Я поспешил в спальню. Здесь хаос был еще более чудовищный. Все мои костюмы вытащены из шкафа и свалены в кучу на одну из кроватей. Из ящика туалетного стола торчат носовые платки и трусы. Даже чемоданы были сдернуты со шкафа и теперь валялись открытыми на полу. Вся подкладка у них разрезана.

Вместо того чтобы рассвирепеть от злости, меня вдруг охватил ужас. Всего можно ожидать от Холлидея, если только это был Холлидей. В то время как один из его подручных шпионил за мной по всему городу, другой ворвался в мою квартиру. Конечно, ему что-то нужно от меня, что-то очень важное.

Я вспомнил серебристые волосы Деборы, вытянувшиеся под зеленой водой сенота. Одна половина моего «я» начала сожалеть, что я не уехал с Айрис в Голливуд, и в этом случае я никогда бы не видел Юкатана. Но другая половина — та, что буквально задыхалась от бешенства, — настойчиво твердила мне, что я должен бороться за дело Деборы. Теперь я начинаю на собственной шкуре понимать ее состояние, и мне стало искренне жаль ее. Это было слишком жестоко для девушки в двадцать лет. Я вспомнил прикосновение ее юных губ к моим. Я не буду чувствовать себя счастливым до тех пор, пока не сделаю что-нибудь жестокое с человеком, который сбросил ее в сенот.

В спальню вошла Вера. Я слышал ее голос, визгливый от негодования:

— Что случилось? Это не просто беспорядок. Грабеж? Нет? Они избили вас. А теперь ограбили?

Она подошла ко мне, взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза.

— Что с вами происходит? Почему за вами сначала следили, потом избили вас и ограбили? Может быть, вы иностранный шпион? Да? Или крупный гангстер?

Я не собирался посвящать ее во все подробности. Пожалуй, еще слишком рано искать себе союзников.

— Насколько мне известно, — сказал я, — я просто обыкновенный турист.

— И вы не понимаете, почему вас избили и ограбили?

— Нет.

Она направилась к телефону.

— Мы позвоним полиции.

— Нет.

— Почему нет?

Я улыбнулся.

— Потому что…

Она внимательно посмотрела на меня.

— Тогда вы лжете. Вы все понимаете. Это большой, большой секрет. Нельзя звать полицию.

Я должен был знать, что она слишком умна и слишком назойливо любопытна, чтобы мне удалось обмануть ее. Я взял ее руку.

— О'кей. Это большой секрет. Мое личное дело. А теперь как насчет того, чтобы помочь мне привести в порядок все? И установить, что у меня стащили?

Она была столь же послушна, сколь и умна. Она больше не задавала мне никаких вопросов и принялась смиренно помогать мне в уборке. Сначала мы убрали гостиную, потом спальню. Как я и ожидал, ничего не было взято, насколько я мог заметить.

Смиренное поведение Веры продолжалось до тех пор, пока она не нашла фотографию Айрис, которая была выброшена из рамки. Она подняла ее и принялась рассматривать сверкающими глазами. Повелительным тоном она спросила:

— Кто это? Эта красивая женщина?

— Моя жена, — сказал я.

Она круто повернулась и с укором посмотрела на меня.

— Вы женаты?

— А кто я такой, по-вашему? Как вы — богатая вдова?

— Боже! — Она швырнула фотографию на туалетный стол с чисто русской неспособностью скрывать свое раздражение. — И всегда так. Всегда, как только встретишь настоящего мужчину, его уже успела забрать какая-нибудь дешевенькая.

— Осторожнее с существительным.

— А мне плевать на существительные!

— Да, но мне не плевать, — сказал я. — Вы грубая, невыдержанная и obstzeperous.

Она заморгала:

— А что такое obstzeperous?

— Гадкая, — сказал я.

— Пуфф. — Она пожала плечами и бухнулась на кушетку. — За это дайте мне выпить.

Он надула губки, как маленькая девочка, и злилась, как шершень. Я подумал, что, в сущности, она очень милая. Я налил ей кубинского рома и, оставив ее одну, пошел в спальню, чтобы снять с себя этот индейский комбинезон. Пока я принимал горячий душ и одевался, я все время думал о Холлидее.

Когда я вошел в гостиную, Вера допила ром, сняла с себя казацкую шапочку и лису и теперь а экзотической позе лежала на кушетке и курила. Вспышки ее характера, очевидно, были столь же быстротечными, сколь и буйными. Она уже была в отличном настроении и, увидев меня, засмеялась заразительным смехом.

