— Скоро я его получу. И это будет большой настоящий скафандр, с большим настоящим шлемом! И, может быть, Баку тоже такой купят…

— Тимми, милый, не приставай к мистеру Гамильтону. Ему вовсе не интересен твой скафандр, — накинулась на сына Роз Морленд. — Пойди погуляй, Тимми, поищи этого прелестного цветного мальчугана, с которым ты так дружишь. Знаете, мистер Гамильтон, мы с Гордоном считаем, что создавать барьеры — нелепо. В Марракеше позапрошлой зимой у Тимми был очень славный дружок арабский мальчик Абдулла — такое очаровательное имя — прямо из «Тысячи и одной ночи».

— Его зовут Ахмед, — поправил Тимми.

Роз Морленд рассеяно потрепала его по волосам:

— Ну, милый, не надо спорить. Беги, поиграй со своим приятелем. Как жаль Линду, мистер Гамильтон. Вот бедняжка! А мы привезли свои слайды, снятые в Сицилии. Не правда ли, эти путешественники просто ужасны — вечно навязываются со своими впечатлениями? Но мистер Кэри так настаивал.

Все снова расселись в своих креслах. Вечер, типичный для компании Кэри, шел своим чередом.

Упрямо пытаясь подавить свое беспокойство о Линде, Джон сидел с коктейлем в руке. Разговор перешел на «озерные неприятности». На вечерах у Кэри всегда существует какая-нибудь обязательная тема. Этим летом говорили об автомобильной катастрофе, пережитой мистером Кэри, о том, как чудесно его недавнее и полное выздоровление после нескольких месяцев, проведенных в больнице. Второй темой были «озерные неприятности».

Некоторые агрессивно настроенные члены местной управы, не желая считаться с моральным правом семейства Кэри на уединение, собираются продать северный берег озера компании по строительству летних гостиниц. Через три дня этот вопрос будет поставлен на голосование.

Вскоре мистер Кэри начал вещать:

— Самое важное — держаться всем вместе. Мы все пойдем на это собрание, да, сэр, именно все как один, даже вы, Гамильтон!..

Раздали по второму мартини, а затем еще по полстакана. Дополнительные полстакана — традиция дней рождения, вызывала массу шутливых споров — поровну ли Брэд разливает половинки. Затем все отправились к праздничному столу, и тут вовсю заблистало семейное остроумие.

И хотя в этом узком кружке Джона лишь из вежливости считали своим, ему было совершенно ясно, почему для Линды все это значило так много. Это была жизнь, которой она хотела для себя. Жизнь, богатством и приятным убеждением в собственном превосходстве защищенная от необходимости борьбы.

Он был почти уверен, что когда в прошлом году, в угаре шумного успеха его первой выставки, жена заставила Джона уйти из фирмы «Рейнс и Рейнс», ей представлялась именно такая жизнь — где в центре была она, — жена знаменитости, а он — рядом с ней вроде прославленного Гордона Морленда.

И пока Гордон рассказывал смешные истории о примитивных отелях в Агридженто, пересыпая свою речь безграмотными фразочками на сицилийском диалекте, Джон думал о Линде, лежащей в темной пустой спальне.

«Вдвое больше того, что ты получал раньше — будет двадцать пять тысяч, верно?»

Вот что должно ее мучить. Именно это — сильнее чем все прочее. С такими-то деньгами, конечно, думает она, я смогла бы одеваться гораздо лучше Мэри Рейнс, я смогла бы осадить Паркинсонов, я смогла бы устраивать самые элегантные званые обеды…

И это непрошеное ясное представление о мечтаниях жены тут же лишило его душевного равновесия. На первый взгляд в них не было ничего неразумного. Гордон Морленд ей посочувствует. И старый мистер Кэри — тоже. По этому поводу ей посочувствует почти каждый. Он попытался представить себе лица сидящих за столом, когда он объявит им, что отказался от места, где ему платили бы двадцать пять тысяч долларов плюс премии — из-за того, что решил писать картины, которые в компании Кэри считают настолько скверными, что никогда о них не говорят. Червяк сомнений ожил и снова принялся грызть его. После обеда мистер Кэри настоял на том, чтобы Морленды показали свои слайды. Из гостиной вынесли мебель, повесили экран и с шумом установили проектор.

Тимми и даже Лерой были приведены и усажены на полу. Свет погасили, и Гордон Морленд неестественно высоким голосом, пародируя высокопарную манеру лекторов, начал комментировать слайды. Сидя в темноте, Джон пытался побороть свое волнение.

