С другой стороны, я могу разрисовать вас рисковым юношей, этаким монстром из давно почивших в бозе времен, который возгорел неудержимой страстью к девице и сказал себе: «К черту перчатки с трясущихся рук!». Это сделает вас героем в глазах пролов.

— Какое мне дело до того, что подумают обо мне пролетарии?

— Сейчас вам нет до этого дела. Но через пару недель или, может быть, немного больше все станет иначе. Вы окажетесь здесь среди них.

Халдейн был поражен логикой этого человека не меньше, чем его неуверенностью в себе В этом проявлялась принадлежность к «С-4», категории, десяток лет назад допущенной стать официальной профессией. Как большинство принадлежащих к ней, он не мог быть счастлив. День-деньской он сидел в полицейском участке, наблюдая за проходившими через него негодными произведениями рода человеческого и пытаясь ткать на этой основе с помощью тонкой пряжи собственной выделки некий гобелен, расцвеченный если не красотой, то «интересами человечества».

Хенрик, без сомнения, относился с симпатией к проплывавшим мимо него обломкам, а — курившийся вокруг него запах виски говорил о его сильном перенапряжении.

Воспринимая находившегося перед ним человека не как символ всех репортеров на свете, а как личность, обремененную своими проблемами, поднимающую чувство собственного достоинства на борьбу с реалиями выпавшей на ее долю работы и поддерживающую это чувство алкоголем, когда оно спотыкалось, Халдейн впервые в жизни почувствовал сострадание к постороннему.

Сбросив маску, он вежливо спросил:

— Хенрик, почему вам сегодня необходимо быть дома?

— Дело в моей супруге. Она не Бог весть что, но волнуется из-за меня по пустякам. Ей кажется, что я слишком много пью. Сегодня день ее рожденья, и я хочу сделать ей сюрприз — быть дома к обеду.

— Хенрик, я не желаю, чтобы вы заставляли свою супругу ждать в день ее рождения.

Халдейн сообщил ему имя и генетическое описание Хиликс.

— Помягче обрисуйте девушку в своем очерке. Мягкость была ее единственным преступлением, поэтому и вы отнеситесь к ней по-дружески.

Неформальность отношений между профессионалами при первой встрече считалась бестактностью и рассчитывать на понимание не приходилось, потому что, даже в глазах третьей стороны, такое поведение граничило с сентиментальностью и фамильярностью. Халдейн не искал оправданий, он просто ощущал какую-то тайную жалость к этому изможденному, рыжеволосому человеку.

Его сострадание искало ответного чувства и нашло его. Хенрик подошел и схватил его за руку:

— Всего хорошего, Халдейн.

Но рукопожатие Хенрика оказалось не единственным откликом; когда Халдейн поднял глаза, он заметил, что из взгляда сержанта исчезла холодность, Фроли, полицейский, тронул его за плечо и сказал почти ласково:

— Сюда, Халдейн.

Фроли провел его по коридору до камеры, отомкнул ее и ввел Халдейна внутрь. Стены помещения были оклеены обоями, в нем находились койки, стул и стол с лежавшей на нем Библией Если бы не прутья на окне, помещение могло бы сойти за комнату в гостинице.

Халдейн повернулся к Фроли:

— Как вы узнали, что мы бываем в этой квартире?

— Ваш друг, Малколм, донес нам. Вы пользовались помещением с его позволения, и он решил, что может быть обвинен в соучастии. Я не должен говорить вам об этом, но вы, кажется, не похожи на других профессионалов. Вы ведете себя почти как прол.

В ушах еще звучал этот сомнительный комплимент полицейского, когда Халдейн сел на край койки и снял ботинки.

За время этой трагедии с арестом произошли два подбодривших его события. Одно в дежурном помещении, где его гуманизм позволил навести мосты, хотя и хрупкие, между ним и другими человеческими существами.

Другое случилось в квартире Малколмов, когда полицейский-женщина уводила Хиликс. Бросив последний земной взгляд на девушку, которую любил, он прочитал выражение ее лица и не обнаружил в ее взгляде ни ужаса, ни беспокойства. Вместо них он увидел в нем достоинство и торжество, как если бы она решила, что ее любимый святой, и сама засветилась радостью разделения с ним его мучений.

