— Молодец, милая, молодец! — кричит Ванюшка, готовый обнять машину. — Молодец, товарищ машина!

Как раз в эту секунду автомобиль наклоняется, вздрагивает и, прежде чем Ванюшка успевает перекинуть рычаги, останавливается. В тишине победно, обрадованно ревет Блудная.

— Яма! — догадывается Ванюшка.

Он резко нажимает на стартер, затаив дыхание, ждет, когда мотор вздрогнет. Сильный аккумулятор проворачивает поршни, сквозь рев воды раздается неуверенное биение первых тактов. По-прежнему не дыша, боясь, что мотор заглохнет, он осторожно прибавляет обороты.

— Поехала, поехала! — морщится от жалости к машине Ванюшка. Автомобиль судорожно цепляется за песчаное дно колесами, силится оторваться от песка, покачивается, как человек с зубной болью. — «Ой-уй-оу!» — ревет мотор. А у Ванюшки вдруг холодеет в груди: стараясь выбраться, машина с каждым мгновением все глубже и глубже зарывается в песок. Он протягивает руку, чтобы выключить зажигание, но не успевает: утробно всхлипнув, машина останавливается сама.

Из-под капота валит пар.

— Все! — шепчет Ванюшка.

С ног до головы мокрый, Ванюшка стоит на крыле машины. С него струйками льется вода, смешанная с песком. Подождав, чуточку обсохнув, он забирается в кабину, чтобы обдумать положение.

Две-три минуты прошло с тех пор, как забуксовала машина, но в мире все переменилось: и солнце светит не так ярко, и тайга не веселая и праздничная, как была раньше, и Блудная не кажется живописной, причудливой рекой. Совсем другой, незнакомой стала машина. Где легкость, подвижность, крылатость Ванюшкиного автомобиля? Тяжелый, насупленный и мертвый стоит он в холодной воде.

Фары машины, точно потеками слез, облиты грязной жижей, колеса тупо упираются в воду. Погруженный в реку автомобиль кажется обрубком металла. Кургузый, жалкий, несчастный обрубок.

Сгорбившись, Ванюшка сидит на горячем сиденье. Шум неистовой Блудной как бы углубляет, подчеркивает тишину распадка, тишина звенит в ушах, тревожит, как иногда тревожит непонятный, разнобойный шум… Итак, нужно все обдумать.

Разных шоферов знал Ванюшка, и все они, забуксовав, по-разному вели себя. Одни, обозлившись, негодовали, бросались, как в драку, на машину, чтобы натиском, злой энергией, выдернуть из земли или воды; другие отчаивались, схватившись руками за голову, стонали от огорчения; третьи терпеливо, скучно, борясь с ленью, превозмогая нежелание работать, возились с машиной. Все это не подходит Ванюшке. Он вспоминает, как поступал с забуксовавшим трактором отец.

После нескольких безуспешных попыток выбраться из грязи, отец выходил из кабины, садился на сухое местечко. Он любопытно, осуждающе глядел на трактор: «Просили же тебя засесть!», не спеша курил, смачно пускал дым и крепко чесал пальцами седой висок. С каждой затяжкой самосадом отец веселел — наливались насмешливой влагой светлые глаза, морщился нос, в лукавой хитринке кривились крупные зубы. Наконец он, улыбнувшись, говорил Ванюшке поучительно: «Смотри, в этой холерине, в этой тракторюге, восемьдесят лошадиных сил, а он сидит, как ползунок на горшке, — ни встать, ни пойти! Ослаб, этот холерный тракторюга!» Когда Ванюшка соглашался, что трактор действительно, видимо, ослаб, отец снисходительно бросал: «Я его вытащу! Вытащу, хоть во мне и четверти лошадиной силы нет!»

Отец вытаскивал трактор из грязи так ловко, с таким изощренным изобретательством, что Ванюшка замирал от восторга, а отец по-детски, взахлеб смеялся: «Ну скажи, тракторюга, у кого больше сил — у тебя или у меня?»

Вспомнив отца, его лукавую улыбку, привычные жесты, Ванюшка, ни секунды не раздумывая, выскакивает из кабины в воду, раздвигая ее крепкими, мускулистыми бедрами, выбирается на берег.

— Ну, батька, ну, батька! — любовно шепчет Ванюшка.

Через пять минут план готов: он поддомкратит задние колеса, натаскает под них камней, машина встанет на твердую основу, он рывком подаст ее вперед и выберется из ямы. Вот и все, хотя придется труднехонько: домкратить в воде машину — это не пироги с морковкой есть.

— Сколько у вас лошадиных сил? — спрашивает Ванюшка машину. — Благодарю! А у меня и четверти силы нет! Однако пожалуйста бриться, товарищ машинюга…

Ванюшка идет к автомобилю, достает домкрат, вороток, гаечный ключ. Старательно протерев запылившийся инструмент, осматривает задние колеса, которые сидят значительно ниже, чем передние. Они почти целиком ушли в воду, так что видна только черная блестящая кромка.

— Неприятность! — восклицает Ванюшка, потому что, качая домкрат, ему придется с головой погружаться в воду.

— Водолазом заделаюсь! — решает он.

Поставив домкрат на дно, он набирает в грудь как можно больше воздуха и опускается плечами и лицом в воду. Он, видимо, плохо рассчитывает движение — валится на бок, домкрат выскальзывает из рук. Вынырнув, Ванюшка хочет удивленно свистнуть, но вместо свиста изо рта пузырится вода.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — говорит Ванюшка.

Следующее погружение в воду он рассчитывает лучше — удается поставить домкрат, сделать несколько качков воротком. Вынырнув, он дрожит от холода, дышит тяжело.

— Ванюшка, ты дурак! — вдруг убежденно говорит он и снимает с руки новенькие часы «Победа».

Часы стоят.

— Ванюшка, ты дурак и чучело! — повторяет он. Подумав, снова надевает часы на руку. — «Потом вылью воду, разберусь, что к чему!»

Во время следующего нырка Ванюшка делает десять качаний воротком, мысленно ругая себя за то, что не сделал отметку на колесе, по которой можно было бы узнать, поднимается оно из воды или нет. Поэтому во время очередного отдыха он прочерчивает ногтем на резине тоненькую риску. Затем делает еще десять качаний. Дальше домкрат не идет.

— Тьфу! — выхаркивает воду Ванюшка. Несколько секунд он дышит так тяжело, как дышит рыба, выброшенная на берег. Открыв слипшиеся веки, он глядит на черточку — она и не думала подниматься.

— Домкрат уходит в дно! — догадывается он.

Пьяной походкой, борясь с осатаневшим течением, выходит на берег, поеживаясь от холода и острой боли в ногах, идет искать плоские камни, которые можно было бы подложить под домкрат. Как назло, хороших камней не видно. Попадаются круглые и овальные, слишком большие и слишком маленькие. Он все дальше поднимается на сопку и вдруг мычит от острой боли: в палец левой ноги впивается осколок камня. Вытащив его и послюнив ранку, Ванюшка невольно оглядывается, и его вновь поражает вид окружающего. Горы, сопки перед горами, сосняк за сопками, река кажутся не такими, какими они бывают обычно. Дремотно-тяжелое, неприятное, притаившееся живет вокруг Ванюшки, и непонятно, почему оно такое. Сумрак кедрача кажется жутковатым, полным опасностей, изгиб Блудной — коварным, сопки полны пугающих неожиданностей.

С кручи машина кажется почти затонувшей: ни колес, ни крыльев не видно, представляется, что вода подбирается к мешкам с сахаром. Машина грязна, понура. У Ванюшки щемит сердце, словно не машина, а сам он мокнет в холодной речке, намертво прикованный ко дну. Некоторое время он неотрывно глядит на машину, затем встряхивает головой, как будто отмахивается от липкого, неприятного.

— У тебя сколько сил… А у меня! — говорит он тихо, невнятно. Перед глазами встает серый, унылый человек — невидимый противник, с которым Ванюшка спорит, когда бывает тяжело. Тускло-свинцовыми глазами серый человек смотрит на него, недобро усмехается: «Вот она, шоферская жизнь!» Еще раз упрямо мотнув головой, Ванюшка громко, веселее повторяет: — У тебя сколько сил… А у меня!

Невидимый противник исчезает.

Ванюшка бегом поднимается по склону сопки, не сразу, но находит два плоских камня, потом — еще три.

— Попались! — торжествует он, хотя торжествовать рано: один камень он снесет вниз легко, а два — нет. Значит, придется подниматься на гору четырежды. «Ничего! Погуляю!» — думает Ванюшка, взваливая на голое плечо камень. Он уносит его, кладет на берегу, погрозив пальцем автомобилю: