Меня не удивит, если нарисованный мною идеал в целом покажется кому-нибудь из читателей, прочитавших эти лекции, но не посвященных в практическую работу народного образования или знакомых только с отдельными сторонами ее, слишком чуждым реальной жизни или даже утопичным. Я сам с давних пор занимаюсь этими вопросами теоретически, но не практически. Поэтому такого рода сомнение далеко не чуждо мне. Но именно потому я считал неоценимой для себя возможность изложить – и притом во всем их безусловном идеализме – мои так долго лелеемые, теоретически каждый раз вновь проверявшиеся мысли, серьезно не опровергнутые, между прочим, ни в одном пункте, но оставшиеся чуждыми господствующей практике, перед собранием, почти без исключения, опытных практиков, чтобы заключить из их одобрения или противоречия, какие из мыслей, много или мало, будут в состоянии выдержать пробу практики. Я вправе сказать, что мои мысли выдержали эту пробу больше даже, чем я ожидал. Я, к моей радости, ежедневно и ежечасно убеждался не только из прений по поводу этих докладов, но и из всего того обширного материала, какой излагался каждым оратором из его практики, что большая часть того, чего требую я, целиком или почти целиком, часто во многих местах самостоятельно, уже найдена и зарекомендовала себя в чисто практическом опыте или по меньшей мере, с точки зрения уже достигнутого, оказалась настолько близкой, что люди, знакомые по ежедневному опыту с практическими трудностями дела, без оговорок признали эти идеи возможными и обещающими успех. Почти ни в одном пункте мне не пришлось услышать слова «невозможно», столь излюбленного у друзей застоя. Правда, во всем этом круге мужчин и женщин, различного положения в жизни и различных профессий, различных социальных, политических и религиозных убеждений, начиная от священника и директора семинарии и кончая простым рабочим, господствовало такое поразительное единство основного убеждения, такой безграничный деятельный идеализм, такое горячее желание не довольствоваться никакой до сих пор достигнутой целью, но стремиться все дальше и дальше, что могло показаться, что в этой среде слово «невозможно» вообще вычеркнуто из словесного обихода. В самом деле: нет ничего невозможного, раз на него направлена серьезная воля. А эта серьезная воля, – в чем мы убедились все к нашему глубокому удовлетворению в эти незабвенные дни, – пробудилась у многих, и везде, где бодро и смело перешли к делу, она показала себя прямо неодолимой силой. Пусть же эта книга не только сохранит память об этих днях у того достойного круга сотоварищей по работе, которому принадлежит первое право на нее, но и поможет далеко за пределами его пробуждать такую же честную и решительную волю взяться самим за это бесконечно высокое или бесконечно трудное дело, или, если другие задачи не позволят им найти для этого силы и время, по крайней мере помогать косвенно, насколько у каждого есть возможность.

Последняя лекция, прочитанная в Марбурге 22 июня и в Мюнхене 22 октября 1910 г., ставит вопросы современного культурного развития с точки зрения настроения (поскольку у меня была возможность перенестись в него) тех, кто ощутил в своей собственной внутренней неудовлетворенности невыразимые трудности современного положения и пожелал начать прежде всего с совершенствования самого себя. Остается только пожелать, чтобы мне удалось с возможной убедительностью показать, что самоценность личности развивается сильнее всего как раз в скромной безличной преданности делу, именно – общественному делу; что именно стремление к освобождению личности, индивидуальности должно вести к социальной работе, которая по ее конечному смыслу будет всегда работой над социальным образованием,

У кого явится потребность в более глубоком теоретическом обосновании изложенных здесь мыслей, тому мы можем указать на перечисленные ниже сочинения автора, кое-что из содержания которых по существу дела повторяется в более или менее свободной связи и в этих лекциях.

Автор

Марбург, декабрь 1910

Сочинения автора, которые имеют отношение к содержанию этих лекций и служат более точному обоснованию и дальнейшему развитию изложенных в них мыслей:

«Социальная педагогика. Теория воспитания воли на основе общения». СПб., 1911. Изд. О. Богдановой.

Gesammelte Abhandlungen zur Socialpädagogik. I Abth. Historisches, 1907. Здесь, между прочим, «Идеи Песталоцци об образовании рабочих и его взгляды на социальный вопрос» (эта статья появилась также отдельно); «Песталоцци и женское образование» (отдельное издание – в Лейпциге у Dürr’a).

Philosophie und Pädagogik. Untersuchungen auf ihrem Grenzgebiet, 1909. Особенно статья II: «Индивидуальность и общество». (Есть русский перевод: «Философия как основа педагогики». Перевод под ред. Шпетта. Изд. Клочкова. Москва).

Religion innerhalb der Grenzen der Humanität. Ein Kapitel zur Grundlegung der Socialpädagogik. 2-е изд. (Tubingen, Mohr), 1908.

Religion? Ein Zwiegespräch (в сборнике «Weltanschauung». Berlin, Reichl), 1911.

Joh. Heinrich Pestalozzi. Часть I: Pestalozzis Leben und Wirken. 2-е изд., 1910. Части II и III: Избранные места из сочинений Песталоцци (Langensalza, Gressler), 1905.

Pestalozzi. Sein Leben und seine Ideen (в монографиях: Aus Natur– und Geisteswelt), 1909.

Lieber eine mögliche Umbildung der Familienerziehung in den arbeitenden Klassen (Zeitschrift für Jugendwohlfahrt, 1910, V, Leipzig, Teubner).

Volk und Schule Preussens vor hundert Jahren und heute (Giessen, Töpel-mann), 1908.

Ueber volkstümliche Universitätskurse. «Universitätsausdehnung. (Akad. Revue II, München, 1896. Ср. также: Comeninsblätter. T.VI, и Schriften der Zentralstelle für Arbeiterwohlfahrtseinrichtungen, XVIII).

Sociale Erziehung (Volksbildungsarchiv. T.I.Berlin, Heymann), 1909.

Здесь, в Веймаре, нам невольно вспоминается Гете, Но сама тема наша указывает нам на другую крупную фигуру того времени – на Песталоцци. Гете и Песталоцци – это дети одной эпохи и одного духа. Во многом они выступают как братья; их соединяют несомненно родственные черты. Позади обоих стоит Руссо; около, между ними – Гердер.

Всем им обще необыкновенно глубокое самобытное непосредственно теплое отношение к человеку, к чистой человечности, к человеческому образованию. Гете демонстрирует нам его своей жизнью, Гердер превращает его в широкое, всегда живо воспринимавшееся учение, Песталоцци же подходит непосредственно к самой сути дела— воспитать в человеке человека.

Это стремление носит у всех них прежде всего индивидуалистический характер: оно направлено на отдельную обособленную личность, но при этом оно все-таки направлено на общечеловеческое и прежде всего не ограничивается рамками класса и сословия. Все они обнаруживали поразительное согласие в своем непредубежденном отношении к самому простому народу, в глубоком понимании изначальности, непосредственности и связанной с ними силы и правдивости, которые так часто сказываются в народе. Правда, всех их побудил к этому Руссо; но ему удалось разжечь в них эту искру потому, что то же стремление к изначальности и непосредственности, которое называли «природой», жило в них самих. Именно эта черта отличает наряду с другими крупными достоинствами произведение Гете «Страдания Вертера», которое прежде всего вспоминается нам в Веймаре; да и вообще в этом произведении нам особенно дорога фигура молодого Гете.