Предположения инспектора не оправдались. Он ожидал услышать из уст неудавшегося тестя Худайберды ругательства в его адрес. Но мираб винил только себя, что не уберег дочь: «Меня мало повесить за бороду… Хотела — шла в кино, хотела — ехала в район… В школе участвовала в художественной самодеятельности… Короче говоря, я не чинил ей никаких препятствий. Вот и опозорился на весь свет. Стыдно на людях показаться. Знать бы, что так получится… Не она виновата. И не он. Если мороз побил сад, в этом нет вины сада. Виноват садовник, вовремя не укрывший деревья…»

— Она сама выбрала Худайберды? Или, может быть, она любила другого?

— Никогда ничего не говорила. Раз мать намекнула, что скоро сваты придут, она ничего не сказала… И я крепко обещал отцу Худайберды, что отдам дочь… Она принесла в дом позор. Нам легче было перенести ее смерть. Расскажи лучше, как идут дела у тебя, сынок.

— Пока, яшулы, наши дела гроша ломаного не стоят. Еду в Ашхабад; что передать или привезти — говорите. Если никого там не знаете, то нашего начальника знаете наверняка. Он много лет пил амударьинскую воду.

— Кто такой?

— Ходжа Назаров. Бывший начальник Керкинской милиции.

— Да я-то, браток, знаю, а он меня — вряд ли. Начальник один, а нас много… Если не в труд, то привези хороших лекарств…

Когда участковый высадил Хаиткулы у крыльца гостиницы, следователь сказал: «А ведь письмо-то написано левой рукой. Так что придется вам попотеть, Пиримкулы Абдуллаевич. Но, к счастью, способ начертания букв остается одинаковым, как ни меняй свой почерк».

Простившись с участковым, Хаиткулы стал собираться в Ашхабад. Он был рад поездке.

Отвезя Хаиткулы в гостиницу, участковый развернулся и помчался к Довханову. Он решил одним махом покончить дело с письмом: анонимка лежала в кармане у Абдуллаева, оставалось только припереть Довлетгельды к стенке: «Говори, зачем писал?»

Капитан был убежден, что письмо — дело рук Довханова. В гостинице он успел сравнить почерк, которым оно написано, с почерком собственноручного объяснения Довлетгельды. И хотя никакого сходства между ними не было, Абдуллаев считал, что автором анонимки был Довханов. «Проверю почерк жены и мальчишек», — думал участковый. Жена Довлетгельды работала в школе, там же учились его младшие братья. Родителям его Абдуллаев всецело доверял: «Они не пойдут ни на какие махинации».

Капитан был рад удобному случаю доказать ашхабадскому инспектору и керкинскому следователю, что он тоже кое-чего стоит. Когда ему приходилось работать самостоятельно, Абдуллаев чувствовал себя уверенно и становился очень деловитым. Если было необходимо, он в любую минуту готов был отправиться за тридевять земель, стучался в нужную дверь, не считаясь со своим временем. Явившись к чаю, участковый без лишних церемоний усаживался за достархан, если попадал на домашнее празднество — не отказывался от рюмки. Словом, он был своим человеком чуть не в каждом доме.

Та мягкость и простота, за которые его ценили жители села, не особенно приветствовались начальством. Однажды Абдуллаев приехал в райцентр на совещание. Вышедший во двор начальник райотдела увидел кучу узлов в коляске мотоцикла участкового и, улыбаясь, спросил:

— Вы, товарищ капитан, не на той собрались?

Ожидавший одобрения Абдуллаев простодушно ответил:

— Это передачи родственников для находящихся под стражей. По пути захватил.

— Вот так участковый! — опешил начальник. — Возвратите все и в дальнейшем не повторяйте подобных ошибок. Участковый должен карать, а не филантропствовать. Ваше мягкосердечие вредит вашему авторитету…

У Довхановых ему сказали, что Довлетгельды уже педелю лежит в больнице после операции аппендицита. «Неделю?» — изумился Абдуллаев и с досадой подумал: «Завяз в этом следствии, а в селе хоть трава не расти — не знаю, где что делается».

Участковый поехал домой и за обедом обдумал план поисков. Первым делом он решил съездить к главному бухгалтеру колхоза, своему старому приятелю.

В правлении было тихо — председатель и почти все начальство разъехались по бригадам, в мастерские, в район. Только из кабинета главбуха слышалось постукивание счетов. Абдуллаев толкнул дверь и с порога поприветствовал маленького старичка с голой, как тыква, головой, в массивных очках на плоском носу, едва видного за грудами бумаг на письменном столе.

— Здорово, тезка!

Старичок, не поднимая головы, глянул на него поверх очков:

— Здравствуй, тезка, заходи. Сейчас закопчу вот с этим отчетом и весь к твоим услугам.

Пощелкав с минуту на счетах, главбух снял очки и повернулся к гостю, который покойно устроился в кресле:

— Как здоровье, дорогой?

— Что мне сделается, я на свежем воздухе работаю. А вот ты, я смотрю, совсем зарылся в свои бумажки.

Поговорив о погоде, о видах на урожай, участковый достал из кармана анонимку и положил ее перед старичком:

— Вот зачем я пришел. Помоги найти автора этого письма. У тебя есть образцы почерка всех сельчан — заявления, другие документы.

Главбух, пробежав глазами письмо, сразу сообразил что к чему.

— Есть кто-то на подозрении или искать по порядку?

Капитан, немного подумав, перечислил всех, кто был связан с делом. Старичок записал названные имена, откинулся на спинку стула.

— Приходи-ка завтра поутру, тезка. — Увидев недовольство на лице приятеля, бухгалтер снова облокотился на стол. — Или это требуется срочно?

— Если бы не срочно…

— Ну ладно, что с тобой поделаешь.

Усевшись по обе стороны стола, они начали перебирать документы, которыми набит был целый шкаф. Сначала работа шла медленно — приходилось просмотреть не одну папку, прежде чем удавалось найти почерк одного из лиц, обозначенных в списке. Тогда главбух предложил сравнивать с письмом все документы подряд и «подозрительные» откладывать для более тщательного сопоставления.

Так, не вставая, тезки проработали до полуночи. Но поиски первого дня окончились безрезультатно — ни один из отложенных документов не был идентичен анонимке по почерку. Удача ждала их на следующий день.

Оставшись один после отъезда Хаиткулы, Палта Ачилович заскучал. Еще вчера ему казалось, что ашхабадский следователь молод для такого ответственного дела и что он, Ачилов, в одиночку скорее справился бы со следствием. Но теперь им овладело непонятное безразличие, и весь первый день он провел в гостинице, перебирая собранные материалы.

На следующее утро Палта Ачилович приказал себе: «Хватит хандрить» — и, взяв папку, отправился к Худайберды Ялкабову.

Он шел задумавшись и не заметил, как из переулка появился прямо перед ним Най-мираб.

— Как успехи, товарищ начальник? Хаиткулы Мовлямбердыевич собирался в Ашхабад — уехал?

— Уехал, яшулы. — Следователь оставил первый вопрос без ответа и, чтобы поскорей отвязаться от старика, спросил: — Дом Ялкабова где-то здесь поблизости?

Най-мираб показал дом Худайберды и, попрощавшись, пошел своей дорогой. Но следователь окликнул его:

— Подожди, яшулы. Где живет ближайший мясник?

— Пройдешь дом Ялкабовых и метров через сто увидишь двор Сапбы-мясника, у него забор на метр выше, чем у соседей.

Палта Ачилович внезапно изменил свои планы и, вместо того чтобы идти к Ялкабовым, отправился к Сапбы. С ним он имел длинный разговор, после чего вернулся в гостиницу в приподнятом настроении. Он уселся в саду под сплетением виноградных лоз и задумался.

Невесть откуда взявшийся однорукий старик, смотритель гостиницы, со стуком поставил на стол чайник и пиалу. Мысли следователя спутались, он с досадой посмотрел на старца:

— Так, отец, и напугать недолго. Ты бы хоть предупреждал о своем появлении, а то вырастаешь как из-под земли.

Старик почтительно слушал Палту Ачиловича, не произнося ни слова. Следователю показался подозрительным этот молчаливый вездесущий человечек: то вынырнет из кустов, когда они с Хаиткулы обсуждают дела, то, едва стукнув в дверь, появится в комнате в момент разговора с Ашхабадом или Керки. Теперь Ачилов решил заняться стариком: