в) По мнению проф. Дьяконова, давность исков о беглых крестьянах, уничтоженная Уложением, отнюдь не имела безусловного значения и до издания Уложения; здесь он опять говорит об изъятиях, и прежде всего ссылается на следующее выражение челобитья дворян 1641 г.: «А в прежних годах и при прежних государех в тех беглых крестьянах урочних лет не выбывало». Мы считаем такое заявление дворян неправильным (Хрестоматия по истории русского права, III. С. 154.). Но автор спрашивает: «Как могли служилые люди в челобитьи на имя государя сослаться на небывалый и заведомо ложный факт» (с. 67)? Однако, как же в самом деле? «Урочные года» несомненно были установлены в 1597 г. и существовали в 1641 г., а дворяне пишут, что их не было. Неужели они лгут заведомо? Если они лгут, то мы невиноваты. Но говорить (или писать) неправильно не значит непременно заведомо лгать: можно и ошибаться добросовестно. В данном случае дворяне не лгали, даже не ошибались. Они вспомнили догодуновскую старину, когда действительно урочных лет, т. е. сроков, не было (это не значит, что не было давности), и, говоря о «прежних государях», имеют в виду государей до Ивана Грозного включительно и не оговариваются на счет преемников его. Старина не особенно большая: до 1641 г. прошло только 44 года; помнить можно. – Таким образом этот факт вовсе не годится для доказательства мысли о небезусловном значении давности до Уложения. Другие приводимые автором факты также плохо служат для этой цели, но уже по другой причине. Известно, что законы о давности имели в виду установить сроки владения, большей частью обходя прочие условия давности. Между тем в практике ценились больше не сроки, а именно эти другие условия как до издания законов о давности, так и после них. Так, Судебник 2-й дал закон о 40-летней давности выкупа родовых имуществ; между тем после издания Судебника у нас есть немало судебных решений, по которым люди, искавшие за 30 и менее лет, не получили выкупа, а люди, искавшие более чем за 40 лет, получили. Так и в рассматриваемом вопросе: в отдельных случаях владельцы получали вывод крестьян за 8 лет, за 12 лет и т. д. (см. «Очерки из ист. сельск. населения…». С. 68–69). Из таких указаний следует, что сроки давности, установленные в законе, не применялись безусловно, а не самая давность. При этих фактах отнюдь не подобает делать вывод, каков сделан проф. Ключевским и какой принят проф. Дьяконовым, а именно, «что на старинных беглых крестьян, по-видимому, не простиралась давность побега» («Очерки». С. 70). Если до Уложения прикрепленными считались только «старинные» крестьяне, то на кого же простиралась давность иска о беглых? Прочие, имевшие право перехода, беглыми быть не могли. Факт 1647 г., когда велено дворцовых крестьян, записанных за дворцом в писцовых книгах, вывозить назад без сыску, случился накануне Уложения и указывает только на ясную тенденцию правительства уничтожить вовсе урочные года.

г) С другой стороны, проф. Дьяконов утверждает (с. 63), что «Московское правительство и с отменой урочных лет (в Уложении) вовсе не отказалось от применения начала давности к искам о беглых крестьянах». Такое явное противоречие закона самому себе (отмену давности и допущение ее) он видит в том, что Уложением запрещено давать суд в беглых крестьянах и бобылях, если в писцовых книгах они записаны беглыми, ибо владельцы «во многие годы о тех своих крестьянах ни на кого государю не бивали челом» (XI, 5). В самом деле, неужели две статьи (2 и 5), стоящие почти рядом, так откровенно противоречат одна другой? Конечно, нет. Новый порядок закрепощения, начинающийся с Уложения и им установленный, не мог получить обратного действия. Помещик, который до издания Уложения провладел крестьянином более 10 лет, вообще «до тех писцовых книг», и признавал за собой полное право на этого крестьянина, с издания Уложения тотчас терял бы это право, уже приобретенное им на основании прежних законов. Уже Судебник царский знает, что закон обратной силы не имеет, а потому необходимо было отделить в законе новый порядок от старого. О том и говорит ст. 5-я XI Уложения, отнюдь не противореча ст. 2. Но это есть мера единовременная, а не установление вновь давности на будущее время. Такая же единовременная мера установляется в XIX, 5, по которой, при отписке слобод к посадам, допускается возвращение владельцам их старинных крестьян; она вовсе не имеет отношения к делу, ибо такие крестьяне не бежали, а отписаны по распоряжению правительства. Мало имеют силы и другие примеры отступления от начал Уложения, именно указ 1682 г. о невыдаче беглых крестьян, записавшихся в военную службу вукраинных городах, и указ 1685 г. о невыдаче их из дворцовых слобод. Все это специальные узаконения в изъятие из общего закона в интересах государства.

