— Доктор, как себя чувствует Жданович?

Врач, многозначительно сделав паузу, ответил:

— Состояние его тяжелое, он потерял много крови и в сознание еще не приходил. Мы делаем все возможное. Сейчас одна надежда — на его сердце, если оно выдержит, то больной поправится.

— Прошу, доктор, к нему никого не впускать.

— Относительно его я уже получил распоряжение следователя Земцова. У палаты больного выставлена охрана. Мне предоставили список лиц, которые могут его посещать, — ответил доктор.

— Покажите мне список, — попросил Штайнер.

Доктор передал лист бумаги. Генрих прочитал и произнес.

— Я прошу вас, доктор, пока Жданович не придет в сознание, никого не впускать к нему в палату. Нечего на него смотреть. Существует тайный враг, который заинтересован в его смерти, и он где-то рядом.

— Да, да, я понимаю, но просьбу вашу согласуйте со следователем Земцовым.

— Разумеется, — ответил Генрих.

Уже вечерело, когда Штайнер вышел из больницы. Он направился к себе домой и думал о Ждановиче.

«Что такое могло произойти в кабинете начальника ОГПУ? Кто поднял руку на Ждановича? Кто имел доступ в его кабинет? Одни вопросы. Тогда начнем по порядку. Посторонние люди в кабинет не войдут, а тем более если там нет Ждановича. Из этого следует, что в кабинете был человек, который входит в узкий круг приближенных к Ждановичу. Кто? Об этом знает он сам, но Жданович сейчас помочь не может, значит, подсказать некому, доверять тоже некому. Все под подозрением, а это значит, нужно додумывать самому и только самому. Где-то затаился тайный враг и выжидает. Сейчас главная опасность для врага — это выздоровление Ждановича, потому что именно после его пробуждения все сразу выяснится».

Невольно ноги понесли его к зданию ОГПУ. Там его встретил следователь Земцов.

— Степан Степанович, я считаю, ночью необходимо выставить в больнице засаду.

— Зачем? — спросил он.

— Я полагаю, что враг может вернуться и ликвидировать единственного свидетеля его тайны — самого Ждановича.

Земцов сделал недовольный вид:

— Генрих, вы преувеличиваете, все гораздо проще. Враг ранен и перепуган. Он уже далеко от нас и зализывает свою рану.

— Вы говорите, враг ранен? — спросил Штайнер.

— Да, Жданович успел выстрелить и попал в него. Мы обнаружили кровавые следы на полу, подоконнике и окне. Поверьте, из него кровь хлестала, как от подрезанного поросенка. Я думаю, рана у него серьезная, а поэтому нам опасаться его не стоит. Единственно, чем мы сейчас занимаемся — это выясняем, кто из посторонних входил в здание. Дежурный уже допрошен. Мы допрашиваем всех сотрудников здания, кто в этот период мог его видеть. Все сотрудники сейчас в этом здании под подозрением, и все находятся на своих рабочих местах. Посредством исключения мы выйдем на виновника. Не может быть, чтобы его никто не видел.

— Позвольте мне присутствовать?

— Нет, Генрих, я знаю, что Жданович вас уважает, но присутствовать при допросах сотрудников ОГПУ я вам запрещаю. Мой совет вам: занимайтесь своим делом. Не надо, чтобы вас здесь часто видели.

Штайнер вышел из здания и направился домой, но ноги его непроизвольно повернули в другую сторону. Да, он понимал, куда идет. Он шел и не чувствовал ног, они сами его вели, подавляя его волю. Скорее трезвый расчет и железная логика бескомпромиссно вели его в нужном направлении.

«В этом сложном деле нельзя ошибаться, вешая ярлык подозрения на преданных людей. Невольно брошенная тень может обидеть честного человека. Ошибка может дорогого стоить, но что делать, когда цепь логичных рассуждений приводит именно к такому умозаключению, от которого мороз по коже. О существовании самого понятия предательства кровь стынет в жилах, потому что это самое коварное и гнусное из всех преступлений», — размышлял Генрих.

Наконец перед ним знакомая калитка, он вошел и увидел бурые пятна на земле.

«Я не ошибся. Следы крови — это улика», — подумал он.

Осторожно пробираясь вдоль кустарника и других насаждений, Генрих приблизился к веранде частного дома. Краем глаза он уловил, как в окне дернулась занавеска. Спустя мгновение Генрих потянул на себя входную дверь и увидел перед собой бледное лицо Сергея.

— Что случилось? — спросил Орлов.

— Это у тебя надо спросить! — эмоционально выкрикнул Генрих.

Сергей растерянно смотрел на гостя. Его плечо было перевязано бинтом, оттуда проступала кровь. Штайнер вынул наган и направил его на приятеля:

— Мне все ясно, живо одевайся и пойдешь со мной.

Орлов молчал. Он понимал всю трагичность своего положения.

— Отпусти меня, Генрих. Я уеду из этого города, и меня никто не найдет. Если ты меня сдашь в ОГПУ, то меня расстреляют.

Генрих увидел испуганную физиономию Сергея и раздраженно спросил:

— Ответь мне, зачем ты хотел меня ликвидировать? Ведь я ничего тебе плохого не сделал.

— Всему причина — моя гордыня и слишком высокие амбиции, все дело именно в этом.

— Врешь! Ты враг! На кого работаешь? — возмущенно выкрикнул Штайнер.

— Я не вру, и это правда.

— Тогда зачем тебе понадобилось стрелять в Ждановича?

— Он узнал, кто я на самом деле. Сработала реакция самосохранения, и я машинально выстрелил в него. Жданович жив?

— Конечно, жив! — ответил Штайнер.

— Слава Богу!

— Не богохульствуй, Сергей, если попался, то умей держать ответ.

— Не веришь, но, правда, и я рад, что Жданович жив, — грустно произнес Орлов.

— И кто же ты на самом деле? — спросил Генрих.

Орлов молчал, обдумывая свое незавидное положение. Тишина растянулась.

— У меня еще есть время, и я могу подождать, — добавил Штайнер.

Орлов нахмурился, что-то вспоминая, и через минуту начал говорить:

— В таком случае расскажу все, ничего не скрывая. У моего отца было крупное имение в этих краях и была текстильная фабрика. Пришла революция, и все пропало. Красная голытьба все растащила. Кто был никем, тот стал всем. Меня это возмутило, и я пошел воевать против красных. В армии Деникина был отряд аэропланов. Меня научили летать на них. Пришло время, и я остался один перед дилеммой: оставаться на Родине или бежать со всеми на чужбину. Я выбрал первое. Свою настоящую фамилию Бергер я сменил на Орлова. Обзавелся новыми документами, выучился на летчика, и судьба меня вновь забросила на свою родину, в этот город. Хотел я начать новую жизнь и сделать карьеру, но появился ты и все мне испортил, Жданович отдал предпочтение тебе. Руководство авиаотряда тебя уважает и доверяет, а я постепенно ушел на второй план. Меня это не устраивало, мои амбиции сделали свое дело, и получилось все то, что мы имеем сейчас. Весь драматизм происшедшего — в моей неуемной гордыне, я не привык уступать.

— Все равно тебе придется отвечать.

— Отпусти меня, Генрих. Что тебе с того, что я раньше времени сгину? Не бери грех на душу!

— Легко тебе говорить, а как же этот техник, которого задушили? Он в чем виноват?

— Это бывший подпоручик Добровольческой армии Гаевский. Это была его инициатива. С моего молчаливого согласия он повредил топливную помпу на твоем самолете. Он проживал в этом доме, в соседней ее половине. Там, в комнате, лежат его личные вещи, есть фотографии и документы, которые подтверждают мои слова. Кстати, это он убил настоящего техника, который ехал в поезде в Ливенский авиаотряд из штаба армии. В этом же поезде ехал Гаевский, который застрелил техника и присвоил себе его документы. Когда я увидел его в авиаотряде, я испугался, поскольку вместе мы служили в авиаотряде у генерала Деникина, но потом все разрешилось само собой.

— Принеси мне его документы и не вздумай что-либо выкинуть, я буду стрелять без предупреждения.

— Господь с тобой, Генрих. У меня и в мыслях такого нет.

— Да, так я тебе и поверил.

Бергер принес документы своего соседа и передал Генриху, который внимательно ознакомился с ними. Он взглянул на фотографию, с которой на него смотрел улыбающийся подпоручик Гаевский. В нем Генрих узнал нового техника самолета. Слова собеседника подтверждались.