– Побыстрее! – поторопил Арун женщин, и тогда Ратна сказала:

– Я пойду к дому жены Амита. Я должна быть уверена, что Анила в безопасности!

– Тебя все равно туда не пустят, – нетерпеливо возразил Арун. – Амит – сипай, потому, полагаю, с твоей дочерью ничего не случится.

И тут Ратна поняла: она не могла быть с белыми, потому что те люди, в чьих руках оставалась Анила, отныне принадлежали к другому лагерю.

– Я останусь здесь.

– Что ты несешь! – раздраженно воскликнул Арун и бросил жене: – Сона, прошу тебя, уговори ее!

Он вышел во двор, чтобы выкопать спрятанные в земле деньги, а Сона повернулась к Ратне. Глаза брахманки были темными и бездонными, четко очерченные скулы и царственный лоб свидетельствовали о высоком происхождении. И когда она заговорила, ее слова были произнесены тоном человека, облеченного властью:

– Ты мыслишь правильно. Ты должна остаться.

– Почему? – прошептала Ратна.

– Ты только что сама ответила на свой вопрос. Но у меня есть другая причина желать этого. Ты плохо действуешь на людей. Ты несешь на себе знак беды.

Ратна прижала руки к груди.

– Я сделала тебе что-то плохое, Сона?

– Ты каждый день откусываешь по кусочку от моего хлеба и, полагаю, не остановишься, пока его не доешь! Если ты не понимаешь, что я имею в виду, значит, боги дали тебе не больше ума, чем всякой шудре, хотя наглости и хитрости тебе явно не занимать!

– О чем ты? Я всегда была честна с тобой! Если тебе что-то во мне не нравится, я готова это спрятать и…

– Будет лучше, – перебила ее Сона, – если ты сама спрячешься так, чтобы мы с моим мужем никогда тебя не нашли!

Ратна кивнула и попятилась. В ее глазах стояли слезы, а лицо напоминало трагическую маску. Она осознавала, чего от нее хотят, но не понимала почему. Вероятно, дело было все-таки в касте, ибо чистота брахманов есть чистота огня, а незыблемость их порядков – нечто святое и вечное. В приюте для вдов они с Соной были равны, но теперь их вновь разделяла пропасть.

– Хорошо, я уйду, – твердо произнесла Ратна и, не сдержавшись, спросила: – Арун думает так же, как ты?

Сона сполна оценила последнюю выходку дерзкой шудры. Гордо вскинув голову, словно ее украшала не скромная шапочка стриженых волос, а золотая корона, она сказала:

– Не все ли тебе равно, что он думает? Ведь он не твой муж!

Ратне показалось, что теперь она знает правду. Ее присутствие в этой семье было как нож, разрезающий плод на две половины. Сона ревновала. Ведь ей уже довелось быть третьей женой! Едва ли это было приятно, хотя она и не испытывала к прежнему мужу ни капли любви.

Тогда что говорить о нынешнем браке, ставшем смыслом ее новой жизни! Сона желала безраздельно владеть чувствами своего супруга, даже если он испытывал к другой женщине только дружеское участие.

Обычно в этот час дома были объяты глубоким молчанием и покоем, луна напоминала зеркало, нашитое на полотно черного сари, а деревья словно кутались в ночные тени. Но сегодня все выглядело иным.

После условного сигнала – трех гулких выстрелов – сипаи были подняты по тревоге и по темным улицам Канпура помчалась кавалерия. Одно за другим загорались бунгало европейцев, и город озарило высокое яркое пламя. Были захвачены банк, арсенал и тюрьма, перерезаны телеграфные линии.

А тем временем со стороны Мирута к Канпуру двигались вереницы восставших, катились орудия, плыли серые громады слонов. Участь укрывшихся в крепости англичан была незавидной.

Ратна быстро шла по улице вдоль сплошной стены домов, не обращая внимания на дробный стук копыт, треск ружейных выстрелов и громкие крики мужчин. Всадники мчались как одержимые, с боков лошадей летела пена, а в воздухе клубилась густая пыль. Хотя все это происходило буквально на расстоянии вытянутой руки, Ратна не испытывала никакого страха. Ее терзало иное волнение: она думала о судьбе дочери.

Вероятно, та несгибаемая сила, что гнала и вела молодую женщину вперед, уберегла ее и от шальной пули, которая могла сразить в любой момент.

