В первый миг Арун решил, что старик бредит, а потом до него дошел смысл его слов. Он едва не схватил старца за плечи, но вовремя опомнился.

– Как ее звали?!

– Я не спросил. Да и зачем мне имя дочери тьмы?

– Где ты ее встретил и что с ней стало?

– Меня позвали сипаи: женщина была у них. Я не знал, как решить ее судьбу, ибо в ее сердце не было ни раскаяния, ни страха. А потому велел отправить ее туда, откуда она сбежала: в Варанаси, в приют для вдов.

– И теперь она там?!

– Не знаю. Я ее больше не видел. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я ее муж!

Вероятно, чаша знамений в сознании брахмана была переполнена, потому что он, ничего не ответив, тихо испустил дух.

Арун молча возвел хвалу Вишну[67] за то, что ему было позволено узнать самое главное. Он предал бы тело старика огню, но огня не было, и юноша похоронил его в Ганге.

Итак, теперь он знал, куда ему идти: в Варанаси. Если Сона в приюте, он найдет способ вызволить ее оттуда. Главное, чтобы она была жива!

Арун вышел на дорогу, хотя это было небезопасно. К счастью, кругом царило безлюдье. По обочинам, словно огромные зонты, торчали пальмы, росли невысокие раскидистые гранаты. Кое-где цвели желтые цветы тамаринда; в далеких рощах стоял неумолчный стрекот цикад.

Потом стали попадаться выжженные деревни, безглазые смердящие трупы на виселицах, построенных вдоль дорог, – так был отмечен путь британских войск от Варанаси к Аллахабаду и дальше – в Канпур. Видя все это, Арун холодел. А что, если Варанаси, как и Канпур, затоплен кровью?! Что стоило обезумевшим пьяным белым солдатам ворваться в обитель беззащитных вдов!

Он нашел приют в уцелевшей деревне под названием Архирван, расположенной возле манговой рощи, где его напоили, накормили и позволили немного отдохнуть. Ему категорически не советовали идти в наводненный англичанами Варанаси, одна ко Арун был непреклонен и продолжил свой путь.

Сону привели в храм на рассвете, когда там еще было безлюдно и тихо. Первые торговцы только-только начинали раскладывать на ступенях гирлянды из белого жасмина, оранжевых бархатцев, розовых магнолий и кроваво-красного гибискуса.

Сунита пылала праведным гневом, а пожилой жрец выглядел усталым. В последние дни служители храма, как и все жители города, пережили слишком многое. Приходилось неустанно молиться и приносить жертвы, дабы Вишну, обычно спускавшийся на землю во время народных испытаний и бедствий, отвел беду от святыни.

Жрец долго и нудно объяснял девушке, что теперь, когда перевес ее поступков явно не в пользу добрых дел, ей не видать небесных миров, где души наслаждаются сладкозвучной музыкой и всяческими яствами. Скорее всего, она попадет в ад, где на берегу кровавой реки Вайтарани жестокие слуги бога Ямы[68]пытают грешников огнем.

Все это было хорошо известно Соне, которая читала священные книги. Куда больше ее интересовало, что станет с ней сейчас, при жизни.

К сожалению, теперь земной мир мало чем отличался от подземного, где обреченные на страдания, мучимые жаждой и голодом, исхудавшие, покрытые грязью и кровью несчастные плакали от страха и кричали от боли.

Сипаи бросили Сону на подходе к Варанаси. Они долго вели девушку, не давая сбежать, потому как полагали, что получат за нее награду, но в конце концов реальное зрелище сотен трупов оказалось сильнее призрачной горы золота.

Возвращаться было некуда, и Сона вошла в город. Она удивилась, не услышав плывущих над Гангом, завораживающих душу гимнов в честь бога Шивы, не увидев на воде плошек с зажженными фитильками, отправлявшихся в путь к океану. Зато священная река была полна окровавленных мертвых тел.

Сона в ужасе бросилась бежать, и не напрасно. Девушка успела спрятаться, благодаря чему не угодила в руки солдат – на сей раз англичан, коих в городе было великое множество. Несколько дней она скрывалась то тут, то там, почти не спала и ничего не ела.

Сона не знала, куда ей идти, не видела никакого выхода, а потому… вернулась в приют. Если Арун жив, он непременно вызволит ее из обители скорби, а если он умер, тогда ей совершенно все равно, что с ней будет. Так убеждала себя Сона, но, как оказалось, ошибалась.

Сунита встретила ее с суеверным страхом, как восставшую из мертвых, однако страх быстро сменился гневом и невольным торжеством. Женщина не удержалась, чтобы не отпустить в адрес Соны несколько язвительных и назидательных замечаний. Боги справедливы, все возвращается на круги своя!

Разумеется, приют не миновало нашествие англичан, и Соне, при ее красоте, очень повезло, что в это время она находилась в другом месте. Молодых вдов в обители скорби значительно поубавилось, но Сунита не стала высказываться по этому поводу: и без того было ясно, какова их судьба.

На ночь Сону заперли в одной из клетушек, а утром отвели к брахману.

– Мы не можем ее убить, – сразу сказал он, и Сунита заметила:

– Сейчас многие считают смерть избавлением, так что это не самое страшное наказание.

– Она пришла в приют от безысходности, а не потому, что раскаялась. Придет время, и она вновь убежит. Будет лучше посадить ее на цепь и кормить раз в три дня.

– Тем более сейчас у нас очень мало еды! – воскликнула обрадованная его решением Сунита, и Сона впервые увидела в ее глазах обыкновенную женскую зависть, зависть к ее молодости и красоте, к тому, что ей удалось вырваться из плена условностей и, пусть ненадолго, снова увидеть жизнь.

– А еще ей нужно обрить голову, – сказал жрец, и тут Сона вскричала:

– Нет!

Они не знали, как она радовалась отрастающим волосам, как мечтала о том, что однажды Арун наконец-то увидит ее, окутанную темным облаком шелковистых прядей, хотя и понимала, что волосы отрастут до прежней длины далеко не за один год.

А еще Сона почувствовала, что окончательно освободилась от душевных мук, терзавших ее на протяжении трех последних лет, и в ней зарождается чувство протеста.

Она бросилась бежать, но ее поймали служащие храма. Сона царапалась и кусалась, и ее пришлось связать. Когда ей брили голову, она рыдала так, будто у нее живьем вырывали сердце.

– Смотрите, – сказала Сунита, – эта женщина оплакивает не свою душу и не своего законного супруга, а свои волосы! Кстати, а где вторая девчонка, Ратна?

– Она никогда сюда не вернется! – воскликнула Сона.

– Будем надеяться, что эта нечестивица уже мертва! – торжественно заявила Сунита.

Ослушницу облачили в застиранное белое сари и, как советовал жрец, приковали цепью к стене в крохотной каморке, углы которой были затканы паутиной. Постелью узнице служила драная джутовая циновка, на которой ночью она лежала без сна, а днем молча сидела, подтянув колени к подбородку и обняв их руками.

Мисочку дала и горсть риса узнице приносили раз в три дня и давали с таким видом, будто она объедает весь приют. Вода стояла всегда, но ее редко меняли, потому Сона постоянно рисковала заболеть. А еще девушку тревожило, что она стремительно теряет силы.

Ее показывали вновь прибывшим вдовам как пример существа, осквернившего и оскверняющего все на свете, чья карма тяжела, как набитый камнями мешок.

Сона старалась не обращать внимания на эти посещения. Она молчала с истинно брахманской отрешенностью, хотя при этом в ее голове кипели мысли. Сбежать она не могла. Передать послание – тоже. Да и кому? Надежда на то, что Арун догадается, где она очутилась, была довольно призрачна. Да и жив ли он?

Сона запрещала себе думать о том, что, возможно, ее муж мертв. Вместо этого она вспоминала, как растворялись сомнения, исчезали угрызения совести, уходила боль, уступая место волнующему ощущению новой жизни, как возрождались ее душа и тело, как любовь казалась рекой, затопившей все на свете. Если люди стремятся друг к другу так, как она и ее супруг, они обязательно будут вместе. Арун велел ей верить, и она верила, он убеждал ее ждать, и она ждала.