После сих слов смотрел я на все сии предметы пристально. — Мне казалось, что окружающие душу дети имели все вид приманчивый и приятный, из-под которого видна была, однако ж, ветреность и неосновательность. Душа часто обращала взоры свои к небу, и по ее вздохам и по умозрительности, сквозь черты ее видимой, удобно познать было можно, что она сохранила некоторое впечатление о том божественном жилище, в котором она некогда обитала.

Предводительствующий меня Ангел сказал мне потом: воззри на восток и внимай тому, что в последствии оттуда происходить будет, ибо душа во всех ее подвигах беспрестанное имеет от той страны влияние, хотя она не всегда то чувствовать умеет. — Побуждаем сими словами обратил я мои очи на восток и увидел в весьма великом отдалении высокую гору, на которой видно было что-то весьма блистательное, превосходящее свет самого солнца. — На отлогости горы видны были семь уступов; на каждом уступе видны были толпы светлых Ангелов, но все оные уступы были закрыты от глаз моих некоторым тонким туманом, сквозь который невозможно мне было ясно различить все предметы. — На самом нижнем уступе, однако ж, весьма ясно видел я женщину, одетую в белое снеговидное одеяние, держащую в одной руке красный крест, изливающий неописанное сияние, а в другой отверзтую книгу; вокруг ее видел я множество благоговеющих Ангелов. — Путеводитель мой сказал мне: благообразная женщина, которую ты видишь, есть вера. Находясь на сем первом уступе, она беспрестанно устремляет бдительные взоры на сию долину и заблуждающую от истинного пути душу воззывает на путь спасения. Как сие делается и что далее ее находится на всходе горы, все сие ты усмотришь и познаешь после; следуй только за душою во всем ее путешествии.

Тут паки обратил я свое внимание на душу, сходящую с пригорка от запада так, как я сказал выше. — Едва только готовилась она сделать последний шаг с пригорка в долину, как вдруг невидимой рукой облечена она была в ризу довольно благообразную, но совершенно закрывающую прозрачность самого вещества души. — Сие одеяние имело, однако ж, на себе гнусное пятно, на которое сама душа с отвращением взирала. — Сошед в долину, надлежало душе перейти чрез поток весьма чистый и прозрачный, который, сколько мне казалось, тек из-под нижнего уступа горы, видимой на востоке. Только лишь душа вошла в средину сего потока, как вдруг увидел я с вершины той восточной горы летящего белого голубя, который, прилетя к потоку и паря над оным три раза, опустился на самую главу переходящей души. По исшествии ее из потока, одежда ее оказалась чиста совершенно и не имеющая ни малейшего знака пятна гнусного, которое она прежде на себе имела; и в самое то же время появился из-под крыла голубя Ангел с златоблестящими крылами, который тотчас приветствовал душу и пленительными взорами и нежным дружелюбным видом искал обратить на себя внимание души. — Душа, однако ж, пошла в предлежащий ей путь. Хотя дорога и довольно гладка была, но иногда рвы, водомойны и каменья угрожали ей претыканием. Во всех сих местах Ангел помогал ей переходить все сии затруднения безбедно. — Доселе все шло наилучшим образом, и казалось, что душа прямо идет к горе восточной; уже она отошла 20 верст от потока; по словам моего путеводителя еще ей оставалось шествовать до горы верст около 50; но вдруг пришла она к такому месту, где дорога разделялась надвое: вправо шла дорога узкая, неровная и которая казалась наполненной колючими терновыми кустами; а влево шла дорога, которая казалась широкой, гладкой и для глаз весьма приятной. Душа без дальнего размышления пустилась в сию дорогу, но Ангел остановя ее, говорил ей: что ты делаешь, несчастная? Сия дорога есть дорога, ведущая в пагубу; она проложена врагом твоим и отца твоего; сколько он ни бессилен, но по попущению Божию, Которого намерение и цель никому известны и понятны быть не могут, коварством и ухищрениями для удовлетворения своей зависти и злобы желал бы он, буде бы то было можно, вовлечь тебя и всех подобных тебе во дно вечные тьмы и смерти, где он сам пребывает. Приятности сей дороги суть один только волшебный призрак. — Послушайся меня: иди лучше по тесной дороге; она более кажется ужасна, нежели в самом деле есть; чем более ты по ней идти будешь, тем приятнее она для тебя будет. Окружающие тебя неопытные и легкомысленные дети доселе мною только воздерживаемы были: сколь скоро вступишь ты на широкую дорогу, я должен тебя буду оставить, и они вовлекут тебя в бесчисленные напасти. Ты не в силах будешь без моей помощи победить все искушения, которые тебя на той дороге ожидают. — Душа, будучи по естеству своему добра, послушалась своего наставника и решилась идти узкой дорогой; но едва сделала несколько шагов, наколола ногу на терновую иглу, оцарапала щеку веткой дерева, которое по узкости тропинки должно было зацеплять мимоходящих. — Между тем душа взглянула на другую дорогу, которой она еще из виду не потеряла, забыла все увещания своего наставника, бросилась на широкую дорогу и по ней помчалась как безумная; за ней пустилась и толпа маленьких резвых ее сопутников. — Ангел зарыдал, увидя ее стремящуюся в путь погибели, и издалека следовал назирая за нею. — Душа, однако ж, вступила на широкий путь и, шествуя по оному, пленялась приятностями той дороги. — Везде казалось гладко, и поля, сквозь которые она проложена была, изобиловали приятными ароматными растениями, испещрены были цветами и от некоторого расстояния до другого представляли взору приятные рощи, а чувствам прохладную тень. — При самом почти вступлении души на сию дорогу, встретился с нею юноша, имеющий приятную наружность, но сквозь которую видно было нечто зверское, злобное и лютое, и самая приятность его казалась не простой, естественной, но искусственной, обманчивой. — При самой встрече с нею сказал он ей: да будет благополучен вход твой в сии приятные места! Я давно тебя знаю, прекрасная душа, давно желал быть твоим путеводителем и с горестию видел, что ты чуть было не убедилась правилами угрюмых нелюдимов. На что тебе тратить бесплодно цвет твоей молодости? На то ли тебе даны приятности и чувства, чтобы не пользоваться одними и умервщлять другие? На то ли поставлена ты в здешнем мире, чтобы не вкушать его сладостей? Плюнь на мрачные правила пустосвятов; я поведу тебя сею дорогою, она также доведет тебя к той же цели, как и другая, несравненно покойнее и приятнее. Я знаю, что на той дороге представляют тебе законодатели; но можно ли верить всем басням, выдуманным человеческим воображением? — Рассудок, просвещенный ум, философия должны быть нашими путеводителями. — Душа невольным образом содрогнулась и сказала: да философия! Я что-то об ней когда-то слыхала; помнится мне ее различают на истинную и ложную; одна делает человека истинно благополучным, а другая… Незнакомец в крайнем смущении прервал ее речь и сказал: на что дальние рассуждения? Познаем вещь на опытах. Под моим руководством ты будешь наслаждаться всеми приятностями, для которых ты произведена. — При сих словах маленькие дети бросились к нему на шею; один кричал: я хочу быть богат, другой: я хочу быть знатен, третий: я хочу любоваться красавицами, четвертый: я хочу нежиться и роскошествовать, и множество других подобно сему требований. — Он, их обняв, прижал к сердцу и сказал: я давно знал, что вы со мной согласны будете; я вам все желаемое доставлю. — Душа задумалась, казалась быть нерешимою, но новопредставившийся вождь схватил ее за руку, а дети ухватились за ее платье и не токмо повели, но повлекли ее в дальнейший путь. — Душа, влекома будучи, следовала в глубоком молчании за ними. — Иногда казалось, что она хотела исторгнуться из рук их; но платье ее, которым они ее почти опутали, препятствовало ей в том. — При сем обстоятельстве мой путеводитель сказал мне: смотри, коль истинно то, что сказал некогда некоторый святой муж: «когда душа порабощается телу, тогда не седок на осле, но осел на седоке ездит». Между тем наши путешественники приблизились к одному хребту довольно отлогому, но который закрывал дальновидность. — Они не запыхавшись взошли на оный и вдруг увидели прекрасную долину, весьма обширную, на коей множество представлялось храмов прекрасной архитектуры, из коих каждый казался быть посвящен особому Божеству. — Около оных толпилось множество народа и каждый так самим собой был занят, что ежели один столкнул другого, то не токмо не помогал встать ему, но даже и попирал его, стремясь к своему предмету. — Долина была глубока, и казалось, должно бы в ней быть мрачно; но видно было много искусственных огней, разноцветных фонарей, шкаликов, плошек, смоляных бочек и тому подобного. — Сии огни придавали сему месту очарованный вид, столько для многих пленительный, что иные, покушаясь возвыситься из сей долины, не могли сносить естественного света, но подобно нетопырям повергались опять в мрачную долину. — Дети, однако ж, окружащие душу, восхищались видимыми ими предметами и удобно понимали, что это было то, что им обещал новый их путеводитель. — Они стремглав с высокого хребта бросились в глубокую долину и повлекли душу от одного капища к другому. — По всей долине разливалось некоторое благовоние, обонянию приятное, но которое производило действие подобное пьянству. — Душа скоро почувствовала оное и почти в беспамятстве упала на мягкую мураву. — Сон ее не весьма казался спокоен, но приятные мечты представляли ее воображению все, что может быть восхитительно для чувств. — Когда душа проснулась, или лучше сказать из обморока вышла, тогда желания ее потащили в другие капища, где им прежде побывать не удавалось. — Таким образом продолжалось пут пребывание души довольно долгое время. — Многие из окружающих ее детей достигли своей желаемой цели. Иной носил мешок с деньгами, который никогда не истощался; иной обвешан был знаками отличия; иной с презрением взирал на низкие поклонения мимоходящих; иной летал с цветочка на цветок, как бабочка в любовном жару; иной покоился на мягких диванах, прохлаждался редкими напитками и пресыщался вкусными яствами. — Разнообразно и в разных сладострастиях утопали они: душа, однако ж, при всем том не была спокойна; казалось, что во всем искала она удовольствия, но ни в чем его не обретала, и очень приметно было, что сфера, в которой она тогда находилась, не соответственна была существу ее. — Ангел хранитель, который сопровождал душу до самого ее вступления в дальний путь, последовал и по оному за нею и остановился на том хребте, с которого душа спустилась в мрачную долину. Оттуда он беспрестанно наблюдал ее и часто заплаканные очи устремлял на восточную гору. Наконец в одно время душа, воспрянув после долговременного сна, начала ощущать некоторое внутреннее беспокойство. — Резвые ее сопутники покоились каждый в глубоком сне, который казался быть действием большой усталости. — Душа, будучи от их докук свободна, начала размышлять и, объятая ужасом, хотела встать с того места, на котором покоилась. — Но в самую ту минуту предстала близ ее женщина с дебелым и безобразным телом; сопутник мой сказал мне, что ее зовут привычкою, возложила на нее свою тяжелую руку и будто как цепями ее оковала. — Тут душа, которая по естеству своему почитает свободу драгоценнее всего, увидела все свое несчастие, горько зарыдала. — В самое сие мгновение увидел я, что сидящая на нижнем уступе восточной горы вера взяла в руку свою стекло наподобие стекла зажигательного, и от сияния, изливаемого на всю ту гору, от храма на вершине оной находящегося, приняв один луч, навела стекло на страждущую душу. — Сей луч блеснул прямо на ее сердце и в том луче явственно прочитать я мог Слово Божие. — Из сего луча появилась женщина в белой одежде, держащая под одной рукой книгу, а в другой чашу, из которой возвышался блистающий крест, с коего в чашу капала кровь большими каплями. — Путеводитель мой сказал мне, что сия женщина есть Религия. — В то же самое мгновение и Ангел хранитель устремился к душе полетом быстрейшим молнии и в одну минуту при душе очутился. Душа, увидев его, вострепетала от радости, бросилась к нему. — Ах! любезный, милый мой сопутник! почто ты меня оставил? разлука моя с тобою доказала мне, сколько я тебя люблю. С тобою была я спокойна, а без тебя, увы! гонялась я за удовольствием и за спокойствием, но нигде их не обретала. — Так, отвечал ей Ангел, милая сестра моя, ибо мы с тобой единого происхождения; верю, что тебе без меня было грустно; но кто же виноват? не предупреждал ли я тебя, что дальний путь есть путь гибельный, что на оном я тебе сопутствовать не могу и что ты без моего охранения и советов не в силах будешь победить ожидающие тебя тут искушения? Для того-то небесный общий Отец наш, Коего благость и милосердие не токмо человеческий, ниже Ангельский ум постигнуть не может, для того-то, говорю я, зная с одной стороны слабость естества человеческого, а с другой болезнуя о бедности человека, приставил нас стражами, хранителями и сопутниками душ человеческих, с тем чтобы предостерегать их от коварств и ухищрений духа злого и наполненного ненависти и вражды против рода человеческого. — Сей злой дух есть сатана, который некогда бывши Ангелом светоносным, яко денница от солнца, тако будучи ближайшим к Богу, принимал первые лучи Божественного света, который чрез него изливался другим тварям постепенно от одного к другому. Но сия самая изящность его бытия была причиною его падения, сколь скоро он уклонил волю свою от воли Создавшего его: пожелал сделаться равен Вышнему; но сие высокомерное, безумное намерение сделало токмо бессильным его сопротивником. — Можно бы было Всемогущему Богу поразить его и разрушить: не трудно и не невозможно Создателю разрушить Свое создание; на сие потребно токмо одно мановение Создателя. — Но Бог не так, как человек; что Он создал, тому создану быть надобно. — Тварь, созданная с свободною волею, не принуждением, а убеждениями, должна побеждена быть. — Бог не предвидел, а предвидя, Бесконечно к лучшему все устроил. — Он благоволит, уменьшая свое всемогущество, сражаться с сим сопротивником, так сказать, равными силами, дабы чрез то доказать крепость доброй воли над злою. — На сей конец создан человек вместо Луцифера: он есть театр сего сражения, и для того-то и создан он так, что в нем есть небесное и земное, превыспреннее и преисподнее, доброе и злое, Божеское и сатанинское. — Велик человеку венец победы, буде он, сражаясь под знаменами Христовыми, преодолеет древнего врага! и, конечно, преодолеет, буде беспрестанно руководиться будет волею Божиею. — Сопротивник его надменен, горд, коварен, хитр, но слаб; содрогается и бежит от одного имени Иисусова; а если воин Иисусов станет уязвлять его оружиями, от Царя славы Иисуса ему данными, тогда он не токмо победит сего глубинного, гнусного змия, но и похитит из челюстей его тьмочисленные корысти, которые положит к ногам Иисусовым, и чрез то удостоится великой награды, яко споспешествовавший намерению Того, Который определил положить всех врагов его в подножие ног его (Псалом 109, ст. 1). По всемогуществу Своему мог бы Бог покорить все Ему сопротивное, единым мановением Своея воли; но видно, что по любви чрезмерной нечто лучшее и о нас предопределил. Несть наша брань к плоти и крови, но к началом и ко властем, и к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным (к Ефес. гл. 6, ст. 12). — Но благо тебе, дщерь Отца небесного! Благополучно было твое рыдание! Видел я, как вздох твой, из глубины сердца испущенный, скорее молнии возлетел на восточную гору и видел, как луч Божественного света, ниспосланного чрез веру, озарил твое сердце словом Божиим, которое есть живо, действенно и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлениям и мыслям сердечным (ко Евреям гл. 4, ст. 12). И се из оного предстала пред тобою спасительная Религия: внимай ее наставлениям, питайся ее пищею. — Она научит тебя всему истинно для тебя полезному, призовет на тя Духа Святого, который наставит тебя на всяку истину и не оставит тебя, доколе приведет во объятия трех сестр, при всходе на восточную гору обитающих: веры, надежды и любви. — Токмо ты беспрекословно последуй ее учению, а я не отступен от тебя буду и силой, данной мне от Вышнего, буду тебя укреплять и защищать от всех искусительных нападений, которые в путешествии твоем неминуемо должны с тобой встретиться. — Тут Религия с кротким и смиренным видом отверзла свои медоточные уста и начала говорить так: «Ничего я так не желаю и ни к чему столько не стремлюсь, как не токмо прибегать на помощь грешников кающихся, но даже на стогнах и распутиях к покаянию их призываю. Готова я помогать страждущим тем спасительным врачевством, которое одна я силой Святого Духа, меня помазавшего, преподать могу. — Но о! несчастная по падению, прекрасная по созданию и преблаженная по цели, на которую ты создана! Если желаешь моей помощи, которая тебе теперь необходима, нужно тебе прежде принятия врачевства сознать всю жестокость твоей болезни; без того лекарство не будет так действовать, как должно, и ты неохотно его употреблять станешь. — Который медик согласится лечить такого больного, который не познает своей болезни, следовательно и лекарств принимать не хочет? Чем менее видимы признаки болезни, тем она глубочае внедрилась и тем опаснее ее действия. — Во время несчастного твоего пребывания в сей мрачной долине широкого пути беспрестанно питалась ты осахаренным ядом. Гордость, высокомерие, тщеславие, суетность, корыстолюбие, сластолюбие, роскошь, лицемерие, злоба, зависть, ненависть, а паче всего неверие, вольнодумство и самолюбие тебя всю сделали прокаженною и покрыли лютыми и без моего пособия неудобь исцелимыми струпьями. Посмотри на себя». — Религия представила ей зеркало: душа взглянула и ужаснулась. — Религия продолжала: «Взгляни на свою ризу! — Когда ты, приходя от запада, невидимою рукою облечена была во оную, тогда на ней было одно только пятно, от весьма древних времен на нем оставшееся, но и то в спасительном потоке силой Духа вся действующего истребилось; а теперь вся твоя риза осквернена пятнами не менее гнусными, которыми ты ее осквернила и стечениями смрадных жертв, при которых ты не токмо присутствовала, но и участвовала в разных капищах сей мрачной долины. — Струпья лютой проказы, на тебе самой находящиеся, ничто не может исцелить, кроме крови твоего Искупителя, за тебя на кресте излиянные; а пятна ризы твоей ничем другим не омоются, кроме слез истинного покаяния. Я все сии врачевства в руках моих держу, вот книга слова Божия, возбуждающего истинное покаяние и сердечное сокрушение; вот чаша с телом и кровью твоего Спасителя: тело тебя напитает паче всякие естественные пищи, яко огнь попалит все корни и тьмочисленные отрасли греховные, и просветит тебя светом лучезарным, дабы тебе быть сообразной тому, с кем ты воедино тело и воедин дух соединяешься; а кровь исцелит твои струпы, истребит совершенно твою болезнь и оставит на тебе печать важнее и сильнее той, каковую Моисей возлагал на праги и двери домов Израильтян при исхождении их из Египта, помазанием их кровью агнца пасхального. (Исхода глава 12, стих 7 и далее.) Та кровь была токмо прообразованием сея крови Боготочные. — Теперь врачевство уготовано; сказала я тебе его цельбоносную силу: если хочешь им воспользоваться, приуготовь себя и очисти истинным нелицемерным раскаянием о всех твоих нечистотах и беззакониях».