Но ещё больше удивило, что госсекретарь Шульц, который обычно выступал за продолжение переговоров по разоружению, сразу же поддержал это предложение Уаинбергера. Улыбаясь, он сказал;

— Я поздравляю Кэпа, что у него хватило фантазии предложить такую блестящую идею.

Как оказалось, для Шульца это предложение не было новостью. Через свои источники информации он знал, что в коридорах Пентагона такая идея ходит уже давно. Её выдвинул Фред Икле — заместитель министра обороны и бывший директор Агентства по контролю за вооружением и разоружению. Но замысел Шульца был совсем иным — использовать готовность Уаинбергера вести переговоры по ракетам и постепенно трансформировать его предложение так, чтобы оно повело лишь к сокращению баллистических ракет и прежде всего — тяжёлых.

А Рейгану идея Уаинбергера понравилась. Она отвечала его идеалистическим взглядам на мир без оружия. Вот при таких разных исходных позициях в Вашингтоне началась очередная межведомственная возня вокруг выработки текста послания Рейгана Горбачёву, в основе которого лежала идея высказанная  Уаинбергером.

[165]

25 июля такое послание поступило в Москву. В нём явно превалировал подход Шульца, а идея Уаинбергера была приглажена. Президент предлагал не выходить из Договора по ПРО в течении 5 лет. (Москва предлагала 15 — 20 лет.) А если после этого любая из сторон выйдет из договора, она должна будет поделиться «выгодами» от создания ПРО и планами ликвидации всех баллистических ракет.

Вот и всё. В своём ответе 7 недель спустя — 15 сентября Горбачёв назвал эти предложения по ПРО шагом назад, но никак не прореагировал на предложение по ракетам. А мы в Москве опять гадали, — что происходит? На серьёзно проработанную акцию, которая может привести к соглашению, это американское предложение никак не походит. Так значит тоже упражнение в пропаганде — ответ Горбачёву на его Заявление о ликвидации ядерного оружия?

На Пятёрке возмущался Ахромеев:

— За кого они нас принимают? В силу разного географического положения СССР и США делают разные акценты на развитие своих стратегических наступательных вооружений. Советский Союз развивал МБР наземного базирования, делая упор на тяжёлые ракеты с РГЧ. А США, которые находятся за океаном, делали ставку на тяжёлые бомбардировщики и крылатые ракеты. Теперь нам предлагают ликвидировать баллистические ракеты, но об авиации и крылатых ракетах — ни слова. Можно ли серьёзно относится к такому предложению?

В один из вечеров той осенью мы засиделись допоздна с Виктором Карповым, обсуждая наши переговорные невзгоды.

— Чудны дела твои, Господь, — иронизировал Карпов. — Ангелами мира и у нас, и в Америке выступать стали военные. Одни предлагают ликвидировать всё ядерное оружие, другие — все ракеты. А кто против? Злые духи в облике дипломатов!  

В разгар этой дуэли по ракетам Горбачёв выступил с новой инициативой. На встрече руководителей государств Варшавского договора в Будапеште 10 июня он предложил резкое сокращение вооружённых сил НАТО и ОВД на 500 тысяч человек к 1990 году. Оно должно сопровождаться инспекциями и мерами по уменьшению опасности внезапного нападения, включая ограничение масштабов военных учений. Эти переговоры он предлагал теперь вести либо на втором этапе Стокгольмской конференции, либо на расширенных переговорах по сокращению вооружений в Центральной Европе, либо на новом, специально созданном форуме.

В МИДе, да и в Генштабе гадали, — что всё это значит? Радикальное изменение позиции Советского Союза, намерение Горбачёва приступить к внутренним реформам и для этого сократить военные расходы, тяжелым бременем ложившиеся на советскую экономику? Или очередной хитрый трюк, чтобы уйти от замаячивших договоренностей в Стокгольме, переключив внимание на будущие переговоры, сулящие радикальные сокращения вооружений, о которых на Западе только могли мечтать?

И как быть теперь с ведущимися переговорами в Стокгольме и Вене? Во всяком случае, ясно пока было одно — судьба тринадцатилетних переговоров в Вене по сокращению вооружений в Центральной Европе решена — им приказали долго жить. Но это, так сказать, взгляд в будущее. А что сегодня?

А сегодня переговоры в Женеве, Вене и Стокгольме продолжали оставаться в глухом тупике. Руководство СССР и США  не заботилось о развязках. Вместо этого они соревновались, кто кого переиграет в надувании пропагандистских пузырей. В то же время Горбачёв и Шеварднадзе понукали своих переговорщиков — делайте соглашения.

Вот в такой обстановке в середине июня состоялось заседание Коллегии МИД. Зал, где она проходила, напоминал в миниатюре зал заседаний Политбюро. Такой же длинный стол, покрытый зеленым сукном, за которым в определенном строгом порядке сидели члены Коллегии. Поперек него — стол для министра. Позади — деревянный барельеф Ленина с каким — то подозрительным прищуром, глядевшего в зал. Ну а по бокам и сзади — стулья для приглашенных.

Шеварднадзе начал издалека — стал рассказывать, какое большое значение Горбачев придает внешней политике и МИДу. По его словам, МИД — учреждение дорогое, но не дороже наших государственных интересов. Под этим углом зрения министр один за другим стал перечислять основные направления советской внешней политики. Все вроде бы было хорошо, но, дойдя до Стокгольмской конференции, махнул рукой:

— Нет смысла говорить о Стокгольме — ничего, кроме критики, положение дел там не вызывает. Я не удовлетворен работой главы делегации в Стокгольме. Он выступает в роли регистратора событий. Инициативных предложений не вносит — поэтому и нет прогресса на переговорах. Нас тревожит большой разрыв между предложениями, заявленными с трибуны съезда партии, и тем, что лежит на столе переговоров. Это мы чувствуем и глубоко переживаем. Найдем ли мы выход из тупика на переговорах — не знаю.

Вот с таким горьким напутствием, но опять без директив, делегация уезжала в Стокгольм на предпоследний XI раунд переговоров.

Прилетев в Стокгольм, мы ждали с нетерпением, что в Москве вот— вот грянут гром и молнии: Горбачев, наконец, рассердится и накажет нерадивые ведомства, которые не выполняют его указания.

Но Москва молчала. А из полунамеков в телефонных разговорах с МИДом было видно, что импульсов из Кремля нет, и борьба вокруг наших директив на Пятерках постепенно угасает. Между тем, если вычесть перерывы, до финиша оставалось всего девять недель чистого переговорного времени. Американский, английский, французский и немецкий послы буквально осаждали советскую делегацию, предлагая начать выработку развязок. Но наши директивы были для зондажа, а не для ведения переговоров. Посол Гашиньяр был в недоумении:

— На прошлой сессии, — говорил он,— нам казалось, что мы начали деловой разговор о фактической договоренности по ВВС с параметром в несколько сот самолето — вылетов. А теперь ваши представители снова говорят о самостоятельных и функциональных учениях ВВС. Это что, откат назад?

А я не мог сказать ему ни да, ни нет, и только приветливо улыбался, советуя не спешить. А как не спешить, когда времени для выработки соглашения совсем не осталось? Тогда и родилось решение написать телеграмму в Москву: показать ситуацию, в которой мы оказалась, и предложить глубокие развязки, если даже с ними не будут согласны другие члены делегации. Так я и сделал. 16 июня собрал членов делегации и показал им проект.

«Имеющиеся у делегации директивы не обеспечивают выход на достижение договоренности в Cтокгольме. Они не дают развязок основных и нерешенных проблем, и на их основе нельзя установить взаимопонимание с теми западноевропейскими странами, даже нейтральными, которые проявляют заинтересованность в укреплении безопасности и разоружении в Европе.