— Рассказывай, — припечатал Горелов.

— Денег хотел срубить, — тихо признался Егор.

— Обчистить меня что ли? — изумился Виктор. — Тогда нефиг было вырубаться, когда кончил…

— Я не вор, — Егор смотрел в пол и чувствовал себя ужасно. — Просто денег нет от слова совсем. И ноут сдох. А тут еще этот перевод. Ну, короче решил, что мы переспим, а ты мне потом денег на такси дашь. Я их возьму, но поеду на общественном. Разница мне.

— Махинатор, — заржал Виктор, развеселившись от глупости финансовой схемы. — А если бы я не дал денег?

Егор пожал плечами.

— Тогда бы просто потрахались.

— А я ведь давал тебе вчера… — вспомнил Горелов. — Чего же ты не взял и не свалил?

— Пожалел, — честно признался Егор.

Сказал и понял, что попал. Испуганно зажмурился и быстро заговорил.

— В смысле… Подумал, а если бы со мной так было… И вообще… Решил помочь как один гей, другому… натуралу.

В комнате повисла тишина. Егор приоткрыл один глаз и скосился на Горе. Тот все еще сидел за столом, но лицо у него было очень злое.

Горелов пытался успокоиться и взять себя в руки. А чего он хотел, в конце концов? Ради чего Егор должен был оставаться? Из научного интереса или любви к искусству? Или чтобы нести гомосексуализм в широкие массы? Но как же неприятно осознавать, что тебя жалеют, что ты жалок, что твоя беда вызывает в людях именно жалость. Жалость. Жалость. Жалость. Сквозь марево обиды и злости, он даже не сразу понял, что услышал.

— А еще ты мне понравился… очень. Мне всегда такие нравились. Мой типаж.

Виктор выдохнул. Егор сидел с несчастным выражением на бледном лице.

— Проехали, не извиняйся. Все и так ясно. А с деньгами-то что за беда? Неужели работы не найти?

Обрадованный тем, что катастрофы не случилось, Егор решил поделиться несчастьем, надеясь, что это не будет выглядеть в глазах Горя по-бабски.

— Да работаю я. Просто оплату затянули. А я все силы только на этот проект бросил. И остался на бобах. В холодильнике шаром покати. Да еще и ноут. И переводы в универе все нужно в распечатанном виде сдавать. Знаешь, сколько стоит одну страницу распечатать? А когда этих страниц каждый месяц по сто? А у меня вообще только сотня осталась. Я, можно сказать, финансовый импотент.

Горелов хмыкнул, потом заржал: шутка получилась очень многогранной.

— Я вот над твоей бедой не смеялся, — насупился Егор.

— Прости, жалеть не буду. Денег нет? Иди вагоны разгружай. Там всегда лишние руки нужны.

— Ты меня-то видел? Где я и где физический труд?

Виктор смерил парня оценивающим взглядом и хмыкнул.

— А родители что, совсем не помогают?

— Нет у меня родителей, — горько ответил Егор.

— Сирота? Прости, я не знал.

— Не сирота, — даже спустя два года, произошедшее все еще отдавало болью в сердце. — Просто у моих родителей нет сына-гея. А у меня нет, соответственно, родителей.

— Понятно, — Горелов покачал головой, — не вынесли твоего камминг-аута? — припомнил он словечко. — Может еще отойдут.

— Нет, — Егор устало вздохнул, — отец своих решений не меняет. И сын пидорас ему не нужен.

— Зачем сказал? Ведь знал, что будет.

— Да не говорил я! — выкрикнул Егор. — Я вообще ничего не хотел говорить!!! Так получилось, — добавил он уже тише.

— Как так? — Горелов испытал нездоровый интерес к этой истории, хотелось послушать, как же на самом деле происходят камминг-ауты в России.

— Приехал домой после первого курса на каникулы. Мать сказала, что мы приглашены на свадьбу к Толику. А Толик этот — моя школьная любовь. Мы где-то со второй четверти десятого начали встречаться, тайком, конечно… Но все по-настоящему. Планы строили, как закончим школу и поедем в Москву. Будем квартиру снимать вместе, и можно будет не прятаться. Вот только после того как закончили, никуда Толик ехать не захотел. Отмазки какие-то тупые были. Я тогда еще все понял. Обидно было, но что поделаешь. А тут через год он женится, да еще и невеста беременна. Одноклассница наша бывшая. Честно, не хотел идти. Но городок у нас маленький, не пойдешь — потом разговоров не оберешься. Решил, посижу пару часов, а когда все наберутся, слиняю. Короче говоря, оделись мы с родителями в самое лучшее, как положено, и пошли на праздник.

Отсидеться не удалось, Толик как меня увидел, бросил молодую жену и повел за угол разговоры разговаривать. Нес такую фигню. Что я вернулся, чтобы все разрушить, что он меня убьет, если я кому скажу, что я сбил его с правильного пути, но у него уже все в порядке. А сам за руки меня держит и гладит, отойти не дает.

Ну я и сказал, что все в прошлом, хорошо поебались, а теперь все забыто и что у меня в Москве другой есть. Не знаю, что бы дальше было, но Людка — жена, как выскочит ниоткуда, как заорет, что я в Москве стал педерастом, а теперь и её мужа хочу запедерасить.

Мы оба обомлели. Пока догадались ей рот заткнуть, уже толпа набежала. А он все еще за руки меня держит. И тут её мать тоже заорет, что Толик и есть педераст, потому что Людка ей говорила, что он её к аналу склонял. И другие бабы начали орать, оказывается он много кого успел склонить… В общем, сумасшедший дом. Я руки освободил и пошел прочь, пускай он сам во всем разбирается.

А дома, когда родители пришли, отец меня в лоб спросил, правда ли что его сын… И лицо у него было при этом такое, что он уже все для себя решил. Я и сказал, что правда. Вот с тех пор у меня и нет родителей.

Егор не выдержал и всхлипнул.

— Вот только я у них один сын. Кто им помогать будет, когда они на пенсию выйдут? А они даже трубку вешают, когда я звоню, только услышат мой голос…

— Тихо-тихо, — Виктор подошел и сел рядом. — Не реви, мужики не плачут.

— Я не мужик — я гей, — возразил Егор, размазывая слезы по лицу.

— Ты мужик, — заверил его Горелов, — я в этом разбираюсь.

Виктору было жалко парня. С одной стороны, он сам всегда считал, что геи — это что-то ненормальное, подлежащее если не уничтожению, то изоляции от нормальных людей. С другой — оказалось, что геи такие же люди, как и он сам. Смеются, плачут, страдают и рыдают. Стало стыдно за себя.

— Слушай, давай ты все-таки пойдешь ко мне секретарем? А если встретишь свою любовь настоящую, тогда и уволишься. Сам же говоришь, деньги нужны. Неужели тебе совсем активом быть не понравилось?

И все же Горелов очень переживал за свою вернувшуюся мужскую состоятельность. Кто ж знал, что в анекдоте том все правда. Сменил ориентацию — и вот они радости секса вернулись в его жизнь. Можно было бы и другого найти, но хотелось остановиться именно на Егоре. Хороший, чистоплотный пацан, честный до глупости, деликатный. Где гарантии, что Виктору повезет так во второй раз? А доверять свой зад кому попало он был не намерен!

— Понравилось! — успокаиваясь, всхлипнул Егор. — Но все равно это как-то…

— А ты рассматривай это как помощь одного гея другому натуралу, — подсказал Виктор. — У тебя сейчас никого, у меня никого. Дружеский секс для поддержания формы. Что скажешь?

Егор молчал долго. С одной стороны очень хотелось согласиться, с другой выглядело все это как настоящая проституция. И как только женщины на такое идут? А еще Горе ему нравился, действительно нравился. Так почему же он должен ломаться и отказываться от возможности быть рядом с предметом своего интереса?

— Ладно, — сказал он, — давай попробуем, но если не получится, то никто не в претензии!

— Отлично, — Горелов подскочил с дивана и, схватив Егора за руку, потянул за собой. — Пошли.

— Куда? — опешил Егор.

— В спальню, закрепим достигнутую договоренность.

— Эй, Егор! — сзади неожиданно подлетел Леха и хлопнул по плечу. — Ну, ты и задница!

— С чего это вдруг? — возмутился парень, останавливаясь и поворачиваясь к другу.

Они договорились встретиться сегодня после универа, но такого обращения Егор точно не ожидал. Да, все выходные они с Горе не вылазили из кровати, трахаясь напропалую, так что позвонить Лехе было некогда, да и не хотелось, если честно. В тот момент Егора больше волновала сексуальная задница Горе и его член, который, к сожалению, твердел только если загнать поглубже. А ведь Егор хотел, чтобы загнали ему. Именно Горе загнал.