В кабинет начальника иностранного отдела аппарата ГПУ робко вошел интеллигентный старичок в пенсне. Волнение и трепет проявлялись на его лице. Поняв внутреннее состояние посетителя, начальник вежливо предложил ему присесть и, взяв инициативу в свои руки, стал говорить:

— Уважаемый профессор, вчера я получил от вас краткое письмо, и, скажу вам честно, его содержание вызвало у меня некоторое недоумение. Сегодня я пригласил вас сюда для разъяснений. Итак, я вас слушаю.

— Я приехал недавно из зарубежной командировки. Посетил Швейцарию. Встречался на симпозиуме с европейскими учеными. Предметом обсуждения были вопросы, связанные с молекулярной физикой.

— Извините, Моисей Казимирович, — прервал Берзниш. — Мне бы хотелось, чтобы преамбулу вы опустили и перешли к конкретике.

— Хорошо, Ян Карлович. Дело в том, что в Берне я встретил своих коллег по науке — профессора Зэхта и профессора Листа. До революции мне довелось с ними некоторое время работать на одной кафедре в Берлинском университете. Тогда у нас возникла идея разработать летательный аппарат, способный перемещаться в космическом пространстве. Инициатором этой идеи был профессор Лист. Именно он показал нам некоторые чертежи аппарата. Точка зрения его кардинально меняла наше представление о летательных аппаратах. Это была конструкция дискообразной формы, в которой использовался принцип закрутки тонких физических полей. Я не буду вдаваться в детали, но скажу главное, что на эту идею самого профессора Листа натолкнул некий музейщик из Петербурга по фамилии Воронцов, который совершенно далек от физики.

— Весьма странно. Откуда у музейного служащего может возникнуть такой научный аргумент, чтобы убедить ученого профессора?

— Об этом мне не известно. Я знаю лишь, что Воронцов отыскал в архивах старые бумаги еще со времен Петра-Первого и после этого стал заниматься поиском какой-то капсулы из неизвестного сплава, якобы попавшей на Землю из высокоразвитой цивилизации примерно два столетия назад.

— М-м-да-а, уж эти мне музейщики наковыряют в архивах подозрительные материалы и из всякого пустяка готовы раздуть сенсацию. Скажу вам прямо, у него богатая фантазия недалекого, скорее, психически больного человека. А вы, ученые, идете у него на поводу.

— Нет, нет. Я не соглашусь с вами, товарищ Берзниш. В тех сведениях, которые были представлены профессором Листом, четко прослеживается кардинально новое направление в физике, которое ранее не было известно науке.

— Значит, вы считаете, что в этой идее есть не только здравый смысл, но и перспективное направление в науке?

— Да! И, похоже, оно может привести к технологическому рывку.

— Даже так! — удивился Берзниш.

— Больше хочу сказать: мы с профессором Эйгеном Зэхтом подключились к предложенной работе профессора Листа, и у нас кое что стало получаться, но для проведения последующих исследований потребовалась бы солидная лаборатория с научным оборудованием, что стоило немалых денег, и проект запретили. Вскоре мы с профессором Зэхтом покинули Германию и уехали в Россию, где нас приветили в Московском университете и предложили кафедру. К сожалению, эта идея здесь тоже не прижилась, да мы, собственно, ее, и не афишировали. Потом о ней совсем забыли.

— Это все, что вы мне хотели рассказать? — осведомился Берзниш.

— Не торопите меня. Я хочу сказать вам главное. Уже в наше время, когда прошли годы с тех давних пор и мы постарели, произошли некоторые события здесь, в Москве. Начались гонения и травля на ученую элиту. Профессора Зэхта лишили кафедры, и заниматься наукой, он вынужден был уехать в Голландию. Так вот, вернемся к моей командировке. На симпозиуме в Берне я узнал, что профессор Зэхт заведует лабораторией в Голландии и увлекся идеей профессора Листа.

— Значит, эту идею он все таки не выкинул из головы? — с любопытством спросил Берзниш.

— Я точно знаю, что он занимается именно этой проблемой, воплощает ее в жизнь.

— Сожалею, что мы потеряли талантливого ученого. Вероятно, назад он уже вряд ли вернется.

— Сейчас уже поздно говорить о его возвращении. Шанс упущен. А к делу, которым он занимается, близко не подпустят потому, что в его лабораторию вложены огромные финансы.

— И кто же вложил деньги в это дело?

— Это частные деньги, а вложил их миллионер из Германии, старый барон Отто фон Райнер.

— Почему старый барон? Вероятно, существует и молодой барон?

— Да, у него есть сын — молодой Отто фон Райнер.

— Чем же они занимаются? — осведомился Берзниш.

— Насколько я наслышан, они оба военные. Старый барон — это генерал в отставке, а молодой служит в руководстве рейхсвера и увлечен так же, как его отец, самолетостроением.

— Тогда все понятно. Мне даже понятно, почему лаборатория находится на территории Голландии.

— Совершенно верно, это следствие Версальского договора и общего промышленного упадка в Германии. Однако если баланс сил на политической арене изменится, то во всех сферах экономической деятельности все поменяется. Сейчас нацистская партия набирает обороты. Я не удивлюсь, что вскоре среди депутатов она займет большинство.

— Согласен с вами, действительно, прогноз неутешительный.

Берзниш замолчал, а спустя минуту спросил:

— А что же инициатор этой идеи, профессор Лист? Чем он занимается? Наверное, сотрудничает с профессором Зэхтом.

— Нет, с ним он не сотрудничает, — задумчиво произнес профессор Нудельман, — слишком честолюбив Вернер Лист. Он о своей научной работе не распространялся, ушел в тень, даже не знаю, чем занимается. Во всяком случае, при встрече со мной о себе он умолчал, вероятно, преподает там же, в Берлинском университете.

Ян Берзниш и профессор Нудельман еще некоторое время обсуждали этот непростой вопрос, и по мере их общения Берзниш все острее понимал, что идя, которую обнажил профессор, была чрезвычайно интересной и требовала от него более глубокой проработки. Хотя этот вопрос на сегодняшний день был крайне неактуальный, и тем не менее, думая о будущем, он решил привлечь к этой работе своего лучшего сотрудника, который находился на нелегальной работе в Берлине.

«Думаю, именно он способен справиться с этой весьма сложной задачей», — размышлял Берзниш.

Прошло два года.

Все обитатели дачного домика готовились к ужину. В столовой комнате в кресле сидел шестидесятилетний профессор Московского университета Моисей Казимирович Нудельман, худощавый, ниже среднего роста, с седыми волосами мужчина. Он был увлечен чтением письма. Хмыкая и теребя усы, он возбужденно восклицал:

— Не может быть! Не может быть!

В комнату тихо вошла его жена Фаина Васильевна, полная, небольшого роста женщина, на вид лет пятидесяти, со смолистыми волосами на голове.

Посмотрев на раздраженного и чем-то недовольного профессора, она спросила:

— Что случилось, Моисей?

Профессор, засуетившись в кресле, недовольно произнес:

— Эти неучи опять уволили почтенных профессоров. Я это так не оставлю. Я пойду опять жаловаться.

Хозяйка его перебила и хмуро заявила:

— Никуда жаловаться ты не пойдешь. Я не пущу. Вот сидишь и сиди ректором университета — занимайся научной работой и пиши свои статьи. А политикой заниматься — я запрещаю. Еще не хватало, чтобы тебя выгнали из университета, как твоего друга.

Радостные и возбужденные, в столовую комнату вошли молодые люди — военный летчик Генрих Штайнер, среднего роста и спортивного телосложения голубоглазый брюнет, и его невеста, красивая студентка Анна Майер с каштановыми волосами на голове, которая промолвила:

— Фаина Васильевна, нам так хорошо у вас, цветами и сиренью пахнет, как дома.

— А вы не спешили бы с отъездом, погостили еще.

— С удовольствием, но у Генриха отпуск заканчивается, а у меня экзамены на носу.

— Я понимаю — у него служба, а тебя после экзаменов милости прошу. Профессор очень нуждается в твоих переводах, ты же знаешь, ему угодить очень трудно. Это можешь только ты со знанием нескольких языков и своим терпеливым характером.