В эту ночь он спал таким крепким сном, каким не спал уже многие месяцы, поднялся полным сил и с удовольствием позавтракал.

Он понимал, что подошел ко второму ледниковому периоду своего ума, но был еще в состоянии акклиматизации к этому холоду. Его органы чувств замерзли, и все его проблемы были проблемами мертвеца.

Отчаяние без тени надежды было универсальным болеутоляющим средством.

Примерно через час после завтрака бодрый порыв свежего ветра распахнул дверь камеры и внес в помещение портфель, оказавшийся в руке улыбающегося молодого блондина, который влетел с протянутой для приветствия рукой и сказал:

— Я Флексон, ваш адвокат.

Как только Халдейн поднялся, чтобы пожать его руку, вошедший швырнул портфель на стол, отодвинул стол в сторону свободной рукой и, подцепив ногой за ножку, пододвинул стул к койке Халдейна. Он уже сидел на стуле лицом к Халдейну еще до того, как тот снова опустился на край койки.

Флексон не тратил попусту ни одного движения. Халдейн был уверен, что более энергичного человека ему встречать не приходилось.

— Прежде чем мы приступим к делу, я расскажу о себе. От вас этого не требуется. Я на ногах с четырех утра и провел время за чтением полицейского протокола и вашего досье. Вы первый профессионал, которому меня назначили. Многого в предстоящем суде нам не добиться.

Я первый Флексон; Мой отец был простым юридическим служащим в Сан-Диего, и когда у меня проявились способности к юриспруденции, государство дало мне шанс. Я выдержал конкурсный экзамен и был третьим среди 542 учащихся. Вы видите перед собой главу новой династии.

Автобиография Флексона вызвала на лице Халдейна глуповатую ухмылку:

— Восходящему вверх пламенный привет от падающего вниз.

— Неправильное замечание, Халдейн, — улыбчивое лицо Флексона сделалось серьезным. — Почему? Оно свидетельствует о легкомысленном юморе в серьезной ситуации, который, в свою очередь, есть результат безразличия к своему общественному положению. Вы, представители категории во втором или третьем поколении стремитесь сделать вашу ответственность перед государством слишком легкой.

Мы не можем не видеть, как наносится урон государству в каждом сете каждого гейма. Далеко за примерами ходить не надо, прямо здесь, в этом округе, есть судьи, которые проводят на теннисных кортах больше времени, чем в суде.

Возьмем вас. Превосходный пример! При всем множестве домов развлечений, предоставленных государством студентам для восстановления сил, вы вторгаетесь в другую категорию, и, черт побери, просто кровь стынет в жилах, даже не прибегаете к противозачаточным средствам. И она тоже! Вы оба просто стремились быть схваченными за руку!

— В ее беременности нет сомнения?

— Конечно нет. Вам инкриминируется зачатие.

— Вы видели Хиликс, говорили с ней?

— У меня нет нужды встречаться с ней. Я защищаю вас. Какое мне до нее дело? Пойдем дальше. Вы виновны в том, в чем обвиняетесь. В этом нет сомнения, потому что зачатие доказывает покушение на геносмешение, а геносмешение — уголовно наказуемое тяжкое преступление. Это так же неопровержимо, как то, что гору не сдвинуть ломиком.

Через неделю или дней десять, в зависимости от количества назначенных к слушанию дел, вы предстанете перед судом и получите приговор. До судебного заседания у вас будут беседы с присяжными: социологом, психологом и священником. Полагается еще и четвертый, выбираемый в зависимости от категории обвиняемого, в данном случае — математик. Наша задача — повлиять на мнение присяжных.

— Но, Флексон, какой смысл беспокоиться о мнении присяжных или судьи, если заведомо решено, что я виновен?

— Хороший вопрос. Он показывает, что вы не перестали мыслить. Ответ: мы будем оправдываться с целью добиться снисхождения.

Деклассификация многослойна, как мы говорим в наших законах. Предположим, вы будете стерилизованы и низведены до прола; степень снисхождения может простираться от мягкой постели на Земле до урановых рудников на Плутоне. Так что ставка высока.