Несколько лет тому назад в Архиве Министерства иностранных дел, в Москве, найден памятник, носящий название Судебника Феодора Иоанновича и признанный издателем его за действительный кодекс, вышедший из рук законодательной власти (Земского собора), но не опубликованный, а другими признанный за проект кодекса, представленный законодателю. Нами тогда же этот памятник был рассмотрен и результаты нашего исследования напечатаны в особом сочинении; результаты эти таковы: 1) это не законодательный памятник, т. е. не кодекс, рассмотренный законодателем, и не проект кодекса; 2) это – памятник литературный, составленный в конце XVI в. неизвестным грамотеем на севере России (в Двинской стране); 3) он составлен по Судебнику царскому с добавлением двух дополнительных статей к нему без внимания к прочим многочисленным законам, появившимся при Грозном (после изд. царского Судебника) и при царе Феодоре Иоанновиче; 4) составитель принадлежал к числу самоучек-начетчиков, которых было так много на севере России, и который весьма часто не понимал смысла своих источников; он переводил статьи царского Судебника и дополнительных указов на свое простонародное северное наречие и произвольно распространял их текст; 5) целью работы было приблизить язык законов к местному народному пониманию и дополнить тем, что казалось необходимым для тамошнего крестьянского (вообще сельского) обывателя; 6) эти дополнения он брал из местного обычного права. – После издания нашего исследования появились в печати заметки о том, что среди актов, относящихся к той же северной местности, нашлись судебные решения (земских крестьянских судов) со ссылками на (мнимый) Судебник царя Феодора Иоанновича, что может навести на мысль об официальном (законодательном) значении этого памятника. Для отстранения этой последней мысли достаточно сказать, что в правительственных актах нет ни одной ссылки на него до самого издания Уложения; наоборот, когда в XVII в. Приказы один у другого справлялись о прежних законах, то получали между прочим выписи из царского Судебника, буквально сходные с нынешним известным его текстом, а не в том измененном (и искаженном) виде, какой находим в мнимом судебнике царя Феодора Иоанновича; например, в 1627 г. декабря 28 Поместный приказ запрашивал Московский Судный о законах насчет родового выкупа и получил в ответ правильную и точную выписку 85-й статьи царского Судебника, именно той статьи, которая совершенно искажена составителем судебника царя Феодора Иоанновича (см. Указн. кн. Пом. приказа IV, 8, по нашему изданию). – Каким же образом объяснить ссылки на этот памятник в судебных актах? Повторяем, что судьи, пользовавшиеся им, крестьяне северной России (ближайших местностей). Надо иметь в виду, что не только крестьянские судьи, но и центральные Приказы в Москве не всегда имели у себя все существенно важные законы (иначе, зачем было Судному приказу посылать выписку из Судебника в Поместный приказ?); можно ли допустить при этом, что каждый земский судейка был снабжен экземпляром Судебника царского? При тогдашней дороговизне рукописей и малой распространенности юридического образования, совершенно естественно допустить, что крестьянин-судья, запасшийся по соседству рукописью своего земляка с названием судебника, пользовался ею, нимало не сомневаясь, как книгой законной. Далее, надо иметь в виду, что ссылка на Судебник царя Феодора Иоанновича касается таких положений, которых нет в царском Судебнике, а есть в так называемом Судебнике царя Феодора Иоанновича, именно по вопросам, близко касающимся сельского хозяйства. При недостатке же законов допускалось субсидиарное пользование всякими сторонними источниками даже в центральных московских приказах: так, Разбойный приказ выписывал и применял статьи Литовского Статута, не будучи уполномочен на то законодательной властью.