Они уезжали из Кортина дАмпеццо и были на пути в Австрию, когда он услышал смех. Он донесся из-за их спин, из коридора — сдавленное, возбужденное хихиканье. Ему стало не по себе. Он подумал: неужели я уже дошел до того, что мне мерещится ее голос? Но смех раздался снова, и голос Линды весело позвал:

— Ку-ку! Кто-нибудь есть тут?

Цветной слайд с изображением Тироля застрял на половине. Гордон Морленд воскликнул:

— Это Линда!

Остальные закричали:

— Линда? Дорогая! Это вы? Линда!

— Не останавливайтесь. Вы же знаете, я хочу просмотреть слайды, все до одного. Ну, пожалуйста, дорогие! Продолжайте.

Обернувшись, Джон увидел силуэт жены — в дверях гостиной на фоне света, горевшего в коридоре.

Тут же зажгли лампы. Все оставались на своих местах, инстинктивно стараясь не нарушить театральности момента, пока Линда по ступенькам спускалась от двери. На ней было новое зеленое платье, и двигалась она с чуть преувеличенной осторожностью. Это был триумф. Она — в центре внимания. Ее улыбка — лишь слегка напряженная, глаза блестят чуточку ярче обычного.

Но Джон, глядя на нее, знал, что она дошла до той самой опасной промежуточной стадии, когда еще контролирует себя, но уже не может остановить злобу, которая в такие моменты рвется из нее.

Вот и все, — подумал он. — Как я мог быть таким идиотом и поверить ей! — И затем, с шевельнувшейся надеждой, — а может быть, они не догадаются, может, подумают, что это все-таки мигрень?

Все встали и сгрудились вокруг нее. Когда он тоже приблизился, ему бросилась в глаза красноватая припухлость на щеке под левым глазом. Значит, она упала. И с болезненной ясностью представилось, как она стоит у столика бара, допивая джип: как обдумывает свой хитрый план и затем, взбираясь по лестнице, падает, ударяется лицом, хихикает, поднимается в спальню, чтобы надеть зеленое платье…

— Поздравляю с днем рождения! — она остановилась на нижней ступеньке, посылая воздушные поцелуи. — Милая, милая Вики, поздравляю с днем рождения! Поздравляю с днем рождения, дорогие Кэри! Поздравляю с днем рождения, дорогие Морленды! Поздравляю всех!

Джон пытался подойти к ней, но Вики обняла ее и принялась целовать в обе щеки, в то время как остальные толпились вокруг, перебивая друг друга:

— Как замечательно… Но почему вы не позвонили? Брэд приехал бы за вами… А как же вы добрались? Пешком? Неужели пешком — так далеко…

— Конечно, пешком. Вниз, через лес. Это было чудесно. Раз уж я решила прийти, куда приятнее устроить сюрприз. Я решила, что это слишком уж нелепо, слишком уж по-детски остаться дома, только из-за того…

Она оборвала себя и впервые стала искать глазами Джона. Ее взгляд был жестким и холодным, и Джон понял — оправдались его худшие опасения. Когда он ушел, она все лежала и думала об этих двадцати пяти тысячах, снова внушая себе ненависть к нему, превращая его в своем воображении во Врага, лишающего ее всего, на что она имеет право в жизни. Подошла к бару. «Ах, он говорит, что я пьяна? Ну, я ему покажу!» Вот зачем она сюда явилась. Теперь он был уверен в этом. Хочет взять реванш.

Все наблюдали за ней, еще не понимая, что происходит, но ощущая ее неестественную напряженность.

Спокойно, сознавая, что это не поможет, что теперь уже ничто не поможет, он выговорил:

— Линда, тебе не следовало приходить с такой мигренью.

— С мигренью! — на секунду в ее глазах, устремленных на него, мелькнула враждебность. — Так вот что ты им сказал. Мне следовало догадаться. Ты же так заботишься о приличиях, не правда ли? — и она обернулась ко всем со своей широкой улыбкой «для публики». — Не позволяйте себя дурачить, мои дорогие друзья. У меня нет никакой мигрени. Я никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Просто у нас была драка. Вот и все. Домашний скандал. Со всеми может случиться. — Она медленно подняла руку, потрогала припухлость под глазом и на долю секунды торжествующе взглянула на Джона. — Бедняжка Джон! Он этого не хотел. Но так уж получилось, а в следующее мгновение ему стало ужасно стыдно, — как вы можете себе представить. Но… он решил, что мне лучше остаться дома. Он считал, что это унизит его достоинство, если он приведет меня на день рождения к Кэри с синяком под глазом.