— Ах, теперь он опять красивый, этот женатик. — Она похлопала по краю кушетки. — Идите. Сядьте во мной.

Я все еще думал о Деборе и Холлидее. Я сел. Она нежно погладила мою шишку над ухом.

— Она уже лучше? Да? Меньше стала? Вам очень больно?

— Нет, не очень.

Она была совсем близко. Ее колени прикасались ко мне. Она прелестна и, очевидно, столь же сексуальна, как француженка в старинной альковной комедии. А я в это время думал о Холлидее и о том, что, по его мнению, может быть у меня. Вероятно, что-то очень маленькое, чтобы носить с собой, но, вероятно, не такое маленькое, чтобы поместить в бумажнике. Бриллиант? Трудно поверить, чтобы Дебора участвовала в краже и перевозке через границу драгоценных камней. Может быть, это какая-нибудь ценная реликвия инков? Поскольку отец Деборы археолог в Перу, это предположение имеет определенный смысл. Но какая именно реликвия инков может быть достаточно маленькой? Бриллиант? Опять я вернулся к бриллиантам.

Теперь уже Вера гладила не шишку на лбу, а мое ухо.

— Я хорошая? Нет? — мурлыкала она при этом. — Я не спрашиваю ничего. Внутри у меня все горит от любопытства, но я не задаю никаких вопросов.

— Молодец.

Она продолжала нежно гладить мое ухо.

— Я обещала старику целый год после его смерти не иметь друзей.

— Обещала?

— Год кончился в прошлый вторник.

Ее лицо придвигалось ко мне все ближе и ближе. От нее пахло духами, как от парфюмерной фабрики. А улыбка ее была бесстыдная.

— Ну, ты, которого преследуют, которого избили и ограбили, ты, который женат на этой… на этой… которая не желает жить с тобой и отдавать тебе свою любовь, ты хочешь быть моим другом?

Мягкое прикосновение ее пальцев к моему лицу напомнило мне о Деборе. Между ними никакого сходства. Дебора была маленькая, неопытная девушка, разыгрывающая из себя сирену. А Вера — это нечто настоящее, достаточно красивая, чтобы зажечь сердце даже гипсового монаха со сломанной рукой.

Эти воспоминания вновь воскресили мои подозрения. Дебора предложила мне свою любовь через пару часов после того, как мы с ней встретились. Теперь Вера делает то же самое. Я никогда не был до такой степени неотразим для женщин.

Я повернулся и внимательно посмотрел на нее. Она взглянула на меня. Ее лицо потемнело от негодования. Она грубо отдернула свою руку от моего уха.

— В чем дело? Вы кто, мужчина? Или вареное яйцо? Вы считаете, что я урод? Да? Отвратительный урод?

— Не говорите глупостей. Вы красивая. Вы scrumptions.

— Что такое scrumptions?

— Красивая.

Она драматически пожала плечами.

— Конечно, я красивая. Но вам не нравлюсь. Почему?

— А вам не кажется, что в последнее время было слишком много быстро сменяющихся событий?

Она полностью игнорировала это мое замечание.

— Вы все время думаете о своей жене?

— Конечно, я думаю о ней.

— Вы что, рехнулись? Вы думаете о женщине, которой здесь нет, в то время, как другая женщина здесь? — Ее глаза сверкнули. — Ах, я знаю. Это все косметика. Весь день я ходила среди покойников, гробниц и ни разу не подкрашивалась. Конечно, все дело в этом. Все краски размазались по лицу. Вероятно, это отвратительно. Я сейчас все подправлю.

Она вскочила и побежала в спальню. На пороге повернулась и послала мне милую улыбку — дружественную и прощающую.

— Я вернусь с новым лицом. Тогда все будет по-другому. Вы забудете свою жену, эту…

— Не надо так говорить.

Все еще раздираемый сомнениями, я ожидал ее возвращения. Вдруг раздался звонок в дверь. По возвращении в Мехико-сити со мной произошло столько непонятных вещей, что я решил проявить осторожность. Позвонили еще раз. Я подошел к окну, спрятался за портьеру и посмотрел вниз на улицу. Перед дверью, маленькая и решительная, в своем ядовито-зеленом костюме стояла миссис Снуд.