Необычное ощущение прошло, но даже пока оно владело им, он не забывал исполнять свои обязанности и поприветствовал двух миленьких девушек, с которыми, как говорится, вырос, тепло заверив, что очень хорошо их помнит, чего они, наверное, ожидали "от кого угодно, только не от Джорджи Минафера"! Но это казалось излишним, потому что не далее как в прошлом августе он провел с ними немало времени. Они прибыли вместе с родителями и приезжим дядюшкой, и Джордж небрежно повторил их родителям то же самое, что и дочкам, хотя дяде, которого видел впервые, пробормотал что-то другое. Он подумал о нем как о "чудноватом голубчике". Слово "тип" пока не было в ходу у студентов. То был период, как раз предшествующий времени, когда второкурсник сразу бы припечатал дядюшку Шэронов словами "что за тип" или даже "ну и морда у этого типа". Во времена Джорджа предпочитали говорить "голубчик", но произносили это вовсе не нежно, ведь в устах дам оно означало то же, что и "дорогуша", - напротив, мужчины вкладывали в "голубчика" всё свое презрение и насмешливое превосходство. Джордж испытал равнодушное недоумение, когда Изабель, с мягкой настойчивостью, прервала обмен любезностями с племянницами, представив его "чудноватому голубчику", их дяде. Именно эта настойчивость, пусть и мягкая, подсказала Джорджу, что чудной голубчик почему-то важен маме, но он пока не понял причины. Голубчик носил густую черную шевелюру на косой пробор, галстук был небрежно повязан, а сюртук, пригнанный по неплохой для среднего возраста фигуре, вышел из моды даже не в прошлом году. Одна бровь дядюшки была заметно выше другой, а причудливые морщинки на переносице придавали лицу взволнованное выражение, хотя это беспокойство больше смахивало на любопытство, чем на нервозность, и выглядел он как настоящий делец, мало чего боящийся. Однако богоподобный Джордж, скользнув взглядом по немодной прическе, бровям, плохонькому галстучку и старому сюртуку, определил их обладателя как чудноватого голубчика, счел это определение достаточным и окончательно потерял интерес к гостю.
Шэроны ушли, уведя с собой чудноватого голубчика, и Джордж порозовел от досады, когда мать привлекла его внимание к ожидающему рукопожатия белобородому мужчине. Это был двоюродный дед Джорджа, старый Джон Минафер, - тот самый, что любил хвастать, что он, несмотря на свою родственную связь с Эмберсонами, никогда не носил "хвостатую визитку" и носить не собирается. Все усилия родни пропали втуне - восьмидесятидевятилетние консерваторы редко меняют привычки, и на балу у Эмберсонов старик был в черном шерстяном "воскресном костюме". Полы его широкого сюртука доходили до колен; сам старый Джон называл этот костюм "принцем Альбертом" и был полностью доволен им, но Джордж счел его вид почти оскорбительным. Поначалу юноша хотел игнорировать старика, но всё же пришлось пожать тому руку; во время рукопожатия старый Джон начал говорить Джорджу, что вырос тот здоровеньким, хотя в четыре месяца все твердили, что младенчик такой слабенький, что не выживет. Внучатый племянник пошел пятнами, с силой оттолкнул руку родственника и тут же принялся горячо приветствовать следующего гостя:
- Отлично вас помню, чесслово!
Люди заполнили огромный салон, и широкий коридор, и комнаты напротив, где стояли ломберные столы. Приезжий оркестр ожидал в бальной зале на третьем этаже, а внизу всех встречали местные арфа, виолончель, скрипка и флейта с мелодиями из "Учителя фехтования" Де-Ковена, и всем приходилось перекрикивать музыку. Громче и пронзительнее других звучал голос старого Джона Минафера: он уже двадцать пять лет как оглох, но себя еще чуть-чуть слышал, и это было ему очень по душе. "Когда так пахнет цветами, я завсегда думаю о похоронах", - надрывался он в ухо сопровождающей его племяннице, Фанни Минафер, и это сравнение тоже необычайно ему нравилось. Его дребезжащий, но сильный голос заглушал даже оркестр, и все вокруг слышали: "Завсегда о похоронах вспоминаю, когда цветов так много!" А когда толпа оттеснила их с Фанни к белому мраморному камину, он продолжил рассуждать на эту веселую тему, закричав: "Вот тут как раз гроб стоял, когда Майорову жену хоронили. Свет на нее из того большого окна так хорошо падал. - Он помолчал, печально пощелкав языком. - Кажись, сюда же и Майора положат, как только придет его время".
