С наступления темноты прошёл час, и Стихия принялась собирать рюкзак при свете очага.

Этот очаг не затухал с тех пор, как его разожгла бабушка. Это едва не стоило ей жизни, но она не желала платить за розжиг. Стихия покачала головой. Бабушка всегда шла наперекор обычаям. Но она сама, что, лучше?

Не разжигай пламени, не проливай кровь, не бегай после заката, иначе притянешь к себе Страхов. Это были Простые правила, по которым жил каждый поселенец. И каждое из них она нарушала, и не раз. Только чудом она ещё не превратилась в Страх.

Всякий раз, когда она готовилась к убийству, тепло очага казалось таким далёким. Стихия взглянула на старый алтарь — им служил обычный шкаф, — который она всегда держала под замком. Языки пламени напоминали ей о бабушке. Иногда она думала, что огонь — это и есть она. Не сломленная ни Страхами, ни бастионами, до последнего вздоха. Стихия выбросила из пристанища всё, что напоминало о ней, кроме алтаря Господа Поднебесного. Он помещался за дверью возле кладовки, и у той двери раньше висел бабушкин серебряный кинжал, символ прежней религии.

На нём были выгравированы богословские знаки, служившие для защиты. Стихия носила с собой кинжал не из-за этих знаков, а из-за серебра. В Чаще его никогда не бывало слишком много.

Рюкзак собирался бережно — на дно поместился лекарственный набор, вслед за ним — внушительных размеров кисет с серебряной пылью, спасительным против столкновений со Страхами. На него были сложены десять плотных тканевых мешков. Они были пропитаны дёгтем, что делало его непромокаемым изнутри. Сверху уместилась керосиновая лампа. Стихия не хотела пользоваться ей, потому что не доверяла огню. Огонь привлекал Страхов. Но прежний опыт подсказывал ей, что лампу лучше взять. Она зажжет её, только если где-то поблизости уже будет гореть огонь.

Закончив сборы, Стихия, немного поколебавшись, зашла в старый чулан. Подняв половицы, она достала сухой бочонок, уложенный рядом с отравами. Порох.

— Мам? — услышала она голос Анны Уильям и подскочила от неожиданности.

Она едва не выронила из рук бочонок, от чего её сердце замерло.

Постаравшись спрятать бочонок в рукаве, она мысленно выругала себя. Вот дура, как же он взорвётся без огня. Она прекрасно знала, что это невозможно.

— Мама! — Анна Уильям разглядела бочонок.

— Мне он вряд ли не понадобится.

— Но…

— Знаю. Всё, замолчи.

Стихия положила порох в рюкзак. С боку к бочонку был приделан запал — ткань, привязанная к двум металлическими клеммам. Он принадлежал бабушке. Взорвать порох — это всё равно, что разжечь огонь, по крайней мере, в глазах Страхов. Это привлекало их почти так же быстро, как кровь, и днём и ночью. Первые беглецы из Дома быстро обнаружили это свойство. В каком-то смысле кровь была даже не такой опасной.

Кровотечение из носа или случайный порез не могли привлечь Страхов. Но если пролита кровь другого человека — эти твари кинутся на обидчика и, убив его, разъяренные Страхи убивают уже всех без разбора.

Только сейчас Стихия заметила, что её дочь оделась по-походному — на ней были штаны и сапоги, в левой руке она держала рюкзак.

— Куда это ты собралась, Анна Уильям?

— Ты думаешь в одиночку убить пятерых? А ведь они выпили только пол дозы болотня, мам.

— Мне не впервой. Я научилась работать одна.

— Только потому, что некому было помочь, — Анна накинула рюкзак на плечо. — Теперь это не так.

— Ты ещё слишком мала для этого. Ложись спать… Следи за пристанищем, пока я не вернусь.

Анна Уильям не двинулась с места.

— Я тебе сказала…

— Мама, — Анна Уильям крепко схватила её за руку. — Ты уже не девочка! Думаешь, я не вижу, как ты хромаешь всё сильнее? Ты не сделаешь всё на свете сама! Чёрт возьми, я буду помогать тебе, и точка!

Стихия смерила её взглядом. Откуда эта упёртость? Она редко вспоминала, что в жилах Анны тоже текла кровь Первопроходцев. Стихия знала, что бабушка вызвала бы у Анны такое же отвращение, как у неё самой, и гордилась этим. У Анны было настоящее детство. Она не стала от этого слабой, она выросла вполне… нормальной. Можно стать сильной женщиной и при этом не иметь каменного сердца.

— Как ты разговариваешь с матерью! — в конце концов воскликнула Стихия.

Анна Уильям только подняла брови.

— Ладно, можешь идти, — сдалась мать, вырывая руку из руки дочери. — Но будешь делать то, что тебе скажу я.

Анна выдохнула полной грудью и радостно закивала.

— Скажу Добу, что мы уходим.

Она вышла из кухни и направилась к конюшне медленным шагом — по ночам так ходили только истинные Поселенцы. Даже находясь под защитой серебряных колец, окружавших пристанище, нужно соблюдать Простые правила. Забудешь о них в безопасном месте, забудешь и потом.

Стихия достала две миски и приготовила в них две разные светомази, которые разлила по пиалам, и сложила в рюкзак.

Выйдя на улицу, Стихия вдохнула свежий прохладный воздух. Чаща умолкла.

Но, конечно, Страхи никуда не делись.

Несколько из них можно было различить невдалеке по их слабому внутреннему свечению. А только что мимо проплыли старые Страхи — эфирные, прозрачные, в которых едва уже угадывались человеческие формы. Головы их были расплывчаты, «лица» пульсировали, как клубы дыма. За Страхами на полметра тянулись белые шлейфы. Стихии часто чудились в них какие-то лохмотьях.

Ни одна женщина, даже Первопроходец, не могла взглянуть на них без трепета. Днём они, разумеется, тоже существовали, просто были невидимы. Разожги огонь или пролей кровь — увидишь. Ночью Страхи были другими. Они быстрее реагировали на нарушения правил. А ещё их привлекали резкие движения, чего не случалось днём.

Стихия вытащила одну из пиал с мазью, осветив пространство вокруг себя бледно-зелёным светом. Он был слабым, но, в отличие от света факела, ровным. Факел — вещь ненадёжная, ведь его нельзя зажечь ещё раз.

Анна уже ждала мать, держа в руках древки от фонарей.

— Нужно двигаться тихо, — сказала Стихия, крепя к древкам пиалы. — Говорить только шепотом. Как я сказала, ты будешь меня слушаться во всём, все приказы выполнять моментально. Эти головорезы… они могут убить тебя, или что похуже, и глазом не моргнут.

Анна кивнула.

— Не слишком-то ты испугалась, — сказала Стихия, обмотав чёрной тканью пиалу с более яркой мазью, отчего всё погрузилось во тьму. Высоко в небе сиял Звёздный Пояс, и свет от него пробьётся сквозь крону деревьев, особенно если они не будут сходить с дороги далеко.

— Мне… — начала Анна Уильям.

— Помнишь, как собака Гарольда взбесилась прошлой весной? — перебила Стихия. — Помнишь, какой у нее был взгляд? Ничего не напоминает? Глаза, полные жажды крови. Эти люди как раз такие, Анна. Бешеные. И их нужно пристрелить, как ту собаку. Для них ты — не человек, а кусок мяса. Понимаешь?

Анна Уильям кивнула. Стихия отметила, что та по-прежнему была больше возбуждена, чем напугана, но что поделать. Она вручила дочери один из фонарей, мазь в котором светилась бледно-голубым. Второй фонарь она взяла себе, накинула на плечи рюкзак и кивнула головой в сторону дороги.

Неподалеку, в сторону границы пристанища проплыл Страх. Коснувшись узкой серебряной полоски на земле, из него посыпалось что-то вроде искр. Тварь резко отпрянула и поплыла в другую сторону.

Любое такое касание стоило Стихии денег, портило серебро. За это и платили постояльцы — за пристанище, остававшееся неприступным уже более века, за пристанище с древней традицией — ни единого непрошенного Страха внутри. Своего рода безопасное место. Самое надёжное в Чаще.

Анна переступила через границу, которая представляла собой линию из больших серебряных ободов, выдававшихся над землей и посаженных на цемент так, что их нельзя было вырвать. Для замены испорченной секции одного из колец — а вокруг пристанища имелось три концентрических кольца — нужно было отсоединить её, сделав подкоп. Огромная работа, и Стихия была с ней знакома не понаслышке. Недели не проходило без замены или поворота той или иной секции.