25 июля 1908 года. Москва.

Полная луна серебряным диском повисла прямо над маленьким старым двухэтажным трактиром, стоявшим у заброшенной дороги. Подгнивающие бревенчатые стены поддерживали незатейливую разваливающуюся от старости крышу, которую жители трактира дружно проклинали во время дождя. Половина окон первого этажа (там был расположен бар) была выбита буйными посетителями. Второй этаж, предназначавшийся для гостей, был почти всегда пустым, так как редкие проезжающие мимо трактира путники в большинстве своём предпочитали потерпеть до следующего, чем останавливаться в этом убогом месте. Бар также приносил очень скромный доход.

Поэтому, когда в этот душный летний вечер трухлявая дверь трактира со скрипом распахнулась, пропуская внутрь необыкновенно толстого мужчину с потным красным лицом, хозяин трактира, старик Ермолай, услужливо подпрыгнул к посетителю.

– Чего желаете? – спросил Ермолай, быстро пробегая глазами по красивому чёрному плащу, чуть запылённым чёрным ботинкам и великолепно оформленной лакированной трости. Сделав для себя вывод, что гость его очень богат, старик Ермолай расщедрился ещё и на подобострастную улыбочку, которую он использовал лишь в присутствии очень состоятельных или влиятельных людей.

Толстый мужчина обвёл маленькими поросячьими глазками тесно заставленное столами помещение и тех, кто в нём находился, и, остановившись на худом заросшем бородой молодом человеке, который под его взглядом прямо-таки сжимался на глазах, сказал трактирщику:

– Принеси нам какого-нибудь вина.

Старик Ермолай, проводив глазами его взгляд, удивлённо уставился на молодого человека, одетого в какие-то грязные лохмотья и теперь воровато оглядывающегося, видимо, в поисках чёрного входа, которого в трактире не было. Но, решив не ввязываться в дела, которые его не касались, Ермолай быстро засеменил в погреб за вином.

Толстый мужчина, тяжело опираясь на трость, направился к столу, за которым сидел молодой человек.

– Ну, здравствуй, Ефимка! Здравствуй, скользкий гад! – сказал толстый мужчина, криво улыбнувшись.

– З… здравствуйте, Аркадий Борисович! – с поддельным радушием воскликнул молодой человек по имени Ефим. Повеяло ужасным запахом алкоголя и дешёвого табака. – Садитесь со мной! Выпьем!

Аркадий Борисович с большим трудом уселся за стол напротив Ефима: то ли ему мешал его весьма объёмистый живот, то ли его мучила какая-то боль.

– И выпьем мы с тобой, Ефимка, и поговорим, – всё ещё ухмыляясь, сказал он. Ефим натянуто улыбнулся в ответ.

В это время к их столу подошёл старик Ермолай и, поставив между ними тяжело нагруженный вином и закусками поднос, быстро удалился.

Наполнив два бокала вином, Аркадий Борисович подтолкнул один Ефиму, а другой взял сам.

– Ну, за справедливость! – воскликнул он, опрокинув бокал в широкий рот.

– За справедливость, – глухо отозвался Ефим, нервно поёрзав на стуле, и тоже осушил бокал.

– А теперь перейдём к тому, о чём я хотел с тобой поговорить, сказал ещё больше раскрасневшийся Аркадий Борисович. – Видишь ли, сегодня утром кто-то украл золотое кольцо, семейную реликвию, оставшуюся мне от матери, царство ей небесное…

– Да Вы что?! – неправдоподобно изумился Ефим и сразу понял, что лучше бы он молчал.

– Да, да, представляешь? Сволочь такая! На святое позарился! – с осуждением сказал Аркадий Борисович, но довольная улыбка никак не желала сходить с его потного красного лица. – А ты, кстати, почему не взял деньги, а Ефимка?

– Какие деньги? Я ничего не брал! Мне чужого не надо! – вдруг затараторил Ефим.

– Успокойся, успокойся. Что ж ты так разволновался? – Теперь улыбка Аркадия Борисовича стала плотоядной. – Ты же обчистил мою квартиру…

– Я?.. Что?.. Да что ж… – задохнулся Ефим, у которого на лбу тоже выступили капельки пота.

– Извини, я неправильно выразился… Ты вычистил мою квартиру, и за уборку тебе полагаются деньги. Почему ты не дождался меня и не взял их?

Испуганно смотревший на него Ефим застыл на пару секунд, а потом вдруг лучезарно улыбнулся сквозь бороду.

– А-а-а! Те деньги… Да ну, что Вы!.. Разве за это просят… Я же по-дружески… Вот ещё!..

– Вот спасибо тебе, Ефимка! Спасибо, дружище! – благодарил Аркадий Борисович, но голос его был полон яда, отчего Ефим испуганно поёжился.

Толстяк снова разлил вина, и они выпили ещё по бокалу.

БАХ! Допив вино, Аркадий Борисович с размаху ударил бокалом по столу, по бокалу пошла трещина. Поросячьи глазки на красном лице бешено округлились и уставились на побелевшего Ефима. Сидевшие в дальнем углу бара двое мужчин настороженно оглянулись на них.

– Где кольцо моей матери?! – взвыл Аркадий Борисович.

– Я не знаю! – тут же выпалил Ефим.

– Отвечай, куда ты его дел! Отвечай, скотина!

– Я…

– Убью тебя, собака! Отвечай!

– Продал я его какой-то тётке здесь, в баре, – прохрипел полуживой Ефим.

– Какой тётке?!

– Не знаю!

– Где она?!

– Не знаю!

В ярости Аркадий Борисович так резко поднялся, что стул выскочил из-под него и с грохотом покатился в сторону. На шум из погреба вышел старик Ермолай, решивший всё-таки вмешаться, пока не поломали ещё что-нибудь из его имущества, но он лишь успел увидеть, как толстяк с перекошенным от гнева лицом достаёт из-за пазухи пистолет и направляет его на Ефима…

Выстрел разорвал тишину вокруг трактира.

7 декабря 2066 года. Казань.

Из окна в комнату лился яркий лунный свет, выхватывая из темноты лежащего на кровати больного старика, Михаила Робертовича Сафиуллина, и сидящего в изножье кровати юношу, его внука Алексея. Свет в комнате не включали, чтобы он не бил в глаза больному.

Сафиуллин тихонько постанывал, видимо, борясь с очередным приступом боли. Алексей, боясь нарушить молчание, держал его руку в своих ладонях.

– Алексей… – тихо позвал старик, лёжа с закрытыми глазами.

– Да, дедушка? Что-нибудь принести? – испуганно спросил Леша.

– Нет, не надо… Только… – Сафиуллин опять застонал.

– Дедушка, не говори, пожалуйста! – чуть не плача, воскликнул Лёша. – «Скорая» уже едет, дедушка! Подожди!

– Где Рита? – спросил он слабым голосом, который не на шутку встревожил юношу.

– Мама тоже едет. Дедушка, пожалуйста…

– Алексей… Лёша…

Сафиуллин открыл глаза и с нежностью посмотрел на внука. У Лёши на глазах навернулись слёзы, глотку сжало тугим обручем.

– Лёша, запомни… то, что я сейчас скажу, – прилагая неимоверные усилия, проговорил Сафиуллин и замолчал, сжав челюсти. Лёша знал: он удерживает стон, готовый вот-вот вырваться из его груди – и поэтому молчал.

– Лёша, вы с мамой должны опубликовать мои последние исследования, – делая паузу чуть ли не после каждого слова, сказал Сафиуллин.

– Последние исследования? – не понял Лёша.

– Мама поймёт. Только запомни, – прошептал Сафиуллин.

– Хорошо, дедушка, – покорно отозвался внук.

Минуту помолчали. Старик шумно глотал воздух ртом, словно рыба, выброшенная из воды.

– Ты… ты всё-таки очень похож на свою мать, – улыбнулся он. Свободная рука Сафиуллина поползла по одеялу в сторону Лёши, и тот, догадавшись, что он хочет сделать, склонил голову, позволив дедушке характерным движением ласково поерошить его мягкие рыжие волосы. Слёзы горячим потоком хлынули из глаз юноши.

Тут тело Сафиуллина опять напряглось, борясь с болью, разрывающей его изнутри.

– Не поспеют в этот раз врачи… – процедил сквозь зубы старик. – Хоть бы Рита приехала… хоть бы успела…

– Они едут, дедушка, пожалуйста…

Но тут Сафиуллин, страшно захрипев, склонил голову на бок. Невидящие глаза уставились куда-то в пол, отражая мягкий лунный свет, который он не мог больше видеть.

Сафиуллин ушёл, оставив внука бесшумно давиться рыданиями у его холодеющего тела.