Ратна была готова ко всему: что ей не откроют дверь, что Кумари с родителями и Анилой покинула город, что ее встретят пустые темные комнаты и брошенные за ненужностью вещи, – но она никак не ожидала, что дома просто не будет.

Калитка была открыта, ограда уцелела, но на месте особняка громоздились руины. Вероятно, в него угодил случайный снаряд. Белесые струи дыма медленно поднимались ввысь и исчезали в ночном небе. Ратна не слышала никаких звуков; казалось, застыли и мир, и само время.

Прошло около минуты, и ее начала бить дрожь. Молодая женщина обхватила плечи руками, но потом у нее начали стучать зубы. Вот что такое жизнь! Бурлящий многолюдный город в мгновение ока превратился в безмолвный каменистый холм, любовь – в пустоту, а надежды – в осколки.

Мгновение – и Ратна повернулась спиной к развалинам. Она не станет искать трупы: там их просто нет. Амит наверняка увел свою семью в безопасное место! Теперь надо узнать, где они скрываются.

Тем временем Аруну и Соне удалось найти приют в укреплении, где находилось около тысячи человек, – наряду с офицерами и их семьями здесь были служащие магистрата, работники связи и транспорта, торговцы и другие гражданские лица. Прошло всего трое суток, а в крепости уже не хватало воды – ее выдавали раз в день строго дозированными порциями.

В узле, взятом Соной в дорогу, были посуда, одежда и «Махабхарата», укладывая которую молодая женщина невольно испытала угрызения совести.

Старая книга, взятая ею из родительского дома, осталась в приюте, и Сона ни за что не стала бы просить мужа купить ей новую. Однако Ратна рассказала Аруну о пристрастии его супруги к чтению (хотя сама даже не знала букв), и тот немедленно отправился в книжную лавку. Ратна любила Сону и тянулась к ней не как к высшему существу, а как к человеку, которого постигла такая же, как и у нее, нелегкая вдовья судьба.

Пока Арун пытался что-нибудь разузнать об их будущем, Сона, дабы не сидеть на месте, принялась (разумеется, с согласия мужа) ухаживать за ранеными вместе с белыми леди. Она не знала английского, но страданиям не нужны слова, и индианка легко угадывала, чего хотят солдаты. Сона приносила им воду в медном лота[57] и разливала в глиняные чашки, а когда они благодарили ее на своем языке, смущенно улыбалась.

Ходили слухи, что, когда несколько представителей канпурской знати попытались передать осажденным воду и продукты, сипаи задержали их и расстреляли как изменников. Уличенным в шпионских действиях отреза́ли язык и уши, выкалывали глаза и отправляли назад в укрепление.

Потому, когда Аруна позвали к генералу Уилеру, он испугался и растерялся. Теоретически его могли казнить и те, и другие – он с самого начала стоял на пограничной полосе. Арун был индийцем, в силу обстоятельств утратившим связь со своими, и он использовал белых просто для того, чтобы спастись. И, возможно, поставил не на ту карту.

Генерал Уилер, сгорбившись, сидел за столом. Казалось, он признал свое поражение, хотя, возможно, за его спиной были спрятаны крылья, которые он пока не решался расправить. Арун больше склонялся к первому.

– Я узнал, что среди нас, помимо служанок и нянек, есть и другие индийцы, в частности ты. Как ты здесь оказался?

Арун попытался что-то выдумать, но генерал махнул рукой.

– Не морочь мне голову! У меня мало времени и сил, чтобы выслушивать вранье. Любой на твоем месте убежал бы к своим. В чем истинная причина?

Колеблясь и запинаясь, Арун рассказал правду.

– Мне наплевать на это, – заявил генерал Уилер. – Наши вдовы вольны выходить замуж хоть по десять раз. Если ваше общество готово вышвырнуть вас за ворота только за подобный «проступок», я вам не завидую. Значит, ты на нашей стороне и готов нам помочь?

– Да, но едва ли я…

– Все предыдущие попытки переговоров, – перебил генерал, – не увенчались успехом. Нана Сахиб[58], прежде бывший нашим союзником, встал во главе восстания, и он не дает нам никаких послаблений. – Подняв глаза, командующий в упор посмотрел на замершего Аруна. – Ты индиец, ты знаешь английский, производишь впечатление разумного, грамотного человека. Не думаю, что твои соотечественники и единоверцы убьют тебя, даже не выслушав.