Джордж был особенно раздосадован, когда из самой гущи толпы раздался похожий на оглушительный скрип лесопилки возглас: "Танцы-то, поди, уже начались, Фанни? Опля! Ну-ка давай наверх, пойдем посмотрим, как девицы каблуками щелкают! Вот будет цирк-то! Эге-ге-ге!" Мисс Фанни Минафер, опекающая разудалого ветерана, была огорчена не меньше Джорджа, но, исполняя свой долг, вывела старого Джона из толкотни, пробившись к широкой лестнице, по которой уже поднималась молодежь. И снова всех заглушил трескучий голос: "Каждый дюйм - цельный черный орех, перила - и те из него. В доме резного дерева на шессят тыщ! Как вода! Деньги тут льются, как вода! Всегда лились! Теперь тоже! Как вода! Бог знает, откуда у них такие деньжищи!"
Он продолжил подъем, хрипло лая и кашляя среди сияющих юных лиц, белых плеч, драгоценностей и шифона, точно старый пес, плывущий по течению сверкающей реки, тогда как внизу, в гостиной, Джордж начал оправляться от раздражения, в которое этот пережиток прошлого его вверг. Он окончательно пришел в себя при виде темноокой девятнадцатилетней красавицы, разнаряженной в голубой и черный атлас; как только эта ослепительная особа выступила из шеренги гостей перед ним, Джордж вновь ощутил себя Эмберсоном.
- Очень хорошо вас помню, даже не сомневайтесь! - обратился он к ней так обходительно, как ни к кому до этого. Изабель засмеялась, услышав сына:
- Не помнишь, Джордж! Пока не помнишь, но запомнишь обязательно! Мисс Морган не из нашего города, поэтому, боюсь, вы встречаетесь впервые. Можешь подняться с ней в бальную залу, думаю, что здесь ты со своим долгом справился.
- Буду счастлив, - вежливо ответил Джордж и предложил руку, конечно, без поразительного изящества, но со всем достоинством, будучи вдохновлен частично дамой, к которой обращался, частично осознанием, что чествуют сегодня именно его, и частично собственной молодостью, ведь пока нет привычки, делаешь всё с особым тщанием. Юная красотка положила обтянутые перчаткой пальчики на рукав его фрака, и пара удалилась.
Их уход был нарочито медленным и, по мнению Джорджа, весьма торжественным. Разве могло быть иначе? Музыканты, нанятые специально для него, сидели в холле в зарослях пальм и нежно наигрывали, для удовольствия Джорджа, "Пообещай мне" всё того же Де-Ковена; десятки, сотни цветов, лелеемых в оранжереях исключительно для этого празднества, умирали, насыщая воздух сладким ароматом; эфемерная власть музыки и запаха цветов над юными душами задевала незнакомые, благородные струны в груди молодого человека: он казался себе таинственным ангелом, спустившимся вниз, чтобы завоевать красивую незнакомку, идущую с ним об руку.
Пожилые люди и люди среднего возраста расступались, давая дорогу ему и его избраннице. Достойные дети среднего класса, они вели скучную жизнь, но видели и ценили, когда рядом происходило нечто прекрасное, и в сердце Джорджа пробуждалось искреннее благорасположение к ним. С первобытной эпохи, когда принадлежность к роду или богатство возвысили одного человека, по его же ощущениям, над собратьями, вряд ли кто-либо из возвысившихся чувствовал себя столь видным или благодушно величественным, каким в тот вечер чувствовал себя Джордж Эмберсон Минафер.
Пока он вел мисс Морган по холлу к лестнице, они миновали распахнутые двустворчатые двери игорного салона, где отряды мужчин постарше готовились заняться делом; внутри, с небрежным изяществом прислонясь к камину, стоял высокий красавец, затмевающий остальных безупречной внешностью и изысканными манерами. Он как раз перешучивался с чудноватым голубчиком, дядей девиц Шэрон. Высокий джентльмен грациозным взмахом руки поприветствовал Джорджа, чем возбудил любопытство мисс Морган: