Идея справедливости также была ему чужда. Эта идея не только не играет никакой роли в обществе, как его понимал Сен-Симон, но должна быть совершенно устранена из него и уступить место идее братства, любви. Здесь именно проявляется наиболее характерная черта Сен-Симона, и в то же время его теории доходят до кульминационного пункта. Здесь же он совершенно расходится с деятелями революции. Последние хотели, чтобы отношения справедливости рассматривались как первичные и основные отношения между членами человеческого общества. Не то, чтобы они исключали братство, любовь; но справедливость стоит для них на первом плане, остальное же служит лишь прибавкой. Сен-Симон ставит братство и любовь на первый план. Божественная заповедь «Любите друг друга и помогайте один другому» служит даже эпиграфом к Промышленной системе. В Новом христианстве он сводит «все, что есть божественного в христианской религии», к братству[629].

Это именно слово заставило трепетать сердца и обеспечило успех Сен-Симону. Братство, как он понимал его, должно было воплотиться в Семейной ассоциации его прямых учеников, в Человечестве Пьера Леру, не говоря уже о таких отдаленных, но родственных учениях, как толстовство и его разновидности, расцветающих на наших глазах.

Сен-Симон подал сигнал реакции в пользу любви против справедливости. Он первый также настаивал на идее, которая должна была занять в истории (XIX) века такое же место, как идея любви и братства, и сделаться столь же пагубной для свободы – на идее организации. «Между сочинениями XVIII века и сочинениями XIX, – говорил он еще в одном из ранних своих произведений, – существует та разница, что вся литература XVIII века стремилась к дезорганизации, тогда как вся литература XIX века будет стремиться к реорганизации общества»[630]. Если искать первоначальный источник этой формулы, то его можно найти в физиологических этюдах, написанных Сен-Симоном в школе Вик-д’Азира[631].

Но в данном случае дело идет не столько об источнике, сколько о следствиях этой идеи. Для организации необходима сильная власть. Именно поэтому в противоречии со своими другими тенденциями, но в полном согласии с одной из своих руководящих идей, Сен-Симон протестует против теории невмешательства. Будучи правильной до тех пор, пока дело идет о такой уродливой системе, как существующая, идея полного невмешательства государства становится ложной в приложении к обновленной, преобразованной социальной системе[632].

Идея организации также стала достоянием последующих школ и была развита ими. Ее брали или отдельно, независимо от идеи братства и любви, или, напротив, в связи с этими идеями; в последнем случае образовались системы, в которых индивидуальная свобода могла найти место только разве чудом. Если бы Сен-Симон выдвинул и передал своим последователям только эти две идеи, то и в таком случае он уже очень много сделал бы для реакции против свободы и индивидуализма.

Но самый чувствительный удар свободе и индивидуализму Сен-Симон наносит своей теорией непрерывного прогресса.

Мы видели, чем была для людей XVIII века идея прогресса – идея, рожденная столько же нравственным сознанием, сколько и зрелищем побед науки над природой. Сен-Симон не только воспринял эту идею и выразил в одной из тех живых и сильных формул, которые иногда выходили из-под его капризного пера: наведенный на новый путь мыслью другого[633], он нашел возможность показать в непрерывном прогрессе закон всего существующего.

Но при подобном понимании прогресс совершенно изменяет свой характер[634]. Если он совершается фатально, независимо от человеческой воли, то он теряет всякую цену и даже всякое моральное значение. Как мы покажем это далее, он становится в связь с тезисами, наиболее враждебными тезисам, усвоенным XVIII веком. Он становится даже по преимуществу орудием политики сильной власти и базисом целой системы идей, предназначенной разрушить дело французской революции[635].

Внешняя история школы Сен-Симона до сих пор представляет собой лишь набросок: ее еще нужно написать[636]. Но уже сделано различие между правильными и глубокими взглядами этой школы и теми чрезвычайными ошибками, в которые она в конце концов впала[637]. Наша задача сводится исключительно к тому, чтобы показать, каким образом сен-симонисты завершают или преобразуют мысль своего учителя в политической и социальной областях.

Источником для этого исследования нам послужит Изложение доктрины, ряд лекций, читанных в 1829 и 1830 годах, в блестящий период школы, после несколько смутного периода, наступившего со смертью Сен-Симона (1825–1829), и до момента внутренней борьбы и разложения (1831–1832). Мы не должны, однако, стесняться при случае выходить из пределов установленного таким образом периода или обращаться к более раннему времени, чтобы отметить в сборниках, следовавших за Изложением или предшествовавших ему, первые проявления или настойчивые повторения одной и той же мысли.

Предоставляя другим заботу развивать идеи Сен-Симона относительно теоретической революции, которая должна быть произведена в науках, равно как его взгляды на приложение научного метода ко всей области деятельности человеческого духа, сен-симонисты главным образом занялись социальной и политической экономией, моралью и религией. Они возобновили по-своему критику социального строя, основанного на индивидуализме, и противопоставили этому строю совершенно иной идеал. Последуем за ними по этим двум путям их деятельности.

Первые лекции (séances) Изложения посвящены описанию того социального состояния, которое вызывает жалобы и протесты школы.

Если это состояние рассматривать с точки зрения экономических отношений, то оно плачевно. Делая немногих «счастливыми», конкуренция оставляет на мостовой «бесчисленные жертвы»[638]. Это – организованная война человека с человеком, народа с народом. Провозглашая laisser faire, laisser passer, экономисты хотели «разрешать одним почерком пера все вопросы, связанные с производством и распределением богатства»[639], так как они думали, что частный интерес всегда гармонирует с интересами общими. Но факты противоречат теории. Общественный интерес требует, чтобы было пущено в ход много машин. Рабочий, живущий трудом рук своих, имеет противоположный интерес. Все в конце концов нивелируется, отвечают экономисты. Но, возражают сен-симонисты, пока эта нивелировка наступит, «что нам делать с этими миллионами голодных людей?»[640]

Если рассматривать политические отношения, то к чему привели либеральные требования? К «убогой системе гарантий», представительному правлению, предназначенному охранять права человека и гражданина и основанному на регулировании недоверия[641] к власти. Но все это было хорошо, пока «отвечало критическим и революционным потребностям прошлого века», все это согласовалось с произведенной тогда работой всеобщего разрушения, но все это – анархия. Пришло время отказаться от нее, признав, что «на земле может существовать законная власть»[642].