцы, что не было сына дома, жаворонок ни разу не пел. Даже в положенное ему время.

Уж теперь-то старик знает – почему. Не пелось его сладкоголосой птичке в золотой клетке. Будто голос пропал, - говорил сын. Запел он снова, лишь оказавшись у разорённого отцовского порога. И старый дом расцвёл, обихоженный умелыми руками сына. Снова стал цветным мир незрячего Гёзы. Он памятью сердца видел маки у колодца, жёлтый тюльпан у кошмы, золотого в лучах солнца жаворонка. И яркую синеву глаз своей Ани в глазах сына.

Ах, как прекрасен мир, когда ты счастлив!

Правда, иногда хочется на миг прозреть. Хоть один миг посмотреть на сына своими глазами. Люди говорят, что его сын ничем, кроме голоса, не похож на широкоплечего Гёзу. Что он стал вылитая мать, дорогая покойница Ани. И он знает, что люди говорят ему правду. Он и сам узнаёт в его лёгких шагах – шаги его матери. В его умелых руках – умелые, ласковые маленькие ладошки Ани. В его характере – доброту и кротость его матери.

На всю степь славились женщины древнего рода Тад. Строгой красотой лица, которое никогда не закрывали. Царственностью движений, передающихся от матери к дочери. Неповторимой женственностью. Ходят ли, сидят ли, работают – а всё кажется – танцуют.

И всё это досталось его сыну. Видно очень сильно хотела Ани доченьку.

Вот только гнал от себя чёрные мысли старый Гёза. Мысли про красавиц, схваченных а плен или украденных у отцов. И проданных в богатые гаремы. Где вольные птахи гибли. Вольные птички в золотых клетках не живут долго…

О его мальчике слава по степи идёт. Опять едут к их дому богатые люди, чтобы его сын усладил слух тягучими песнями о старине, и звонкой россыпью любовных признаний, и зажигательными дразнилками, и величавыми сказаниями о Героях. Зовут на свадьбы. Приглашают на празднества.

Но случается и так, что, едва взглянув на посланца, сын уходит в дом.

- Если позволите, отец, я не поеду. Далеко, как же вы тут один?

И отец качает головой в знак отказа. Он же не видит размеров кошелька с серебром, который ему предлагают посланцы. Зато слышит затаённый страх в голосе своего сладкоголосого.

Только вчера это было. Посланец, сам уже не молодой, хорошо позавидовал:

- Какой вы счастливый отец, Гёза.

- О-о, счастливый, счастливый! – Безмятежно согласился старый Гёза, прикрывая за сыном дверь в дом.

Счастливый – звенел жаворонок.

Счастливый – шелестела туранга.

И задрёмывая на солнышке, он подтвердил – да-да, счастливый…

2.По воду.

Руфин уходил от отца с чуть виноватым сердцем. Он даже пару раз отставал, кинув поводья на шею Остроухому. Тот и сам дорогу до колодца знает, дойдёт. Но снова догонял ослика. То ему казалось, что нехорошо, что не сказал, а то, что – сущий пустяк. Потом придёт, и они с отцом вместе посмеются.

И даже в третий раз остановился. На взгорке, через который шла тропа. Отец любит прохладную воду колодца. А в дому осталось только вода в большой корчаге. И она тёплая. Вздохнул и пошёл дальше. Раз уж трижды не вернулся, то теперь и возвращаться нельзя. Беда приключиться. Злых духов не следует дразнить. Они всегда близко, всегда настороже. А уж к нему-то, сироте, и подавно жмутся.

С маленького пригорка родное селение было видно, как на ладони. Пять домиков, крытых соломой. Камыш совсем побелел на солнце, а ведь крыши только недавно перестилали. Песок вокруг, блестит всё. Когда летнее полуденное солнце заливает дома, делается больно глазам. Если не щуриться.

Он прищурился. Когда-то от кого-то слышал, что у степняков узкие глаза, чтобы их песком не засыпало и солнце не слепило. А у него, мол, глаза не для здешних мест. Тогда он вечером спросил у отца:

- А почему же вы, отец, выбрали здешние места? Ведь родились вы далеко на юге?

- Сердце моё, - ответил отец, - потому, что твоя мать украла моё сердце.

- Но ведь и там любили ваши песни, отец.

- Да, любили. И платили много. Но там, ссылаясь на Богов, плохо относились к женщинам. А я любил твою мать. Крепко любил.

Он мысленно примеряет на себя глаза отца – чёрные, как безлунная ночь, с синеватыми белками. Чёрные шёлковые ресницы, шириной в палец. Широченные плечи, сильные пальцы, неутомимые ноги… Ах, каким бы он был красавцем!

Про отца говорили – на него крепко заглядывались. И в немилость шаду он, будто бы, попал вовсе не за ехидные стишки и подколки, а за то, что отказался разделить ложе с младшим братом шада. Что отверг роскошное подношение младшего капризного принца. Говорили ещё, что отец тогда из дворца еле ноги унёс…

Да по нему ещё и сейчас вздыхает тётушка Сома… она выхаживала отца, когда нукеры Саббата кинул Руфина поперёк седла.

- Почему я не похож на вас, отец?

- Боги так рассудили, мой птенчик.

И сердечко трепыхается от благодарности к отцу, к старому вельможе, к тётушке Соме. Ко всем людям на свете. К Богам.