Виктору надоело стоять посреди пустого коридора.

— Ну чего, — спросил он, — куда пойдём?

Я выбрал в списке контактов Лиду и, поколебавшись секунду, напечатал:

"Привет! Что-то я давно тебя не видел. Ты не заболела? Помнишь, мы хотели поговорить…".

— Олё! — Виктор покачала ладонью перед моим лицом. — Земля вызывает…

— Ну, чего? — Я убрал суазор.

— Чего-чего… — повторил Виктор. — Куда пойдём?

— Да куда идти? — сказал я. — До конца всё равно минут двадцать осталось. Давай здесь подождём.

Из-за какой-то вкрадчивой обволакивающей тишины мне было даже неудобно говорить в полный голос. Виктор помотал головой.

— Кофе, — сказал он. — Давай в буфет. Чего здесь-то стоять? Думаешь, он обратно пустит?

— Разбежался.

— Ну вот, — осклабился Виктор. — Я тоже не хочу обратно. Всю эту чушь и безо всяких голограмм можно в учебнике почитать.

Я поддался на его уговоры.

Пока мы ждали лифта, я несколько раз проверил новые сообщения, хотя и знал, что ответа от Лиды нет — в противном случае, суазор бы известил меня о том, что в его электронной вселенной что-то требует моего срочного внимания.

— Да не парься ты из-за этого придурка, — сказал Виктор, когда мы заходили в лифт. — За что он нас выгнал вообще? Да его учебная часть на смех поднимет, если он и правда туда припрётся.

— А я и не парюсь, — сказал я.

— Что-то ты погрустнел, — сказал Виктор.

— Да так, — нехотя ответил я. — Устал просто.

— Опять она?

Мы стояли в кабинке, не нажимая кнопок. Поначалу лифт терпеливо ждал нашей команды, но потом двери стали закрываться, и Виктор, спохватившись, ткнул пальцем в кнопку первого этажа.

— Что у вас вообще с ней происходит? — спросил Виктор.

— Я и сам не знаю, — сказал я.

Виктор молча кивнул головой. Двери лифта открылись. Суазор взволнованно задрожал в моём кармане. Я полез за ним в карман и тут же остановился — я боялся читать её ответ.

— Ну, чего стоишь? — недовольно сказал Виктор. — Сейчас двери закроются.

На первом этаже сновали какие-то ошалелые студенты, которые, видимо, сбежали с лекций или же были изгнаны истеричным профессором, как мы. В автоматизированном буфете, как по заказу, работала только кофейная машина. А за высоким столиком, у светлого, с отключённым электронными жалюзями, окна стояла Лида и пила кофе из коричневой пластиковой чашки.

Меня точно парализовало.

Лида смотрела в окно и щурилась от солнечного света. Волосы её были распущены и падали на лицо. Она убрала прядь рукой, пригубила кофе и — обернулась.

Лида смотрела на меня несколько секунд, не говоря ни слова; она казалась испуганной, пластиковая чашка с кофе чуть не выскользнула у неё из руки.

— Ты здесь? — сказала она. — Но я только что написала… Я думала, ты на семинаре.

— Должен быть, да, — сказал я. — Но вот из-за этого…

Я повернулся, но не увидел Виктора — тот исчез, так быстро и незаметно, что я даже не заметил. Такая внезапная тактичность была совершенно для него не типична.

— Так странно, что ты… — начала Лида и неожиданно смутилась. — Ты получил моё сообщение?

— Ещё даже не успел прочитать, — сказал я.

Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик покачнулся.

— Так ты что, прогуливаешь? — спросила Лида.

— Ну, не совсем, — ответил я. — По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причём ничего не делали такого — ну, Виктор мне новость одну показывал.

— Значит, ты теперь местный хулиган? — усмехнулась Лида.

— Да уж, — кисло сказал я.

— Вообще все последнее время на нервах, — сказала Лида; она приподняла чашку с кофе, поднесла её к губам, но через секунду снова поставила на стол.

Мы замолчали.

— Да, я же хотел кофе, — сказал я.

Кофе-машина мучительно долго перемалывала зёрна, издавая утробный вой, а потом затихла, будто её закоротило, и мой несваренный кофе застрял у неё в металлическом горле.

Я повернулся к Лиде.

Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздражённо ударил по кофейному аппарату рукой и ещё раз нажал на длинную кнопку с надписью "Эспрессо". Машина гневно затряслась; послышался низкий нарастающий гул, как если бы в её недрах раскручивалась огромная турбина.

В этот момент в буфет ввалила целая толпа студентов.

Наверное, их отпустили раньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной тут же выстроилась очередь. На несколько секунд я потерял Лиду из вида и, бросив свой кофе, стал проталкиваться к ней через внезапно образовавшуюся толпу, которая как нарочно обступила неработающий кофейный автомат.

Лиды не было.

Её недопитая пластиковая чашка стояла на столе — как какое-то осторожное невразумительное послание, которое я никак не мог понять. Я открыл свой суазор.

"Извини, — прочитал я, — я помню, я обещала. Но я пока ещё не готова".

Раздался звонок, извещающий о конце пары.

В тот день мне приснился длинный неестественно-яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевёрнутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни солнца, ни других звёзд, ни даже Луны. Пирамида выплывала из пронзительной темноты. На её неровном, покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам.

Я перенёсся на Землю.

Начиналось затмение — похожий на пирамиду корабль заслонял собой солнечный свет. Через несколько секунд всё вокруг накрыла темнота.

Я был дома — в своём старом доме. Мать (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные мне эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот момент не существовало. Я улетал с Земли — надолго, возможно, на всю жизнь, — а она думала только о пирожных.

Мать быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеров было столько, что они уже не влезали в мою дорожную сумку. Я хотел остановить её, сказать, что мне всё это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему-то молчал. В корзинке на столе ещё оставалось несколько пирожных. Мать измождённо вздохнула, налила чай в свою любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня.

— Не забывай… — начала она.

В этот момент вся комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришёл в себя, небо за окном было уже совершенно чёрным, а огромная перевёрнутая пирамида спустилась так низко, что её изъеденный корпус почти касался шпилей высотных зданий. Все лампы на потолке в нашей комнате лопнули, однако свет — неестественный, белый, как при химической реакции — исходил из самих стен.

Мать лежала под столом, застыв в конвульсиях — ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчётливо понимал, что уже слишком поздно, что у меня осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, чтобы проверить её пульс, и — меня поглотила темнота.

В те дни я встречался с ней постоянно.

Сколько раз я видел свою мать сидящей на скамейке на станции монорельса — повернувшись ко мне спиной, обижаясь на что-то, — или в вагоне, прикрывая лицо истрёпанным суазором, или в городе, быстро переходящей на другую сторону улицы под торопливые команды светофора "можно идти", "можно идти". Всякий раз, обознавшись, я на какое-то мгновение действительно верил, что она по-прежнему жива, что она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает больше меня видеть.

Я и не подозревал, что вокруг меня столько женщин, похожих на мать. Хотя, возможно, в действительности они совершенно не были на неё похожи.

Я так и встречал на улицах мать, пока однажды не встретил Лиду. И не смог её сразу узнать.