На роднике среди вездесущих сельских сплетниц ходят слухи, что хромой мулла охоч до сладких женщин, не прочь лакомиться и молодой костью. У него на лице умиротворенная улыбка; одной льстиво улыбнется, другую из кармана черкески одарит горсточкой конфет, третью по спине погладит узкой чумазой рукой. Он готов вылупиться из кожи, чтобы из молодых женщин на него обратили внимание. Некоторые девчата, пугливые и брезгливые, от него неприятно отворачиваются. А неробкого десятка из них затевают с ним разговоры, даже шутливо приглашает на танец. Умудренные опытом жизни женщины, шушукаясь между собой, цыкают на глупышек, бросая на него непонимающие взгляды, боком отстраняются.
Хромой мулла, расправив высохшие, как жерди плечи, выпятив худую грудь, между женщин важно ступает на длинных скрипучих костлявых ступнях. Чувствуется, что он с трудом справляется с волнением. Не скудоумный же, что бы ни понимать, что он перешел недозволенную для мужчины границу, тем более границу, определенную для человека его положения и возраста. Он, прибадрываясь, когтистыми чумазыми клешнями нервно расчесывает длинную седую козлиную бороду, бряцая висящим на тонкой кадыкастой шее серебряным колокольчиком. Он старается быть смелым, важным, значимым, как уважаемый в селении человек, и величественно прохаживается среди сельских красавиц.
Гамид гноящимися хитроватыми глазами украдкой заглядывает в глаза то одной вдове, то другой. Он пытается испытывать их терпение: одной из-под черкески показывает отрез для платья, другой — шелковый китайский платок. Под колдовские чары искусителя женских сердец в основном попадали вдовы, семьи которых военная разруха довела до гибельной черты. Он обхаживал женщин до тех пор, пока кто-нибудь из них не попадала в его силки. Испытанный жизнью змей-искуситель среди молодых женщин безошибочно выискивал именно ту, которая сама шла ему в силки. От такой жертвы он просто так не отвяжется.
Но почему-то он сегодня не следовал испытанным годами правилам. Сегодня змей-искуситель охотился за давно намеченной им жертвой в лице Зайнаб. Это была опасная игра умудренного жизненным опытом змея с сильной, волевой, своенравной девчонкой. Зайнаб в кругу молодых женщин бесстрастно слушала ничего незначащий женский лепет, не упуская из-под вида хромого Гамида. Она всем своим видом показывала, что она не замечает хромого Гамида, что он ей противен. Он ей как человек никогда не нравился, она презирала его. И сейчас она не могла вынести его угнетающего взгляда, сверлящего ей спину. Неожиданно глаза Зайнаб встретились с глазами этого неприятного ей человека. Он глазами впился в нее, загипнотизировал ее взглядом. Она на мгновение замерла. Нет, она не испугалась его магнетических чар, не отвела взгляда, а ему в лицо презрительно усмехнулась.
Зайнаб представляла, что за человек хромой Гамид. Отец был тонкий знаток людей, очень хороший рассказчик. Он ей рассказывал о характерах, нравах разных людей. А когда он начинал рассказывать о диких животных, обротнях, змеях, перед глазами Зайнаб становились холодные, немигающие глаза хромого Гамида.
Как-то Зайнаб за окном своей сакли заметила плетущегося по переулку хромого Гамида. Он был похож на серого ползущего змея, выискивающего добычу. Находясь на сельском переулке, она еще издалека чувствовала его холодный колдовской, крадущийся взгляд, вонючий запах, исходящий из его рта, скрежет чешуи о мелкие придорожные камешки. Он так был неприятен ей, что она сразу же переходила на другой переулок.
Сегодня у нее было совершенно другое настроение, такое, будто в нее вселился бес. Она была в ожидании чего-то важного, неминуемого события, которое ей переменит всю жизнь. Вдруг она позади себя увидела хромого Гамида. Вместо того чтобы отвернуться, покинут его, она, не задумавшись о последствиях, заговорила с ним:
— Дядя Гамид, ты такой смешной! — рассмеялась ему в лицо. — Что ты за мной скребешь своими чешуйками, как старый змей? Раз мой жених погиб, некому меня защитить?! Ты подумал, меня можно заинтриговать, за мной можно безнаказанно увиваться? Ты не так уж прост, как на первый взгляд кажешься! Ха-ха-ха, — заразительно рассмеялась Зайнаб. — А, может, как на старого быка в стае коров, на тебя подействовала весна? И в твоем дряхлеющем сердце весна разожгла жалкую кровь? Может, ты среди сельских наседок почувствовал себя петушком с золоченым гребешком? Или, скажем, увидел себя молодым орлом, пикирующим с высоты небес на беззащитную куропатку? Может, на тебя весна подействовала, как куст рододендрона на козла в гурте сельских коз?
Певуче растягивая слова, она так искусно заиграла наивными глазами, из-за длинных густых ресниц на него бросала такие искрометные взгляды, что тот задрожал от похотливой нетерпеливости. У него сладострастно отвисла нижняя губа, открывая пару кривых коричневых зубов, с которой на подбородок тонкой струей противно потекла слюна.
— О, красавица, не говори обидные слова, ранящие сердце… Я не петух среди наседок, и не орел, пикирующий на куропаток, и не козел в гурте сельских коз. Я всего лишь вековой дуб, отогревающий свои бока под лучами весеннего солнца. Я всего лишь странник, любующийся красивым цветком, растущим на лугу среди диких цветов и трав. Он благоухает передо мной, он свой красотой затмевает всех остальных цветов. От ее вида и запаха, как в молодости, я теряю покой, в сердце закипает кровь, тело бросает в дрожь, в глазах зажигается огонь!
Его похотливый взгляд блудливо ползал по ее высокой груди, открытой лебединой шее, а шлепающие, как раскатывающее тесто, губы противно складывались в трубочку. Создавалось такое впечатление, дай возможность, и они как пиявки вопьются в ее сочные алые губы, и, пока вдоволь не насытятся ее кровью, не отлипнут.
Сердце Зайнаб сжалось от отвращения к этому мерзкому созданию. Что-то отталкивающее, одновременно загадочное, манящее было во всем его облике, сладострастном взгляде. Вдруг она поймала себя на мысли, что этот взгляд не просто взгляд старого похотливого человека, а в нем есть что-то большее, липкое, вызывающее в ней огонь, бурю и протест одновременно. Ей показалось, что эти глаза ее не только бессовестно раздевают, а заглядывают за грань дозволенной черты, куда кроме ее самой, не имеет право заглядывать. Этот мерзкий человек переступает грань, которую не дозволительно переступать никому из мужчин.
От этого похотливого взгляда отмирающего самца у нее по всему телу, начиная с кончиков пальцев ног до макушки головы, пробежала противная дрожь, а промеж лопаток образовалось липкая влага, и она по позвоночнику потекла струей. От стыда, что он вдруг у нее внутри распалил огонь, она не знала, куда глаза девать. Зайнаб машинально потянулась к голове, нервными движениями рук сдвинула край белой шелковой шали на глаза. Ноги задрожали, в бедрах, выше них загорелся такой огонь, от которого ее лицо покрылось стыдливой пурпурной краской. Она почувствовала, как наливаются ее груди, крепчают соски. От этого у нее в глазах потемнело, сердце учащенно забилось. Она зашаталась, не помнит, как на непослушных ногах в сторону сделала несколько шагов. Благо, что перемены в ее лице, скачки сердца, кроме этого змея-искусителя, никто из девчат, увлеченных собой и общим весельем, не заметила. Иначе ей в селе колкостей интриганок, язвительных шуток острых на язык женщин не избежать.
Гамид обладал такой невероятной магической силой, речи его были так сладки, паутина, завиваемая им, была так искусно сплетена, что многие женщины, попавшие в эту сеть, там находили свой конец. И сельчанам, в силу нужды, приходилось обращаться к нему по многим вопросам: приворотам, отворотам, заговорам, заклинаниям, за волшебной бумагой от сглаза. Им приходилось занимать у него деньги, брать в долг зерно, муку до осеннего урожая. Многие в условленное время не могли расплатиться с долгами и попадали ему в кабалу. Мужчины становились его черной рабочей силой, а женщины его домработницами, наложницами.
О его слабостях, алчной натуре знали активисты села, но молчали. Они его преступные деяния, в силу некоторых причин, утаивали от уполномоченных представителей района. Потому что сами во многом от него были зависимы. Все его боялись, почти всех сельчан он держал в кулаке. Одни знали о его могуществе и связях с «лесными людьми», другие боялись его мести, предательской пули, пущенной в спину.