Горбачев: Так, давайте разберемся. Что Гриневский может сказать по этому поводу?

Гриневский:90% воздушной деятельности НАТО связано с сухопутными войсками. На самостоятельные учения свыше 700 самолето — вылетов приходится всего 4 — 5 учений в год. Разумеется, они представляют угрозу нашей безопасности. Но уведомления сами по себе этой угрозы не устранят. А знать о проведении этих учений мы можем  и без уведомлений, как это происходит сейчас.

Шеварднадзе: Что мы спорим? Этот вопрос тщательно обсуждался секретарями ЦК у товарища Зайкова. Мы приняли во внимание озабоченности маршала Ахромеева. Поэтому в записке в ЦК отмечается, что для переноса потребуется дополнительное решение Политбюро. Товарищ Ахромеев с этим согласился. Поэтому можно идти дальше.

Ахромеев (распаляясь):Руководитель делегации в Стокгольме предлагает принять западную концепцию уведомлений о всей внегарнизонной деятельности войск. Это значит, поставить под контроль НАТО каждый выход войск за пределы гарнизона, раскрыть противнику всю нашу военную деятельность, нанести ущерб нашей безопасности.

Гриневский:Не каждый выход войск за пределы гарнизона, а только свыше 12 — 16 тысяч человек. Причем это запасная позиция, и я думаю, нам удастся ее отбить.

Горбачев:Гриневский правильно говорит — 12— 16 тысяч это и есть ограничитель. Давайте порассуждаем, какой может быть выход войск за пределы гарнизона свыше этого уровня, кроме как на учения или для переброски, которые все равно будут уведомляться. Они что, на картошку пойдут? Но я что— то не припомню, хотя и был секретарем ЦК по сельскому хозяйству, есть ли у нас картофельное поле, где 12 тысяч солдат рассядутся. Или, может быть, на ноябрьском параде по Красной площади пройдут? Но разве там такое количество войск уместится? Ну а если и уместится, что страшного в том, чтобы уведомить все страны: так, мол, и так, посылаем на ноябрьский парад в Москву две отборные дивизии. Все равно их военные атташе там увидят.

Зайков:Этот вопрос тоже решен. Мы его внимательно рассмотрели и пришли к выводу: можно пойти на уведомление о внегарнизонной деятельности свыше 12— 16 тысяч человек. Товарищ Ахромеев тогда с нами согласился. Я не понимаю, почему он сейчас этот вопрос снова теребит.

Ахромеев:Нас беспокоит, что вновь и вновь поднимается вопрос об инспекции. Сама эта форма проверки не совместима с доверием. Натовцы будут инспектировать не только уведомляемую, но и возможную деятельность, то есть практически любую деятельность войск. Причем и с земли, и с воздуха. Все это ведет к легализации разведки и наносит ущерб безопасности.

Горбачева:Ну а что в этом страшного? Разве мы сами не ведем разведку? И что такого нового их инспекторы могут узнать?

Ахромеев:Если согласиться на инспекцию, то может случиться так, что мы станем развертывать дивизию, а тут нагрянут натовские инспекторы, и им придется показать, как развертываются наши дивизии.

Горбачев:Но и мы у них можем увидеть...

Ахромеев:У них дивизии уже развернуты, а у нас нет. Поэтому они могут узнать наши мобилизационные планы и мероприятия. По этим причинам министерство обороны не может дать согласие на проведение инспекции на территории Советского Союза. Это наша твердая позиция.

Горбачев (сурово):Принимать решения об инспекции будет не министерство обороны, а Политбюро. Пока этот вопрос не стоит. Но если возникнет, то Политбюро его решит и будет принимать во внимание не только соображения, о которых здесь говорил маршал Ахромеев, а всю совокупность политических, экономических и военных факторов.

Стокгольмской конференции сейчас надо уделять особое внимание. Как представляется, именно на этом направлении можно достичь сейчас поворота в европейских делах, да и в международных отношениях в целом. Успех в Стокгольме — это то ключевое звено, взявшись за которое можно привести в действие всю цепочку международных переговоров и неотложных международных дел. Но для решения этой проблемы требуется сильная политическая воля.

На этом дискуссия закончилась, и Политбюро утвердило дополнительные директивы для Стокгольма в том виде, как они были представлены. А на следующий день, как обычно, в газетах появилось официальное сообщение «В Политбюро ЦК КПСС», где кратко сообщалось о главных проблемах, рассматривавшихся на заседании. В нем был абзац:

«Политбюро заслушало информацию главы советской делегации О.А. Гриневского на конференции по мерам укрепления доверия и безопасности и разоружению в Европе. Делегации даны указания активно добиваться на основе взаимности результативного завершения этого важного международного форума».

[167]

Это было нечто новое. Обычно на заседаниях Политбюро рассматривалось несколько десятков вопросов — иногда больше сотни. Но сообщалось о 5— 10 самых важных и преимущественно из внутренней жизни. Наши же проблемы проходили под рубрикой «Политбюро рассмотрело также некоторые другие вопросы». Так что же произошло? В тот же день Шеварднадзе разъяснил:

— На Политбюро была драка, — пожалуй, первое серьёзное столкновение с военными. А абзац этот, — сказал он, лукаво посмеиваясь, — был вставлен по указанию самого Михаила Сергеевича. Он говорит — надо помочь Гриневскому двигать дело. Это оградит его от нападок военных.

Пользуясь минутой благорасположения, я попросил министра об одном — позволить делегации самой реализовать директивы. Сегодня, убеждал я его, у нас действительно есть возможность договориться о пороге уведомлений в вилке между 11 и 16 тысячами человек. Но если завтра Горбачев публично объявит о готовности Советского Союза снизить уровень уведомлений до 12 тысяч, то это, конечно, произведет большой политический эффект. Но Запад все равно не согласится, и нам в Стокгольме придется искать договоренность уже в вилке между 6 и 11 тысячами.

Шеварднадзе в ответ смеялся, называл меня торгашом, но в конце концов сказал:

— Давайте договоримся вот о чем: Вы поезжайте в Стокгольм, но пока воздержитесь от реализации директив до визита Миттерана в Москву в начале июля. На переговорах с министром иностранных дел Рэмоном я постараюсь достичь принципиальной договоренности по основным нерешенным проблемам. Это будет жестом в отношении Франции, но сделает ее нашим вольным или невольным партнером на переговорах. Тогда и вам в Стокгольме будет легче торговаться по своим цифрам.

Торговля началась во время визита президента Франции в Москву 8 — 9 июля 1986 года. В ходе встречи Шеварднадзе с министром иностранных дел Франции Ж.— Б. Рэмоном, пожалуй, впервые проявился его переговорный стиль, которого он будет придерживаться потом последующие пять лет. Да и французы были в своем амплуа.

Накануне вечером команда советских переговорщиков собралась в кабинете у министра. Вопреки прежним обычаям расселись за большим столом для заседаний: с одной стороны министр, по правую руку которого сидел молчаливый и загадочный, как Будда, Ковалев, а по другую — его новые помощники С.П. Тарасенко и Т.С. Степанов. Это были помощники «по существу» — Тарасенко глубоко знал проблемы и фонтанировал оригинальными идеями, а Степанов, который приехал в Москву вместе с новым министром из Тбилиси, хорошо излагал их в несколько высокопарном стиле, который так любил Шеварднадзе. На противоположенной стороне стола в качестве оппонентов сидели переговорщики и руководители мидовских подразделений.

Министр внимательно читал подготовленную для него памятку и сравнивал её с директивами, время от времени давая указания добавить тот или иной пассаж. Дойдя до Стокгольмской конференции, он велел включить в памятку перенос самостоятельных учений ВВС на второй этап Конференции. Я стал протестовать: мы не можем этого делать — необходимо специальное решение Политбюро. Но Шеварднадзе сказал: