К этому времени хасидские евреи уже вернулись на свои места. Я снова закрываю глаза и к счастью погружаюсь в сон.

Не успеваю я опомниться, как стюардесса что–то произносит на иврите. Я жду, пока она повторит на английском.

– Мы начинаем снижаться над Тель–Авивом, пожалуйста, поднимите спинки ваших кресел в вертикальное положение...

Экстренное сообщение – мое кресло находилось в вертикальном положении в течение всего двенадцатичасового перелета!

Я не грубая. Я всего лишь подросток с принципами

Сотрудница иммиграционной службы аэропорта Бен–Гурион в Тель–Авиве спрашивает Рона, (у которого есть двойное гражданство: израильское и американское), кто я такая.

– Моя дочь, – отвечает он.

– Ее зарегистрировали как гражданку Израиля?

Эта женщина шутит? Я? Гражданка Израиля? Но посмотрев на серьезное лицо пограничника, я запаниковала. Я слышала, что в странах Ближнего Востока принимают американских детей, но обратно не выпускают. Я не хочу быть гражданкой Израиля. Я хочу домой. Прямо сейчас!

Я развернулась, направившись обратно к самолету. Надеюсь, капитан разрешит мне полететь обратно... я готова лететь в "брюхе" самолета, или в багажном отсеке, или в проклятом контейнере для перевозки животных. Только вытащите меня отсюда!

Я уже почти у двери. На горизонте уже виднелась свобода, когда я почувствовала руку на своем плече.

– Эми, – раздался задумчивый голос Рона за моей спиной.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– Они ведь не позволят мне вернуться домой, не так ли? Ты затащил меня в эту страну, где нужно стать ее гражданином. Боже. Они ведь всех, даже девушек, отправляют в армию по достижению совершеннолетия, верно? Я слышала об этом, так что даже не пытайся отрицать это.

Знаю, сейчас я говорю как сумасшедший шестнадцатилетний подросток. Мой голос повысился на несколько октав, нежели обычно. Но это мне не поможет, поэтому я продолжала бормотать:

– Ты заставишься меня остаться здесь, а потом меня призовут в армию, не так ли?!

Я уже вижу, как обмениваю свою одежду от Abercrombie&Fitch на униформу. Мое сердце забилось быстрей, а по лицу скатились маленькие капельки пота. Клянусь, это не слезы, а всего лишь пот.

– Рон, буду честной, я сомневаюсь, что я – твой ребенок. Ты делал тест ДНК?

Рон смотрит в потолок и шумно вздыхает. Когда он вновь посмотрел на меня, его карие глаза были темнее, чем обычно. Его челюсти плотно сжаты.

– Эми, успокойся. Ты устраиваешь сцену.

– Старик, – твердо проговорила я, контролируя свой голос. Сейчас я словно Анджелина Джоли, прямо как в том фильме, где она надирает задницу всем, кто перейдет ей дорогу, – я еще не начала устраивать сцен.

К нам подходит солдат с очень, очень большим автоматом. Он практически побрит наголо, и могу сказать, что взглянув на него, можно понять, что он нервно держит палец на курке. Замечательно. Моя жизнь кончена, я останусь в этой стране третьего мира до конца своих дней, которые, похоже, уже сочтены.

– Mah carrah5? – сказал на иврите солдат Рону. Для меня это звучит как "Макарена?" или "Убить Эми?".

– Ha'kol b'seder6, – отвечает Рон.

Никогда бы не подумала, что буду жалеть о том, что не знаю иврит. В школе я изучаю испанский.

Мое сердце все еще бьется, когда я спрашиваю:

– Что ты сказал? Что происходит? – я боюсь ответов, но стараюсь быть храброй, что бы потом рассказать Американским спецслужбам всю информацию, которую сумею добыть, прежде чем сбегу. Я уверена, Американское правительство захочет узнать, что здесь происходит.

– Ты не гражданка Израиля. Тебя не призовут в армию.

– Тогда что тебе сказал солдат?

– Он спросил, все ли у нас в порядке, я сказал, что все нормально. Не более того.

«Мило», – подумала я.

Лишь потому, что он сильно сжал мою руку, я последовала за ним обратно к пограничнику.

Все это время он говорит с сотрудницей на иврите, наверное, лишь для того, чтобы убедиться, что я его не понимаю. Он точно заключает сделку, чтобы продать меня в детское рабство. Хотя я считаю себя довольно продвинутой в текущей ситуации, но, по правде говоря, никогда не слышала, что в Израиле есть детское рабство.

Вскоре, она штампует мой паспорт (который мама подготовила для меня на случай чрезвычайных ситуаций год назад, а папочка согласился на это, думая, что она тайно планирует забрать меня на Ямайку или Багамы), и мы направились в зону выдачи багажа. Сделав двенадцать шагов, мы оказались там.

– Пойдем со мной, нужно взять тележку, – велит Рон.

– Здесь подожду, – я хочу, что бы он знал – я не выполняю отцовских приказов.

Он скрещивает руки на груди.

– Эми, после сцены, которую ты устроила, я не собираюсь играть в доверчивого отца.

– В игре "любящий отец" ты точно не преуспел, – слова сами слетают с языка, как будто кто–то другой заставляет меня все это сказать. – А какого же отца ты сможешь сыграть, Рон? Знаешь, я смогу понять только, когда увижу.

Чаще всего Рон не показывает свою злость, но, несмотря на то, что вместе мы мало проводили время, я с уверенностью могу сказать, что знаю, как изменяется интонация его голоса или как учащается его дыхание.

– Юная леди, не думай, что ты достаточно взрослая, чтобы избежать наказания.

Моя знаменитая усмешка уже наготове.

– Пойми, дорогой папочка, быть здесь с тобой уже достаточное наказание.

Обычно, я не такая грубая, это ненастоящая я, но мое негодование по отношению к Рону, неуверенность в его отеческой любви заставляют меня вести себя цинично. В половине случаев я даже ничего не знаю о нем. Думаю, обижая его, я даю ему повод не любить меня.

Его дыхание учащается.

– Жди. Здесь. И. Точка.

Он удаляется, но я просто не могу стоять здесь. Осматривая аэропорт, мой взгляд сфокусировался на предмете, устоять перед которым не могут большинство подростков. Автомат с кока–колой. (Здесь можно вставить музыкальное сопровождение арфы, потому что сейчас именно она играет у меня в голове). Словно в трансе я пробираюсь сквозь толпу. Кока–кола зовет меня:

– Эми, Эми, Эми. Я знаю, ты горячая и капризная. Эми, Эми, Эми. Я знаю, что ты вспотела, как отвратительная свинья. Эми, Эми, Эми. Я решу все твои проблемы.

Коснувшись автомата с кока–колой, я почувствовала прилив свежести. Я готова кинуть деньги в слот. Впервые за двадцать четыре часа я чувствую первые признаки улыбки. А потом я посмотрела на цену. Моя кока–зависимость влетит мне в копеечку.

У меня отвисает челюсть, а а губ слетает визг.

– Семь долларов и восемь центов? Это грабеж!

– Это цена в шекелях, – сказала с акцентом женщина с двумя детьми, обнимающими ее. – Семь шекелей и восемь агорот.

– Шекелей? Агорот? – У меня не было шекелей. Я уверена, что и агорот у меня не было. А может, она говорила про коз?!

У меня есть только американские доллары. Ищу знак, который указывает, что в аэропорту есть банк. Следую по указателям, направляясь к банку. Это на другом конце терминала. Если потороплюсь, Рон даже не заметит, что я уходила.

Прежде чем поменять деньги, нужно встать в очередь. Ну и, конечно же, передо мной куча народу. Мне нужно вернуться к месту выдачи багажа, но я не хочу потерять свое место в очереди. Если эти люди будут двигаться чуть–чуть быстрее, я смогу получить свои шекели и агороты для кока–колы в кратчайшие сроки.

Посмотрев на время, я спросила себя: как давно я жду? Десять минут? Двадцать? Так легко потерять счет времени.

Наконец–то, очередь доходит до меня. Я достаю двадцатку из бумажника и протягиваю ее сотруднику банка.

– Паспорт, – говорит он.

– Я просто хочу обменять деньги, – уточняю я.

– Я понимаю. Мне нужен номер Вашего паспорта для обмена.

– Он... у моего отца, – говорю я. Рон забрал его, чтобы я его не потеряла. – Вы не можете просто дать мне шекели без него?